месяцев в его командировке к Кемаль-паше, боровшемуся с англо-греческой интервенцией.
То, что Романовского убил русский офицер, засвидетельствовала дама, видевшая с этажа Харюзина, выбежавшего после выстрелов из биллиардной.
Деникин настоял, чтобы на панихиде по Романовскому не было русских офицеров: «После того, как русское офицерство так себя показало». Генерал Агапеев решил, что это касается лишь проезжих, но ему разъяснили: генералу Деникину вообще неприятно видеть форму русского офицера, лучше, чтобы на панихиде никого из них, кроме Агапеева, не было.
Англичане стали весьма отзывчивыми после отстранения с главкомов Деникина, увидев тем более, что он об их ноте, врученной Врангелю, не подозревает. Они ввели в русское посольство полицию и караул из своих новозеландцев, которые встали там, где надлежало пройти Деникину к гробу, и около него.
Возмущенный Антон Иванович также запретил надевать на покойника добровольческую форму, Романовского похоронят 8 апреля 1919 года на Греческом кладбище в казачьей форме.
В ночь на 6 апреля Деникин был на панихиде вместе со своей семьей. Залившись слезами, он отошел в угол комнаты.
Потом тело Романовского увезли в церковь Николаевского госпиталя, а Деникин вместе с женой, дочерью, Натальей Корниловой и се братом сели в поданные англичанами автомобили и в сопровождении британских офицеров отправились на пристань Дольма-Бахчи, чтобы отплыть в Англию.
Долее Деникин не захотел здесь оставаться. Вместе с «главкомом» отбыла и его теперешняя «армия» родни и близких, где было еще два офицера: кроме отчима его жены полковника Иванова, бывший адъютант генерала Алексеева, потом — Деникина, А. Г. Шапрон дю Ларре, произведенный в генералы в марте 1920 года «за боевые отличия».
Уходя из русского посольства, бывший главнокомандующий Белой армии увидел единственного местного русского офицера на его пути — генерала Агапеева. Деникин ни слова не сказал ему на прощание, только «слегка склонил голову». Антон Иванович (который сердится), уплывая навсегда из России, соизволил и там проститься лишь с ротой Ставки, хотя торжественно проводить его в церемониальном строю хотели многие.
Два конечных, драматически тяжелейших события деникинской военной судьбы: уход с главкомов и гибель самого близкого боевого соратника, — словно б сделали другим Антона Ивановича. И то, и другое было беспрецедентным по жесткости и жестокости, но вряд ли это может оправдать христианина Деникина, которым он твердо себя считал. Врангелевская «перевыборная кампания», убийство Романовского лишили Антона Ивановича сил «первый раз в жизни», но разве в бессилии как раз не должно прибегать к главному православному «оружию» — смирению, хоть ты и самолюбив? Ведь даже Харюзин говорил, что у Деникина нет на совести темных пятен.
«Обидеться» на «всю» Белую армию, на русскую военную форму - это и по-детски, и огромная гордыня. Очевидно, «царем» Антон Иванович себя все-таки ощущал, был не только «рабом» при «тачке» власти. Невольно вспоминаются строки о «честолюбце» Деникине из константинопольского письма Врангеля...
Дочь генерала Марина Антоновна, маленькой девочкой поплывшая тогда к британским берегам с обретенным, наконец, в семью папой, так прокомментировала мне его «лучшего друга» генерала Романовского:
- Может быть, он и был масоном, но не все масоны одинаково думают и одинаково себя ведут. Павел I в Голландии как будто стал масоном, в Стокгольме есть его портрет, где он одет в масона. Но Павел I был за автократию...
После константинопольского происшествия генерал Деникин уходит почти на двенадцать лет в молчание и затворническую жизнь, лично не вмешиваясь в общественную жизнь белоэмиграции, он обрек себя на самоизоляцию.
Броненосец «Мальборо» нес Деникиных в Британию сначала по Средиземному морю неторопливо, останавливался на Мальте и в Гибралтаре. Когда вышел в Атлантику, поднялась буря. Больше всех всполошилась нянька маленькой Марины, плача и причитая:
— И никто-то меня не похоронит, и рыбы меня съедят...
Няня раздражала Ксению Васильевну ревностной любовью к ее куколке-дочке, и былая институтка Ася, превратившаяся в крепкую домохозяйку, посмеивалась.
В Англии Деникины во главе «взвода» их родни, близких высадились 17 апреля 1920 года в Саутгемптоне, сели на лондонский поезд. В столице на вокзале Ватерлоо генерала Деникина встретили представитель британского военного министерства генерал сэр Филипп Четвуд с несколькими офицерами и уже вернувшийся сюда генерал Хольман. Здесь также была группа русских военных, дипломатических представителей во главе с поверенным в делах Е. В. Саблиным и общественных деятелей, среди которых выделялся кадетский лидер П. Н. Милюков.
Саблин вручил Антону Ивановичу телеграмму из Парижа, полученную русским посольством на имя Деникина. В ней стояли подписи князя Львова; Сазонова -бывшего главы МИДа императорской России, потом — в правительствах Колчака и Деникина; а также Маклакова и даже Савинкова. Они «в дни тяжких нравственных мучений, переживаемых» генералом, выражали ему глубочайшее уважение, писали:
«Беззаветное высокопатриотичное служение Ваше на крестном пути многострадальной родины нашей, Ваше геройское беззаветное самопожертвование ей да послужит залогом ее воскресения. Имя Ваше сопричтется к славным и дорогим именам истинных начальников земли русской и оживит источник для духовных преемников святого дела освобождения и устроения великой России».
Разместили британцы Деникиных и приехавших с ними вместе в отличных покоях отеля «Кадоган». Лондонская «Таймс» писала:
«Приезд в Англию генерала Деникина, доблестного, хотя и несчастливого командующего вооруженными силами, которые до конца поддерживали на Юге России союзническое дело, не должен пройти незамеченным для тех, кто признает и ценит его заслуги, а также то, что он старался осуществить на пользу своей родины и организованной свободы.
Без страха и упрека, с рыцарским духом, правдивый и прямой, генерал Деникин — одна из самых благородных фигур, выдвинутых войною. Он ныне ищет убежища среди нас и просит лишь, чтобы ему дали право отдохнуть от трудов в спокойной домашней обстановке Англии...»
Влиятельнейшая газета во многом выражала мысли Черчилля, была права и насчет деникинских настроений. Низложенный «царь Антон» дождался безответственного счастья стать «капустным» и объявил себя Саблину «частным лицом»! Сказал, что хотел бы поселиться в тиши английской провинции. Саблин назвал несколько местечек в часе езды от Лондона, Антон Иванович замахал руками.
— Ой, нет, это близко, куда-нибудь подальше!
Поскорее отдохнуть или скрыться от всех этих внимательно рассматривающих его глаз мечтал Деникин? Наверное, все-таки — сбежать. Не мог он отказать во встречах только Уинстону Черчиллю. На следующий день после прибытия, телеграммно поблагодарив британского короля за гостеприимство в его стране, Антон Иванович нанес визит в военное министерство, где Черчилль пригласил генерала на официальный завтрак.
На завтраке Деникин был с супругой, как и Черчилль с его женой, за столом сидели и трое высших чинов министерства. Коснулись в разговоре главкома барона Врангеля. Бывший главком ВСЮР сказал:
— Врангель стоит во главе Вооруженных сил Юга России, ведя борьбу против большевиков. И поэтому ему надо всемерно помогать.
После завтрака Черчилль позвал своего десятилетнего сынишку Рэндольфа.
— Вот русский генерал, который бил большевиков.
Мальчишка уставился на Деникина во все глаза и
почтительно поинтересовался: сколько тот убил большевиков? Деникин расстроил его, сообщив, что лично — ни одного.
В Лондоне Деникин носил единственный свой военный мундир, и то не в комплекте — фуражки не было. Когда начинался дождь, надевал офицерский дождевик без погон, а на голову нахлобучивал клетчатую кепку, на какую пришлось разориться. Денег тоже не было. Когда выгреб здесь из карманов царские рубли, керенки, австрийские кроны и турецкие лиры, обменяли их всего лишь на сумму около тринадцати фунтов стерлингов... Зря притащил сюда Антон Иванович и коробочку с десятикопеечными монетами чеканки 1916 года в 49 рублей, тут они стали английскими грошами.
Ксения Васильевна придерживала привезенное столовое серебро: это НЗ на три-четыре месяца ближайшей жизни в английской глуши. Милюков предложил Деникину переговорить с заведующим выдачей ассигнований из прежних российских государственных сумм, находившихся в заграничных банках, чтобы выручить его семью на пропитание. Антон Иванович нахмурился.
— Не может быть и речи. То деньги казенные, а я -частное лицо.
Милюков также приставал к нему, чтобы генерал официально принял на себя преемство Верховной российской власти от погибшего Колчака, что Указом адмирала на такой случай и утверждено. Деникин отнекивался. Милюков восклицал:
— Что ж будет? Ведь к этой власти придет Керенский! Антон Иванович, по крайней мере, не делайте заявлений о своем отказе от преемства.
Деникин объяснял:
— Никаких заявлений вообще я не намерен делать. Верховной власти от Колчака я не принимал, следовательно, и отказываться не от чего.
Много-«думный» кадет снова наседал, интересуясь: а не отдал ли Антон Иваныч Врангелю эту Верховную власть вместе с военной? А вдруг тогда барон сможет заключить с большевиками мир? Обессиленный Деникин едва отмахивался:
— Не мешайте Врангелю; может быть, он что-то сделает. А я хочу уйти от политики, не вмешивайте меня...
Генерал Хольман подыскал Деникиным недорогое помещение за их счет сначала в Певенси-Бей, потом в Истборне. Предлагали англичане Антону Ивановичу пенсию, а также поселиться в правительственных поместьях бесплатно. Он отказался. Его и так удручило, что принял «милостыню», живя в «Кадогане». Ко всему, Деникин брезгливо наблюдал за британским правительством, явно нацелившимся на укрепление отношений с красной Москвой.
В это лето 1920 года погостили Деникины в имении морганатической супруги великого князя Михаила, расстрелянного большевиками вместе с его секретарем англичанином Джонсоном летом 1918 года под Пермью, -княгини Н. С. Шереметьевской (Брасовой). Великий князь Михаил, пробывший день императором после отречения в его пользу Николая II, по мнению княгини, был все же жив и где-то скрывался, чтобы в «нужную минуту» предъявить свои права на то самое «преемство», которым мучил Антона Ивановича Милюков. Рой гадалок кружил вокруг мистичной хозяйки английского имения, и Деникину казалось, что у него окончательно ум за разум зайдет.