После сражения при Бауцене Ермолов, находясь в арьергарде, блистательно выдержал главные натиски французов, коими близ Рейхенбаха предводительствовал сам Наполеон. Дойдя до знаменитой позиции, некогда занятой великим Фридрихом после Гохкирхенского сражения, Ермолов отразил здесь все натиски неприятеля. Граф Витгенштейн, отдавая ему здесь полную справедливость, доложил по этому случаю Государю: «Я оставил на поле сражения на полтора часа Ермолова, но он, удерживаясь на нем с свойственным ему упрямством гораздо долее, сохранил тем вашему величеству около 50 орудий»[68].
Знаменитая Кульмская победа, в первый день этого великого по своим последствиям боя, принадлежа преимущественно Ермолову, служит одним из украшений военного поприща сего генерала. Здесь, как под Витебском в 1812 году, где лишь вследствие настойчивых и резких его представлений Барклай не принял сражения сперва пред городом, а потом позади него, как и при Малоярославце, суждено было Ермолову, ниспровергнув замыслы врагов наших, спасти наши армии от поражений, последствия которых могли бы быть неисчислимы.
Хотя не подлежит ни малейшему сомнению, что победой при Кульме Европа в особенности обязана Ермолову, но многочисленные и сильные враги его силились и силятся доказать противное; по мнению некоторых, главным героем дела был граф Остерман, по мнению других принц Евгений Виртембергский, по мнению Барклая, весьма не благоволившего к Ермолову, квартирмейстерский офицер Диест, мужеству и советам которого наша гвардия была будто бы обязана своею блестящею победой. Таковое разноречие во мнениях относительно одного из важнейших событий войны 1813 года проистекает, во-первых, из весьма естественного желания иностранных писателей выставить принца Виртембергского главным героем подвига, в коем этот мужественный и достойный генерал принимал деятельное участие, а во-вторых, из недоброжелательства многих наших соотечественников к Ермолову, блестящие достоинства которого возбуждали в них лишь чувство зависти.
Ценя высоко заслуги графа Остермана и принца Виртембергского во всю эпоху Наполеоновских войн и в Кульмском сражении в особенности, я, основываясь на свидетельстве всех беспристрастных очевидцев и участников этого боя и не опасаясь возражений, положительно признаю Ермолова главным виновником победы, стяжавшей русской гвардии столь справедливую признательность и удивление Европы. Не входя в подробное описание этого сражения, я упомяну лишь о некоторых малоизвестных подробностях, из которых читатели мои ясно усмотрят, кому принадлежит главная честь одержанной победы.
Во время следования из Богемии в Саксонию русской гвардии, коею временно командовал Ермолов, вместо заболевшего Лаврова, 2-я дивизия была впереди, а 1-я, при которой находился сам Алексей Петрович, остановилась в Доне; граф Остерман, имевший пребывание в Пирне, получил из главной квартиры с офицером Новосильцовым предписание, на основании которого ему надлежало со 2-м корпусом и русскою гвардией двинуться на Максен. Мужественный и хладнокровный граф Остерман никогда не отличался большими умственными способностями; совет, поданный им в 1812 году в Филях о необходимости оставить Москву без боя, был причиною того, что он несколько раз сходил с ума; ему казалось, что армия почитает его после того первейшим трусом. Но, к счастию, здесь душою всех действий вновь является Ермолов, соединяющий в себе редкую проницательность и энергию с необыкновенным присутствием духа в самых трудных обстоятельствах.
Получив вышесказанное предписание, Остерман поспешил известить о том Ермолова чрез того же Новосильцова, бывшего в приятельских сношениях с благородным П.Н. Ермоловым, состоявшим в то время в должности адъютанта при двоюродном брате своем Алексее Петровиче. Хотя в предписании не было положительно упомянуто об отступлении союзников от Дрездена в Богемию, но оным извещали Остермана, что они отходят от этой столицы с намерением расположиться на окрестных высотах; в случае атаки Наполеона на их правый фланг (чего они напрасно ожидали от столь прозорливого полководца) они, как было сказано, не замедлят, перейдя тотчас в наступление, опрокинуть его в Эльбу.
Новосильцов объявил конфиденциально П.Н. Ермолову, что ему положительно известно, что вся союзная армия в полном отступлении на Богемию. Съехавшись с Остерманом среди дороги между Доной и Пирной и объявив ему о истинном движении союзников, поспешно отступающих в Богемию, Ермолов настоятельно требовал немедленного движения всего отряда на Петерсвальде. Как бы предчувствуя, что гвардии придется отступать в Богемию, Ермолов послал заблаговременно адъютанта своего Фонвизина и состоявшего при нем лейб-гусара Мамонова для осмотра дорог; эти офицеры донесли ему, что дорога от Кричвица на Кенигштейн крайне неудобна, во-первых, по причине пересеченной местности, а во-вторых, потому, что близкое соседство с неприступною Кенигштейнской крепостью могло быть для нас весьма опасно.
Ермолов, основательно изучивший классические страны: Саксонию и Богемию – и имевший при себе всегда карту Бакенбергера, объяснил по ней Остерману всю необходимость движения на Петерсвальде.
