Зато с первого же дня удивительно понравился И. П. Романовский. Фигура у него несколько массивная, широкоплечая, хотя без всякой полноты. Одет как-то изысканнее других. Говорит немного. Как будто не любит двигаться, все больше сидит на своей кровати, слушает постоянные споры. Лицо умное, а улыбка очень добрая... Наблюдая их изо дня в день, я заметила, что он часто знает больше других. И, вступая в разговор, старался так деликатно вести его, чтобы не дать почувствовать, что он сведущее своего собеседника. Тогда еще он не был близок с Антоном Ивановичем. Они присматривались друг к другу, чувствуя взаимную большую симпатию, но оба не обладали ни экспансивным нравом, ни разговорчивостью. Связующим звеном служил Марков. Он был дружен и с Иваном Павловичем с ранней юности, а за войну очень привязался к Антону Ивановичу.
Удивлял меня немножко А. С. Лукомский своим самоуверенным тоном. Говорил резко, отчетливо, внушительно... Меня он подкупил тем, что искренне любил покушать и делал это как-то особенно аппетитно и вкусно. Жена его, дочь знаменитого генерала Драгомирова, прямо очаровала меня. Представительная, умная, тактичная, она этим подкупала людей. Подмечала замечательно чутко слабые и чувствительные места и говорила каждому, что ему приятно...
В первый раз я увидала Корнилова во дворе. Мы возвращались после прогулки с Антоном Ивановичем, и почти у дверей мимо нас прошел небольшого роста генерал, с желтым лицом и немного кривыми ногами, помахивая палкой или хлыстиком. Антон Иванович сжал мне руку и показал глазами ему вслед:
— Корнилов.
— Неужели?!
В этом слове было разочарование. Я себе его представляла совершенно иначе, хотя и видела его портреты в газетах и журналах. Ничего величественного, ничего такого героического...
В тот же день после обеда Корнилов пришел в нашу камеру. При его входе все встали и вытянулись. Здесь, в Быхове, или, как его шутя называли, «пол-Ставке», он был по-прежнему Верховным, так его и звали за глаза, так к нему и относились...
Корнилов принимал участие в разговоре с большим интересом и искренне смеялся над тихими замечаниями Кислякова и громкими Маркова. Вообще он приходил в нашу камеру не очень часто... Ко мне он относился хорошо, но говорил со мной таким слегка шутливым, слегка покровительственным тоном, как говорят с детьми. Может быть, потому что я была самая молодая в их обществе. Раз я взбегала быстро по темной лестнице тюрьмы и вынимала по дороге из муфты бутылку водки, которую я почти ежедневно приносила. На площадке натыкаюсь на Корнилова.
— А ну, что это у вас, покажите.
Он взял бутылку, посмотрел и, улыбаясь, возвратил
мне.
- Вот попадетесь когда-нибудь, профессиональная спиртоноша...
Я вообще не особенно робкая, но перед Корниловым всегда как-то робела. А с водкой действительно мог быть скандал...
По субботам местный батюшка приходил служить всенощную в тюрьму. Служил внизу в столовой. Составили свой хор, и Антон Иванович очень гордился, что пел в нем. Это было его старое «ремесло». Еще в реальном училище во Влоцлавске он пел мальчиком в хоре все шесть лет и носил батюшке кадило.
Я стояла у стены. Как раз передо мной стоял Корнилов. Меня он удивлял и восхищал. Как станет, заложив руку за кушак и выставив слегка одну ногу, так и стоит целый час, не шелохнется. С ноги на ногу не переступит, не повернется. А у него рана в ноге и иногда так болела, что он не мог из своей комнаты выходить».
25 октября 1917 года в Петрограде произошел большевистский переворот. 26 октября его попытался подавить генерал Г1. Н. Краснов, двинув туда свои казачьи сотни.
В Первую мировую войну полковник Краснов, отставивший писательские занятия, командовал 10-м Донским казачьим корпусом. В ноябре 1914 года получил звание генерала-майора за боевые заслуги, командовал бригадой в 1-й Донской, потом в Дикой дивизии. Удостоился Георгия за конную контратаку в мае 1915 года, когда сбил переправившихся через Днестр у Залещики австрийцев и отбросил их за реку с большими потерями. Начальником 2-й казачьей сводной дивизии среди других наград получил Золотое оружие.
С 10 июня 1917 года Краснов стал командиром 1-й Кубанской дивизии. Во время августовского путча Корнилов вызвал его в Ставку и приказал взять под команду еще находящиеся в эшелонах части крымовского 3-го конного корпуса, но в Пскове Краснова арестовали. Алексеев перед своим окончательным уходом из Ставки успел утвердить Краснова командиром 3-го конного корпуса, многострадально бывшего в руках и графа Келлера, и застрелившегося Крымова.
В сентябре 1917 года корпус Краснова стоял в районе Острова в распоряжении штаба Северного фронта. После большевистского восстания в Петрограде Керенский, бежав в Гатчину, приказал Краснову вести его на столицу. 27 октября красновцы захватили Гатчину, а 28-го — Царское Село.