«Прибыв лишь накануне из Гигсгюбеля, где я обедал у Цесаревича, я еще короче ознакомился с этою местностью, которую уже хорошо знаю из походов великого Фридриха. Если вы направитесь на Максен, – продолжал он, – то весь отряд наш будет неминуемо окружен неприятелем и не избегнет совершенного поражения; в доказательство того я предлагаю отправить по этому пути обоз с инструментами, который нас так много затрудняет, и я вам ручаюсь, что вы его более не увидите»[69].
В самом деле этот обоз и денежный ящик лейб-гвардии Финляндского полка, двинувшиеся на Максен, сделались добычею французов; во время этого совещания, на котором не присутствовал принц Виртембергский, решено было следовать на Петерсвадьде. Храбрые войска наши, предводимые Ермоловым и принцем Виртембергским, опрокинули неприятеля у Кричвица, Котты и Кольберга; бесстрашные лейб-егери, коими командовал достойный Карл Иванович Бистром, выбили по приказанию Ермолова французов с высот близ Цегиста. Кавалерия наша, предводимая принцем Леопольдом Саксен-Кобургским, ныне королем бельгийцев, Кноррингом и другими неустрашимыми генералами, совершила блестящие атаки на французскую пехоту, которая была ею опрокинута и вогнана в лес.
Принц Леопольд, командовавший Кирасирским ее величества полком и называвший одного Ермолова mon commandant, получил за этот подвиг, по ходатайству Алексея Петровича, знаки Св. Георгия 3-го класса; после этого ряда славных дел отряд двинулся к Гигсгюбелю. Когда храбрый Кнорринг, особенно отличившийся впоследствии, прибыл к Остерману с донесением об одержанных успехах, Ермолов, приказав ему в присутствии графа тотчас возвратиться к своим войскам, сказал: «Вы сперва доделайте, а потом уже приезжайте досказывать».
Так как петерсвальдский путь был в двух местах перерезан французами у Гигсгюбеля и Геллендорфа, то Остерман, видя, что весь отряд, имевший при себе до 30 легких орудий, значительно растянулся по извилистой дороге, начинал уже раскаиваться в том, что последовал совету Ермолова. Приказав войскам идти тише и запретив им заряжать ружья, Ермолов сказал графу: «Je vous reponds, Mr. le comte, que nous passerons facilement par 1а» («Я беру на себя пред его величеством всю ответственность за все то, что может приключиться с гвардией»).
Широкоплечие и усастые ветераны Преображенские выбили французов из гигсгюбельской позиции, а неустрашимые семеновцы штыками проложили себе дорогу у Геллендорфа; сюда почти перпендикулярно к Петерсвальдской дороге сходится другая, идущая чрез селение Макербах на Кенигштейн по ущелью, образуемому речкою Бар; по этой дороге могла даже удобно следовать неприятельская тяжелая артиллерия.
Оценив всю важность этого пункта, занятие которого французами могло иметь для нас самые гибельные последствия, Ермолов, со свойственными ему решительностью и проницательностью, остановив следовавшую к Петерсвальде гвардейскую артиллерийскую роту Ладыгина и лично расположив пушки этой роты на важнейших пунктах, приказал тотчас открыть из них огонь. Неприятель, двигавшийся по ущелью с тяжелою артиллерией, приведенный в замешательство этим неожиданным огнем, остановился. Французы, введенные в заблуждение фальшивыми донесениями лазутчиков насчет численности наших войск, еще более убедились после того, что мы их значительно превосходим в пехоте и артиллерии.
Так как надлежало, спустившись с гор, занять позицию у выхода их, то Ермолов приказал оберквартирмейстеру 2-го корпуса Гейеру расположить стрелков и пехоту в садах и виноградниках, находившихся на ноллендорфских высотах, и удерживать их по возможности долее, дабы дать остальным войскам время и возможность избрать позицию и удобно расположиться на ней. Но так как это приказание не было приведено в исполнение, а, напротив, французы, овладев высотами и расположив на ней свою артиллерию, открыли сильный огонь по отступавшим войскам, то Ермолов сказал Гейеру в присутствии Остермана: «Благодарите Бога, что я несколько моложе графа, а то бы я вас расстрелял здесь на месте»[70].
Остерман, будучи ранен в десятом часу утра 17 августа, сдал начальство над всеми войсками Ермолову, принявшему под свой щит все удары превосходного в числе неприятеля. Когда прибыл с кавалерией князь Дмитрий Владимирович Голицын, Ермолов поспешил явиться к нему, но этот отлично благородный человек сказал ему: «Победа за вами, довершайте ее; если вам нужна будет кавалерия, я охотно и немедленно вышлю ее, по первому вашему требованию».
К вечеру прибыл корпус Раевского; Ермолов, которому удалось уже отстоять поле сражения, просил его не высылать к нему на помощь никаких войск. Таким образом, слава этого блистательного подвига, имевшего столь огромное влияние на войну, есть исключительно достояние гвардии и ее предводителя. Император Александр, узнав об этом, сказал: «Ермолов укрепил за собою гвардию»