29 октября в Петрограде поднялась молодая офицерская гвардия - юнкерские училища. Их отряды отбили помещение бронедивизиона, гостиницу «Астория», телефонную станцию, банк. Им оставалось взять последние большевистские оплоты — здание Смольного института и Петропавловскую крепость, они воззвали к помощи других воинских частей!
Откликнулись лишь несколько десятков офицеров и женщины, девушки из «ударного» батальона. Один из этой горсти, поручик А. Синегуб, защищавший Зимний дворец, восклицал:
— Дорогие Корнилов и Крымов! Что не удалось вам, то, Бог милостив, может быть, удастся нам...
Все другое офицерство, как и в феврале, по норам «обсуждало» новую «ситуацию». А кое-кто пировал в чуму, например, в офицерском собрании Павловского полка.
Здесь, глуша выстрелы, гремела музыка, среди ваз с цветами, бутылок вин, коробок конфет сидели и сновали офицерики в аксельбантах, дамы в великолепных шляпах с огромными полями. На этот раз офицерство не хотело подставлять головы за Керенского.
Юнкера на улицах дрались до последнего, умирая смертью храбрых. Тех, кто уцелел, после их разгрома убивали изощренно. Красные, например, заставляли из-ранненых юношей раздеться догола, отрезали им половые члены, запихивали их перед расстрелом юнкерам в рот... Честь святых офицерских погон, которые эти мальчики за геройство получили лишь на небе, так же пытались отстоять в своем восстании юнкера Москвы.
30 октября разлагающиеся на глазах отряды Керенского-Краснова были разбиты под Пулковым. 1 ноября Керенский скрылся из Гатчины. Краснова арестовали и доставили в Смольный. 6 ноября Краснов бежал из Петрограда в Великие Луки, потом на Дон...
Быховцы к такому повороту событий были давно готовы. Для их побега были заготовлены револьверы и фальшивые документы. Симпатизирующий им председатель следственной комиссии Шабловский к этому времени успел добиться постепенного освобождения из тюрьмы большинства. Тут остались лишь генералы Корнилов, Деникин, Лукомский, Романовский и Марков. Их ждали на Дону, чтобы начинать всероссийскую борьбу с красными.
Большую деятельность развил генерал Алексеев. 5 сентября, через несколько дней после ареста Корнилова, он нодал Верховному Керенскому рапорт об отставке с поста начштаба Ставки:
«Страдая душой, вследствие отсутствия власти сильной и деятельной, вследствие происходящих отсюда несчастий России, я сочувствую идее генерала Корнилова и не могу пока отдать свои силы на выполнение должности начальника штаба».
У Алексеева, прибывшего в Петроград через Смоленск, где находилась его семья, к середине октября был готов план создания добровольческих частей офицеров, позже именуемых «Алексеевской организацией». Крупнейший военный теоретик воодушевленно вложил опыт и оставшийся пыл, начав формировать свое детище в столице 16 октября 1917 года. У него, как и у соратников за быховскими решетками, с какими наладилась постоянная связь, все ответы на малахольный российский вопрос: «Что делать?» — были готовы. Личным адъютантом Алексеева добровольно стал ротмистр Алексей Генрихович Шапрон дю Ларре, бывший командир фронтового эскадрона Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка.
Алексеев создавал офицерские «пятерки», во главе которых, как он писал, становились «наиболее твердые, прочные, надежные и дельные руководители». В них он видел базу будущей новой армии, которую назовут Добровольческой. Генерал рассчитывал на осознающих свой долг офицеров, чтобы перебрасывать их на Дон и начинать битву после неминуемого разгрома керенщины. В алексеевские ряды в обоих столицах вступали и юнкера, кадеты старших классов.
Переправлять добровольцев на юг помогала организация «Белый Крест», для них шел сбор средств в финансовых и промышленных кругах Петрограда и Москвы по инициативе «Совещания общественных деятелей». Здесь стали понимать, что в России, по сути, две партии: «развала» — Керенского — и «порядка» Корнилова. Корнилова все больше считали спасителем России. Большевиков «общественные» мало принимали в расчет, но они-то и воспламенили 25 октября Петроград. Только начавшая здесь формироваться «Алексеевская организация» не в силах была тогда большевикам противостоять. Кроме того, Алексеев, как и многие военные, не хотел защищать Керенского и готовил своих офицеров на Дон.
За полмесяца Алексеев сумел, трудясь уже и в красном Петрограде, сколотить ядро офицерской организации. Бывший Верховный, старый штабист, привыкший опираться на мощнейшие аппараты армии, отлично проявил себя в совершенно новых для него условиях подполья. 30 октября он по подложному паспорту выехал из Петрограда на Дон. И уже в середине ноября со страниц новочеркасской газеты «Вольный Дон» Алексеев объявил:
«Русская государственность будет создаваться здесь... Обломки старого русского государства, ныне рухнувшего под небывалым шквалом, постепенно будут прибиваться к здоровому государственному ядру юго-востока».
Быховцам тоже надо было поторапливаться. К Могилеву на Ставку несся с эшелоном матросов бывший председатель комитета 11-й армии Юго-Западного фронта большевик Н. Крыленко, назначенный красным главковерхом. Утром 19 ноября в тюрьму из Ставки примчался полковник Кусонский, сообщил Корнилову: