Суворов не употреблял слова ретирада, а называл оную прогулкою. И вы, любезнейший князь, прогуляйтесь вовремя, когда будет не под силу; стыда нимало в том нет. Если, любезный князь, рассеяние неприятельской конницы в Таузе произвело впечатление, то я ожидаю, что изгнание персиян и пришлеца хана из Елисаветполя сделает большое и для нас полезное действие.
Ожидаю известий о Реуте, но их нет, и я боюсь ужасно, чтоб он не дал себя обмануть. Неужели никто не пройдет из стольких людей посланных и мы ничего не узнаем? Прощайте, любезный князь; дай Бог вам счастия, и я надеюсь!»
…персияне, переправившись чрез реку Шамхор, построились в боевой порядок на правом ее берегу под предводительством Махмед-Мирзы, старшего сына Аббас-Мирзы, и Амир-хана сардара, зятя шаха и главнокомандующего его армией.
Мадатов велел кареям быстро подаваться вперед и сам повел их в дело, Махмед-Мирза первый обратился в бегство. На месте сражения пал сам главнокомандующий… Амир-хан – сардар.
(Князь Мадатов вступил в Елисаветполь, оставленный неприятелем.)
Князь Мадатов, представляя генералу Ермолову, от 10 сентября, подробности Шамхорского дела, заключает донесение свое: «Так храбрые воины императора нашего исполнили приказание вашего высокопревосходительства: идти с малыми силами и победить неприятеля, в пять раз числом превосходившего».
Самое важное последствие (шамхорской победы) было снятие осады Шуми, которую осаждал сам Аббас-Мирза с главною армией.
…11 сентября генерал-адъютант Паскевич прибыл к Елисаветполю и принял начальство над всеми войсками.
Генерал-адъютант Паскевич преследовал неприятеля 12 верст по большой дороге до речки Куракчая, обнял Мадатова, благодарил…
…17 сентября разбитая армия Аббас-Мирзы переправилась за Араке; 18-го уже ни одного неприятеля не оставалось в Карабахе. Аббас-Мирза с небольшим числом прискакал в Тавриз…
В первых числах декабря князь Мадатов, по требованию генерала Ермолова, приехавшего в то время в Нухинскую провинцию, вызван был для личного совещания и получил секретное предписание сделать экспедицию за Араке.
9 января (1827 года) князь предпринял обратный путь к пределам России.
Эта экспедиция принесла нам следующую пользу: сильный страх был наведен на персидское правительство и на вероломные соседние племена; огромные запасы провианта и фуража, приготовленные персиянами для предстоящей в следующем году кампании, были истреблены; русские подданные были освобождены и могли возвратиться в пределы России; отбитые 2 тысячи верблюдов у шахсеванцев, главных пограничных грабителей, были употреблены для перевозки провианта в кампанию 1827 года, и, наконец, собраны были не только подробные сведения о сем крае, но вообще о внутреннем состоянии Персии, которые и были сообщены князем Мадатовым графу Дибичу, находившемуся тогда в Тифлисе.
В 1827 году, 17 марта, генерал Ермолов (за 10 дней до своей отставки) поручил князю Мадатову командование отдельным отрядом, с которым ему назначено было действовать на левом фланге в предстоящем весеннем походе. Князь Мадатов, первый, открыл наступательные действия. В первый же день очищен был от неприятеля левый берег Аракса, а на другой день и правый. Персидский пятитысячный отряд удалился… 22 апреля получено от Паскевича повеление о сдаче отряда князя Мадатова генерал-майору Панкратьеву. Потом Мадатов получил позволение отправиться в Петербург…
Документы и письма А.П. Ермолова приложение к дневнику
Рескрипты императора Николая Павловича
«Алексей Петрович! Военный министр докладывал мне отношения ваши к начальнику главного штаба моего, от 26 и 29 ноября, коими уведомляете, что распространившийся между чеченцами и прочими горскими народами мятеж проник в Кабарду и что подтверждается дошедшее к вам известие о намерении закубанцев вторгнуться в пределы наши большими силами. По таковому положению дел на Кавказской линии я заключаю, что весьма легко может встретиться надобность в усилении пехотного правого фланга войск Кавказского корпуса.
Дабы заблаговременно предупредить сию необходимость и преподать вам надежные способы к успешному действию противу мятежников, я предназначил на сей конец 20-ю пехотную дивизию, в Крыму расположенную. Посему предоставляю вам, единственно в крайней только нужде, непосредственно обратиться к главнокомандующему 2-ю армией, об откомандировании на время сие нужнейшего числа войск из оной дивизии. Ожидаю, впрочем, что с прибытием к вверенному вам корпусу седьмых взводов из 1-й армии изменится необходимость употребления таковой меры и что, по известной мне предусмотрительности и деятельности вашей, не должно опасаться неприятных последствий от предприятий хищников. В сих мыслях, ожидая от вас лучших известий о положении дел наших в отношении к горцам, за удовольствие поставляю пребыть к вам всегда благосклонным.
Николай.
С.-Петербург. 16 декабря 1825 года».
«Алексей Петрович! По вступлении моем на престол, предприняв обозрение сношений наших с иноземными державами, я обратил особенное внимание на дела персидские. Вследствие моего приказания управляющий иностранным министерством граф Нессельрод представил мне все принадлежащие к оным бумаги, между прочими последнее отношение к нему ваше под лит. «А» и высочайший рескрипт покойного государя императора, последовавший на ваше имя 31 минувшего августа.
Вникая в предлежащие обстоятельства, я не мог не признать необходимости удерживать заключенный с Персией мир, на основании Гюлистанского договора, доколе сия держава сама не нарушит оного. Верность данному слову и существенные выгоды России того от меня требуют. Ныне, когда почти все горские народы в явном против нас возмущении; когда дела в Европе, а особливо дела с Турцией, по важности своей заслуживают внимательнейшее наблюдение, неблагоразумно было бы помышлять о разрыве с персиянами или умножать взаимные неудовольствия. Напротив того, мы должны всемерно стараться прекратить дружелюбно возникшие распри и уверить их в искренности желания нашего утвердить мирные с ними связи.
Таковое поручение дано и генерал-майору князю Меньшикову, отправляемому к шаху и к Аббас-Мирзе с извещением о горестной кончине любезнейшего моего брата и о вступлении моем на престол всероссийский. Между тем, соглашаясь в полной мере с правилами, начертанными в помянутом рескрипте, от вашей прозорливости и усердия к пользам отечества ожидаю ревностного содействия для достижения желаемой цели.
Николай.
31 января 1826 года. С.-Петербург».
«Алексей Петрович!
Я с удовольствием получил донесение ваше от 10 января. Неутомимая деятельность ваша, неразлучная с свойственными вам твердостью и благоразумием, послужит мне надежнейшим ручательством, что все предпринятые вами меры к водворению тишины и порядка на Кавказской линии увенчаются желаемым успехом.
Но дабы удовлетворить настоятельному желанию вашему об усилении Кавказского корпуса, я поручил начальнику главного штаба моего привести оное без потери времени в исполнение. От него вы получите подробнейшее по сему предмету уведомление.
Мне приятно уверить вас при сем во всегдашнем дружеском моем к вам расположении и быть взаимно уверенну, что по многолетнему опыту могу ожидать от вас в полной мере те же чувства преданности ко мне и усердия к пользе отечества, кои постоянно отличали служение ваше покойному императору, общему нашему благодетелю.
Пребываю навсегда вам благосклонным,
Николай.
В С.-Петербурге. 16 февраля 1826 г.».
«Алексей Петрович!
Из донесения генерал-адъютанта Стрекалова, окончившего порученное ему исследование о поступках командовавшего Черноморским войском генерал-майора Власова[180], с крайним неудовольствием усмотрел я противозаконные действия его противу черкес натухайского народа, превышающие еще степень первоначальных обвинений, дошедших до меня.
Ясно видно, что не только одно лишь презрительное желание приобрести для себя и подчиненных знаки военных отличий легкими трудами, при разорении жилищ несчастных жертв, но непростительное тщеславие и постыднейшие виды корысти служили им основанием. Вследствие чего я повелел предать генерал-майора Власова военному суду при войске Донском, а на место его в звании командующего Черноморским войском утвердил генерал-майора Сысоева.
Несоблюдение мер кротости в действиях противу горских народов, России приязненных, тем более увеличивает вину генерал-майора Власова, что неоднократно подтверждаемо было блаженной памяти императором Александром Павловичем, руководствоваться в сношениях с мирными горцами правилами умеренности и снисхождения, как средством, могущим вселить в них большую к нам доверенность и утвердить их в чувствах покорности. Правила сии подтверждены мною в полной мере, и я желаю, чтобы вы взяли строжайшие меры, дабы оные исполняемы были всеми частными начальниками непременно, во всей точности, под личною их ответственностью за малейшее отступление.
Мне приятно думать, что вы, по испытанной вашей деятельности, твердости и усердию на пользу государства, положите надлежащую преграду действиям, подобным тем, кои позволил себе генерал-майор Власов при нападении на натухайских черкес, и что сведения о таковых случаях впредь до меня доходить не будут. Пребываю вам всегда благосклонным,
Николай.
В Москве. 29 июля 1826 г.».
«С прискорбием читал я донесение ваше, Алексей Петрович! Стало, не всегда добрые намерения венчаются успехом, и за скромность и миролюбие наше платят нам коварством.
Сколь ни избегал я войны, сколь ни избегаю я оной до последней крайности, но не дозволю никогда, чтобы достоинство России терпеть могло от наглости соседей, безумных и неблагодарных.
Хотя надеюсь и полагаю, что происшедшие военные действия суть собственное нахальство сардара Эриванского, но в государствах, столь благоустроенных, каково Персидское, можно, требуя удовлетворения, и самим оное себе доставлять; а потому и предписав вам немедленно выступить против эриванского сардара, ожидаю скорого извещения вашего, что, с помощью Божиего, нет сардара и Эривань с его областью занят вами; вы и 15 тысяч русских достаточный мне залог успехов. Прочее увидите в предписании.
Одно здесь прибавлю: вы христианин, вождь русский, докажите персиянам, что мы ужасны на поле битвы, но что мирный житель может найти верный покров и всегдашнее покровительство среди стана нашего. На вашу ответственность возлагаю исполнение сей моей непременной воли. Засим Бог с вами!
Был бы Н. П. прежний человек, может быть, явился к вам, у кого в команде в первый раз извлек из ножен шпагу; теперь остается мне ждать и радоваться известиям о ваших подвигах и награждать тех, которые привыкли под начальством вашим пожинать лавры. Еще раз Бог с вами! Буду ожидать частных донесений ваших, о которых прошу доставления по возможности.
Вам искренно доброжелательный
Николай».
«Алексей Петрович! Из доставленной вами к начальнику главного штаба моего сметы расходам на продовольствие Отдельного Кавказского корпуса в будущем 1827 году с особенным удовольствием усмотрел я, что сумма для сего предмета уменьшена противу настоящего года более двухсот тысяч рублей. Относя таковое сокращение расходов к постоянному усердию и неусыпному попечению вашего к пользе государственной, я не могу не изъявить вам за сие совершенной моей признательности.
12 мая 1811. Курск».
Владикавказ, XIX в.
Оставшиеся от прошлых годов в сбережении 1 м. 500 т. рублей ассигнациями, согласно с предположением вашим, предоставляю вам обратить в расход на продовольствие тех войск, кои прибавляются во вверенный вам корпус на случай, если военные действия противу персиян должны продлиться. Я в полной мере уверен, что в употреблении сей суммы будете вы руководствоваться теми самыми правилами бережливости, коими многократно уже ознаменованы действия ваши по хозяйственному управлению вверенным вам корпусом.
Пребываю вам всегда благосклонным,
Николай.
В Москве. 5 августа 1826 г.».
«Москва, 10 августа 1826 г.
С душевным прискорбием и, не скрою, с изумлением получил я ваше донесение от 28 июля.
Русских превосходством сил одолевали, истребляли, но в плен не брали. Сколько из бумаг понять я мог, везде в частном исполнении видна оплошность неимоверная; предвиделись военные обстоятельства, должно было к ним приготовиться.
Я надеюсь, что вы нашли способ выручить полковника Реута, и тут замечу, что мне непонятно, чтобы в Шуше, в сборном пограничном месте, не было достаточных запасов, чтобы держаться столько, чтобы ближние войска могли подоспеть на помощь.
Первое письмо и посланные приказания вам достаточно объяснят намерения мои; я не вижу еще причины изменять их, ибо все считаю вас довольно сильными, чтобы хотя на время перейти в наступательные действия – они тем ныне необходимее, что после несчастного начала надо ободрить войска блестящим успехом. Сколько отсюда судить мне можно, предстоит вам возможность разбить персиян по частям, начав с отряда, показавшегося против Шуши; если сие движение вам удастся, в чем с помощью Божиего я и сомневаться не хочу, другой отряд, идущий вдоль морского берега, не может далеко проникнуть, и если б и осмелился на то, вы его без наказания назад не пропустите.
Ваше опасение к стороне Турции не имею я до сих пор причины разделять; переговоры с Турками в Аккермане продолжаются мирно, и на Дунае нет приготовлений; впрочем, мы там готовы их принять: вам же решительно я не имею на первый случай что прислать, кроме 20-й дивизии, которой уже велено переправляться; с прибытием ее на линию вся 22-я дивизия будет у вас свободна, и вы ею себя подкрепите; к тому же времени прибудет и одна уланская дивизия. Сухум-Кале без нужды не велите оставлять; но если б и тут турки принуждали к отступлению, я надеюсь, что вы возьмете меры, чтобы все собралось заблаговременно, и назначьте ныне же место, где и куда войскам собраться. Между тем велю я адмиралу Грейгу с флотом обеспечить берега Мингрелии.
Я посылаю вам двух вам известных генералов, генерал-адъютанта Паскевича и генерал-майора Дениса Давыдова. Первый, бывший мой начальник, пользуется всею моею доверенностью; он лично может вам объяснить все, что по краткости времени и по безызвестности не могу я вам письменно приказать. Назначив его командующим под вами войсками, дал я вам отличнейшего сотрудника, который выполнит всегда все ему делаемые поручения с должным усердием и понятливостью. Я желаю, чтоб он, с вашего разрешения, сообщал мне все, что от вас поручено ему будет мне давать знать, что я прошу делать как наичаще.
Засим прощайте, Бог с вами! Ожидаю с нетерпением дальнейших известий и, с помощью Божией, успехов.
Николай».
«Алексей Петрович! С истинным прискорбием получил я донесения ваши о вторжении персиян в наши границы и о тех неблагоразумных частных распоряжениях, по коим частицы российских войск подвергались неудачам и потерям от неприятеля, доселе ими всегда презренного.
Вы увидели из прежних моих приказаний, объявленных вам начальником главного штаба моего, что твердое мое есть намерение наказать персиян в собственной их земле за наглое нарушение мира и что я, будучи уверен, что находящееся под начальством вашим многочисленное и храброе войско достаточно к достижению сего, не менее того приказал и 20-й пехотной дивизии идти на усиление оных.
Усматривая же из последнего донесения вашего намерение ограничиться оборонительными действиями до прибытия сих подкреплений, я на сие согласиться не могу и повелеваю вам действовать, по собрании возможного числа войск, непременно наступательно, сообразно обстоятельствам, по усмотренью вашему, против раздельных сил неприятельских. Уверен, что вы истребите их по частям и заставите их почитать славу российского войска и святость границ наших.
Для подробнейшего изъяснения вам намерений моих посылаю к вам генерал-адъютанта моего, Паскевича, коему, сообщив оные во всей подробности, уверен, что вы употребите с удовольствием сего храброго генерала, лично вам известного, для приведения оных в действие, препоручая ему командование войск под главным начальством вашим.
Николай.
В Москве. 11 августа 1826 г.
Верно: генерал-адъютант Паскевич».
«Алексей Петрович!
На основании учреждения о большой действующей армии, в случае болезни, или отсутствия главнокомандующего, или командира отдельного корпуса, именем их управляют армиями, или корпусами, начальники их штабов. Искренно желая, чтобы случай не мог представиться в отношении к вам, я нужным, однако же, считаю, в предосторожность, для предупреждения всякого недоразумения, разрешить вам, в случае нездоровья вашего или какого другого непредвидимого препятствия, вверить начальство над корпусом генерал-адъютанту Паскевичу, как старшему после вас.
Николай.
В Москве. 11 августа 1826 г.».
«Москва, 16 сентября 1826 г.
Известие о первых успехах войск наших дошло до меня сего утра; вслед за тем получил я и донесение князя Меньшикова, служащее развязкой тому, что для благородных душ и для добрых соседей было доселе непонятно.
Вникнув во все, я наиболее убеждаюсь, что прежние мои к вам предписания совершенно согласны с обстоятельствами, с правотою нашего дела, с честью нашего государства. Мне остается одобрить последние, принятые вами, меры и ожидать справедливых последствий, т. е. успехов.
Обещанные подкрепления к вам следуют, резервные 6 батальонов 20-й дивизии не могут скоро последовать прочим, ибо их должно укомплектовать, что без рекрутского набора нельзя выполнить; а сию меру я скоро принять не могу по другим, гораздо важнейшим обстоятельствам. Предписано от меня выслать к вам минеров на почтовых; от вас зависеть будет их взять в Грузию или оставить на линии до сформирования остальных двух рот 8-го батальона. Уланская дивизия с конною артиллерией сего дня пошла в поход.
Стало, что можно, следует на усиление вашего корпуса. Видев отчет расхода людей, присланный вами, я заметил роты женатых; сколь ни благоразумна мера сия, но я не считаю полезным сих людей оставлять в военное время в домах своих, равно и показанные роты в штабах. Я желаю, если возможно, чтобы вы велели полкам выступить в полном числе людей, оставляя, для спокойствия земли, особый полк или часть войск, чем дробить полки в их составе.
Прошу вас также настоятельно, при первом случае, выменять наших пленных и вообще не упускать случая к избавлению сих несчастных. Вступая в бунтовавшие провинции, я желаю, чтобы, в мерах необходимой строгости, вы ограничили всякое мщение частных начальников, за что вы отвечаете; лучше прощать, чем мщением походить на подлых наших противников.
Бог с вами! Продолжайте, как начали, и тогда будьте уверены в искреннем моем уважении.
Вам доброжелательный
Николай».
«Алексей Петрович! Я получил донесение ваше от 30 сентября. Оставаясь столь долгое время без всякого от вас уведомления, тогда как вы имели в виду повеление мое, объявленное вам начальником главного штаба моего, доносить мне непременно чрез каждые четыре дня, я начал опасаться, нет ли на то каких-либо неблагоприятных причин или не затруднено ли сообщение с вами чрез горы обвалами и разлитием Терека. Сие последнее обстоятельство побудило меня приказать начальнику главного штаба моего принять некоторые меры осторожности насчет следования 20-й пехотной и 2-й уланской дивизий, о которых вы должны уже быть известны из его к вам отношений.
Я очень рад, что опасения мои оказались неосновательными, но тем более должен изъявить вам мое неудовольствие за неточное исполнение воли моей и потому подтвердительно повелеваю вам доносить мне если не чрез каждые четыре дня, то непременно чрез всякие семь дней с нарочными, хотя бы в сей промежуток времени и ничего не произошло достопримечательного.
С успешным прогнанием Аббас-Мирзы за Араке я вас поздравляю и благодарю, и поручаю вам изъявить мое особенное за то благоволение генерал-адъютанту Паскевичу. Я совершенно разделяю с вами мнение ваше касательно дальнейших военных предприятий противу персиян. Я весьма согласен, что, прежде нежели перейти Араке, лучше очистить наши провинции совершенно от неприятеля, упрочить спокойствие оных и, обеспечив продовольствие войск на дальнейшее действие, внести тогда уже войну в пределы Персии и действовать решительно. Не должно, однако ж, упускать случая, если бы таковой представился, к овладению Эриваном, силою ли оружия, посредством денег или тайных сношений с эриванским сардаром. Я все сие поручаю вашему усмотрению. Начальник главного штаба моего сообщит вам подробности моих предположений.
Рассматривая распоряжения ваши насчет образования отрядов, я заметил, что ни в одном из них не соединены полки целыми их составами, но что каждый отряд составлен из частей разных полков. Меру сию я не одобряю, ибо ничто не может так расстроить военный порядок в полку, как раздробление оного на отдельные команды. Потому я настоятельно требую, дабы вы, в сие время бездействия, озаботились о соединении таковых по всей возможности и избегали всегда и впредь раздробления оных без крайней необходимости, стараясь, дабы каждый полк, сколь возможно, поступал в отряд в целом своем составе и под командою собственных своих командиров, и наблюдая сие еще более во вновь прибывающих 20-й пехотной и 2-й уланской дивизиях.
Со взятым в плен Угурлу-ханом предоставляю вам поступить по ближайшему вашему убеждению. Если предложения его чистосердечны и сведения, им сообщенные, достоверны, то можно принять его с благосклонностью. Он, конечно, по связям своим с Персией может быть нам полезен.
При сем случае я повторяю вам то, о чем неоднократно к вам писал. Всегда лучше подобных ему смирять великодушием, чем наказывать за давно прошедшие проступки.
Впрочем, пребываю к вам всегда благосклонным,
Николай.
В С.-Петербурге. 24 октября 1826 г.».
«Алексей Петрович! По важности военных обстоятельств в Грузии и Персии и дабы иметь, с одной стороны, самые подробные и вернейшие сведения о положении дел и всех приуготовительных мерах, а с другой усилить и ускорить оные кратчайшим личным сношением с вами, отправляю я в Грузию начальника главного моего штаба, объяснив ему подробно о предположениях моих, и уполномочиваю его на все меры, дабы привести в точное и безотлагательное исполнение данные ему от меня личные наставления.
Николай.
С.-Петербург. 3 февраля 1827 г.».
Предписание Ермолова князю Мадатову во время Персидской войны
(На французском языке.)
«Господину генерал-майору князю Мадатову
Я получил сегодня рапорт вашего сиятельства, отправленный ко мне с переводчиком Макаровым.
Если и справедливо, что Амир-хан-сардар с сыном Аббас-Мирзы вступает в Шамшадильскую дистанцию, то у него, судя по полученным нами известиям, не может быть больших сил или, по крайней мере, войска его весьма дурны. Вы должны действовать по обстоятельствам, но во всяком случае, имея достаточно войска и сильную артиллерию, можете заставить этих мошенников раскаяться в дерзости. Я собрал грузинскую милицию и посылаю к вам ту, которая из Кизиха, и часть Телавской, – что составляет около 500 человек конницы. За ними последуют горцы, под начальством подполковника Кананова, в числе 200 человек конницы и столько же пеших, – хороших стрелков, могущих быть вам полезными.
Хотел отправить к вам и превосходную милицию из Гори, но предпочел оставить ее для наблюдения за борчалинцами, в верности которых имею полное основание сомневаться.
Третьего дня персияне напали на немецкую колонию возле Квеши, разорили ее и беспощадно перерезали несчастных жителей. Борчалинские татары действовали вместе с неприятелем и служили ему проводниками.
Со стороны князя Севарземидзева все спокойно. Он, по приказанию моему, оставил Караклис и занимается постройкою укрепления на Джелад-Оглу. Сардар в совершенном бездействии, старается только взбунтовать казахских и борчалинских татар.
Завтра прибудут гвардейский полк и 2-й батальон Ширванского. В непродолжительном времени я оставлю Тифлис и расположусь лагерем поблизости.
Постараюсь отправить к вам еще один батальон и два орудия; вы же, любезный князь, употребите все силы, чтобы не допустить этой сволочи подаваться вперед. Каджарам никогда еще не приходилось иметь дело со столь значительными соединенными силами. Ваше мужество и многолетние заслуги ручательством в том, что вы успеете внушить неприятелю тот ужас, какой должны вселять в него храбрые русские войска под начальством опытного генерала.
Генерал Ермолов.
№ 278.
16 августа 1826 г.
Тифлис».
Два письма Ермолова к князю Мадатову(По-французски.)
«Любезный князь!
Провианту отправлено к вам сегодня не менее как на 16 дней.
Прикажите испечь хлеб поскорей, выступайте с Богом. Полковнику Попову поручил я передать вам мои приказания по этому предмету.
Сегодня я получил от князя Меньшикова письмо, которое ему удалось переслать ко мне тайно. С 2 августа он находится в Эривани, где содержится по приказанию шаха, как бы в ожидании ответа на сделанное им предложение насчет границ. До Эривани он доехал без всякого сопровождения, но там учрежден за ним караул, никого не допускающий к нему. Все офицеры его свиты при нем.
Князь уведомляет, что шах переходит из Ардебиля и Агар в Уджин; но человек, доставивший письмо, утверждает, что шах все еще в Ардебиле и при нем все войско, которое он мог набрать. Эриванская крепость снабжена огромным количеством провианта.
У эриванского сардара 4 батальона регулярных, 2000 человек пехоты из милиции и 5000 конницы.
Шах-Заде, в Карабаге, располагает 9 батальонами регулярных войск, а всего 15 000 человек всех орудий. Податель письма уверяет, что у шаха много регулярных войск, но это не совсем правдоподобно, потому что прежде у него не было более пяти батальонов.
По словам того же человека, сардар ничего не предпримет до тех пор, пока Аббас-Мирза не перейдет за Елисаветполь атаковать нас. Тогда нападет со своей стороны и сардар.
Он же уверяет, что царевич, с 300 человек конницы, намерен вступить в Кахетию, чрез Дилижанское ущелье, где ныне находится. Нет сомнения, что изменники казахцы пропустят его. Постарайтесь узнать, кто из агаларов окажет ему помощь, чтобы в последствии наказать виновных.
Преданный вам Ермолов.
22 августа 1826 г.
Тифлис».
«Любезный князь!
Меграли-Ага объяснил мне сию минуту, что сам сардар и брат его Гассан-хан перешли с войсками на Майдан в Шамшадильскую дистанцию и что уже, вероятно, спустились с гор на Елисаветпольскую дорогу.
Если это правда, то должно полагать, что они намерены соединиться с войсками, находящимися в Таузе и Елисаветполе, и атаковать вас. Не мешало бы вам иметь об этом обстоятельные сведения, хотя я и не верю полученному известию.
Во всяком случае, неприятель не мог прибыть с большими силами и, по трудности дороги, не мог взять с собой артиллерии. Тем не менее осторожность необходима. Получив высылаемые мною провиант и подкрепление, атакуйте эту негодную сволочь. Вы разобьете ее в пух, если она не разбежится. Следует, однако, полагать, что, состоя преимущественно из кавалерии, неприятель не вступит в серьозное дело, а станет, по удалении вашем к Елисаветполю, тревожить тех, кои останутся на Акстафе, или же отправится вслед за вами. Это обстоятельство требует особенного внимания. Может также быть, что неприятель намерен прикрыть движение царевича в Кахетию чрез Шамшадильскую дистанцию.
Преданный вам Ермолов.
23 августа».
Предписания
(На французском языке.)
«Господину генерал-майору князю Мадатову
Татарин, присланный ко мне подполковником Трековым, объяснил моему переводчику, что принц Аббас-Мирза находится на Тертере, что Мехти-хан занимает крепость, которая взята или сдалась: он не знает, что в Елисаветполе неприятель имел 4000 регулярного войска. Татарин, о котором я говорю, брат Мегарли-Али; на него, как мне кажется, положиться нельзя.
Старайтесь, князь, проверить сведения, доставленные этим человеком, ибо, если они подтвердятся, вам придется совершенно переменить план действий и, не отправляясь к Елисаветполю, ожидать прибытия к вам войск, оставшихся позади.
Я совершенно не верю рассказам татарина именно потому, что, по его словам, неприятельские аванпосты находятся в Таузе, через который вы перешли два дня уже тому назад.
Генерал Ермолов.
4 сентября 1826 г.
Тифлис».
«Господину генерал-майору и кавалеру князю Мадатову
С величайшим удовольствием получил я рапорт вашего сиятельства об успехе, приобретенном войсками под начальством вашим. Обстоятельство сие, чрезвычайно полезное для общей связи дел, должно произвести ужасное впечатление на неприятеля, которое следующим впредь войскам много облегчит успехи.
Я со вниманием расспросил присланного вами офицера, и приятно было мне усмотреть, что совершенное рассеяние значительных сил, нанесенный неприятелю чрезвычайный урон произведены не только не всеми войсками вашими, но почти без действия пехоты, которая составляла главную вашу силу. Я должен отнести сие к познанию вами неприятеля и что искусно воспользовались вы благоприятною минутою. Сие дает мне меру того, что можно произвести, употребив пехоту нашу, и каким неприятеля силам противостать можно с совершенною на успех надеждою.
Согласен с мнением вашего сиятельства, что едва ли разбитый неприятель остановится в Елисаветполе, ибо когда в сражении были и сын Аббас-Мирзы и Амир-хан сардар, то вероятно, что их сопровождали все в распоряжении их состоящие войска и ныне нет резерва в Елисаветполе.
Ожидать можно, что Аббас-Мирза, приняв к сердцу нанесенное поражение, вышлет в подкрепление конницу, не имея нужды в оной при блокаде Шуши; напротив того, ваше сиятельство примите нужные предосторожности до прибытия прочих наших войск.
Принесши вашему сиятельству благодарность за начало, поистине столько блистательное, я с равною признательностью вижу усердие храбрых товарищей моих, бывших под вашим начальством, которых, уверен я, не раз еще будете вы провожать к победе.
7 сентября 1826 г.
Тифлис».
Два письма Ермолова к князю Мадатову
«Любезный князь Валериан Григорьевич!
Сейчас получил известие о занятии Елисаветполя. Рад чрезвычайно, что дела ваши идут блистательно, и не сомневаюсь, что государь будет доволен, ибо неимоверно показалось положение наше опасным. Вы узнаете от тески Вельяминова, что от того последовало.
Истинно почитающий Ермолов.
7 сентября 1826 г.
Тифлис».
«Любезный князь Валериан Григорьевич!
Вижу из последнего письма вашего причины, по коим полагаете вы нужным ускорить движение в Карабах. Я с вами согласен, но в одном сомневаюсь, что бы могло быть персидских войск 50 000 человек. Это арифметика здешних народов. Такое число людей, при персидском порядке, уморили бы с голоду, и потому я не слишком сему верю.
Вы, конечно, успеете, при появлении в Карабах, многих из жителей отвлечь от хана и, может быть, даже обратить на персиян, – что сим последним было бы весьма невыгодно, ибо малые их отряды, фуражиры, транспорты и тому подобное подверглись бы опасности, и поставило бы их в большое затруднение. Старайтесь, любезный князь, наносить всякий вред злодеям. Вы знаете всех, и к вам жители имеют доверенность. Лучше вас никто успеть не в состоянии. Пошлите от себя бумаги в Карабах, доставьте Реуту сведение об успехах ваших. Теперь найдутся желающие оказать услуги.
Не оскорбитесь, ваше сиятельство, что вы лишаетесь случая быть начальником отряда, тогда как предлежит ему назначение блистательное[181]. Конечно, это не сделает вам удовольствия, но случай сей не последний, и вы, без сомнения, успеете показать, сколько давнее пребывание ваше здесь, столько знание неприятеля и здешних народов может принести пользы службе государя. Употребите теперь деятельность вашу и помогайте всеми силами новому начальнику, который, по незнанию свойств здешних народов, будет иметь нужду в вашей опытности.
Обстоятельства таковы, что мы все должны действовать единодушно.
Давайте мне сведения о Карабахе, и кто усердствует, и кто изменил нам.
Прошу вас, любезный князь Валериан Григорьевич, трудиться всеми силами. Надобно выгнать из Карабаха злейшего из врагов наших, Аббас-Мирзу. Способствуйте сему всеми зависящими от вас средствами.
Прощайте.
Душевно почитающий Ермолов.
9 сентября 1826 г.
Тифлис».
Письмо Ермолова к императору Николаю Павловичу, коим просил он о своем увольнении
«Ваше Императорское Величество!
Не имев счастия заслужить доверенность Вашего Императорского Величества, должен я чувствовать, сколько может беспокоить Ваше Величество мысль, что при теперешних обстоятельствах дела здешнего края поручены человеку, не имеющему ни довольно способностей, ни деятельности, ни доброй воли. Сей недостаток доверенности Вашего Императорского Величества поставляет и меня в положение чрезвычайно затруднительное. Не могу я иметь нужной в военных делах решительности, хотя природа и не совсем отказала мне в оной. Деятельность моя охлаждается мыслию, что не буду я уметь исполнить волю Вашу, Всемилостивейший Государь.
В сем положении, не видя возможности быть полезным для службы, не смею, однако же, просить об увольнении меня от командования Кавказским корпусом, ибо в теперешних обстоятельствах может это быть приписано желанию уклониться от трудностей войны, которых я совсем не почитаю непреодолимыми. Но, устраняя все виды личных выгод, всеподданнейше осмеливаюсь представить Вашему Императорскому Величеству меру сию, как согласную с пользою общею, которая всегда была главною целью всех моих действий.
Вашего Императорского Величества верноподданный
Ермолов».
Письмо Ермолова к г. Устрялову, по поводу выражений, употребленных им в его истории царствования императора Николая
«Милостивый государь, Николай Герасимович!
Увлекаясь общим любопытством прочитать историю достославного царствования нашего государя императора, долго не мог я приобресть сочинения вашего, всеми отыскиваемого с большим желанием, и потому недавно ознакомился с его содержанием.
Не рассуждая об историческом изложении труда вашего, я почитаю себя вправе говорить, что, в нем упомянувши обо мне, вы изволили изобразить меня в чертах совершенно не свойственных ни личному моему характеру, ни поприщу, пройденному мною на службе, и что, прежде нежели приступить к тому, не было бы излишним принять в руководство сведения более основательные или по крайней мере правдоподобные, хотя, впрочем, должен я, не желая подозревать другую причину, предположить, что в изложении вы искали соблюсти добросовестность. Не в защиту свою, в которой не имею надобности, решился я обнаружить ошибку вашу, но малейшее искажение истины оскорбляет достоинство истории и потрясает доверие к целому труду.
По произволу вашему приписав мне недостаток способностей, вы отрицаете прозорливость покойного императора, которого продолжительная борьба с величайшим своего времени полководцем и низложение его поставили на такую высокую степень славы, каковой судьба немногим достигнуть предоставляет. После сего нельзя без дерзости предположить, чтобы в лицах им избираемых недостатки способностей могли легко укрываться от его проницательности и легко быть заменяемы другими. Все назначения мои по службе определяемы были непосредственною его волей. Так, в 1812 году, эпоху Отечественной войны, был я начальником главного штаба 1-й армии; в 1814 году поручено мне было более 80 тысяч войск, расположенных на границе с Австрией; наконец, за шесть лет пред удалением моим из Грузии я был назначаем начальствовать армией в Италии, более нежели из ста тысяч человек составленною, и для того вызван в Лайбах, где отзыв обо мне покойного императора императору Австрийскому мог быть честнейшею наградой для каждого.
Прежняя война с Персией была современною войне Отечественной и, невзирая на ограниченность средств командовавшего тогда на Кавказе генерала Ртищева, кончена со славою для оружия нашего и с приобретениями. Во время пребывания моего в Грузии отличные войска Кавказского корпуса значительно умножены и сверх того ныне благополучно царствующим государем императором усилены были двумя дивизиями. Персиянами предводительствовал сын шаха Аббас-Мирза, столько же известный отсутствием воинственных дарований, сколько знаменитый поражениями русских войск. Вам, милостивый государь, многое неизвестно; но я, знавши хорошо обстоятельства, войну с персиянами не мог встретить без основательной надежды на успех и чувствовать в себе недостаток способностей, когда во многих из подчиненных мне находил их достаточными для персиян.
Не оскорбленное самолюбие, но признательность к доверию, которого удостоен я был покойным императором до конца его царствования, и уважение к памяти обо мне прежних моих сослуживцев вызвали меня заметить вам, милостивый государь, эту непозволительную ошибку.
С должным уважением имею честь быть милостивого государя покорнейший слуга
Ермолов».
Представив подлинные документы об этом важнейшем и несчастнейшем для Ермолова событии в его жизни, прилагаем отзывы и суждения князя И.Б. Голицына и Д.Б. Давыдова.
К биографии Алексея Петровича Ермолова
(Из записки князя Николая Борисовича Голицына, доставленной М.П. Погодину.)
«Находясь при нем, когда он уволен был от командования Кавказским Отдельным корпусом, я могу передать несколько из тех событий, которые постепенно готовили и ускорили его падение.
Он первый вступил в бой с черкесскими племенами горных обитателей, населяющих цепь гор, простирающуюся от Черного до Каспийского моря; в Грузии, Имеретин и прочих закавказских провинциях предстояло вводить гражданское и военное управление. Задача огромная и трудная, требующая неограниченной власти. Армию он образовал по своему разумению, создал непобедимых воинов, для которых он был род кумира – так велика была любовь, которую он умел внушить всем своим подчиненным.
Ермолов действовал как начальник обширного края, соображаясь с обстоятельствами, иногда самыми непредвидимыми. По делу о неопределении точных границ между нашими и персидскими владениями, после Гюлистанского мира в 1813 году, Ермолов отправился еще в 1817 году в качестве посла в Тегеран. Там он убедился, что Персия, по настроению Англии, ожидала только удобного случая, чтобы вторгнуться в наши пределы и объявить нам войну, застав нас врасплох.
С военными средствами, которыми располагал Ермолов, ему было невозможно привести в исполнение все необходимые меры для обороны против неожиданного вторжения. Надобно было усилить армию, укрепить Ленкорань и другие пункты, изготовить запасы продовольствия и всего, что нужно для действующего войска. Но как вопрос этот, по существу своему, был чисто политический, то Ермолов рассудил списаться предварительно с министром иностранных дел, чтобы сообщить ему свои убеждения относительно персидского двора. Но тут он нашел совершенное сопротивление его понятию о положении дела. Переписка продолжалась довольно долго и без успеха.
Между тем узнали, что персидский шах оскорбился неприличным обхождением русского посла, который будто ни шубы, ни теплых сапог ни скидывал в присутствии азиатского монарха. Не знаю, насколько это справедливо, но знаю, что Алексей Петрович, при прощании с шахом, сказал ему, что он желал бы иметь глаза па затылке, чтобы созерцать лицо его, когда поедет обратно. Понравился ли этот азиатский комплимент шаху, не знаю; но свидание не склонило к миролюбивым чувствам никого с обеих сторон. Граф
Нессельрод между тем не переставал твердить, что ему хорошо известна политика Англии и что она во всех отношениях удовлетворительна.
При таком положении дела Ермолову не было повода относиться к военному министру об усилении армии и прочего. С того времени и начали распространяться разные нелепые толки о Ермолове[182].
Вдруг получено было известие, что Аббас-Мирза вторгся в наши закавказские владения с огромным числом войска. Такое событие было приписано оплошности Ермолова. К счастию, что Аббас-Мирза, ожидавший сильного сопротивления, оставался три месяца в бездействии при осаде ничтожной крепости Шуми: он мог бы идти на Тифлис и овладеть этим городом без боя…
Тогда был отправлен в Грузию генерал-адъютант Паскевич, чтобы сообща с Ермоловым принять все нужные меры в таких обстоятельствах. Война с Персией была объявлена.
В это время я проживал в деревне, являясь подполковником по армии. Сейчас подал я прошение о назначении меня в Кавказский Отдельный корпус, и я назначен состоять при главнокомандующем, генерале Ермолове. Проезжая через Ставрополь, в феврале 1827 года, я виделся с бывшим начальником моим генералом Эммануелем, командовавшим тогда всеми войсками, на Кавказской линии расположенными. От него узнал я, что происходит в Тифлисе…
Время проходило очень приятным образом, большею частью у Ермолова. В Тифлисе нашел я корнета лейб-гвардии Конного полка, князя Суворова, ныне санкт-петербургского военного генерал-губернатора, флигель-адъютанта князя Николая Андреевича Долгорукова, и несколько других петербургских знакомых.
Раз как-то я пошел в тифлисскую почтовую контору, и почтмейстер спрашивает меня, ожидают ли сюда начальника штаба барона Дибича, что на имя его получен конверт с экстра-почтой. Эту весть передал я за обедом генералу Ермолову, но он заметил, что это ошибка; прибыть должен в Тифлис брат его, полковник Дибич, который назначен недавно на службу в Кавказский корпус. Но едва успели встать из-за стола, как приносят конверт, по эстафете посланный из Георгиевска: тут извещается, что барон Дибич будет к двум часам пополудни на следующий день и чтоб ему выслали на последнюю станцию дрожки.
Был я свидетелем, как явился к Ермолову во всей форме Дибич. Свидание было непродолжительно, и он отправился на площадь, где его ожидал Паскевич для представления всех наличных генералов, штаб– и обер-офицеров. Что после того происходило между этим триумвиратом высших сановников, никому не известно, только в конце марта того же 1827 года объявлен в Тифлисе высочайший приказ в тот самый день, как он напечатан в Петербурге: Ермолов увольняется от занимаемой должности, а на место его назначен Паскевич.
Впоследствии оказалось, что приезд Дибича в Тифлис имел главною целью узнать мнение каждого из начальников, как они полагают покончить начатую войну против Персии. Этот вопрос имел свою важность, потому что предвиделась война с турками; следовательно, нужно было как можно скорее кончить начатую войну. Здесь Ермолов в ответе своем сделал огромную ошибку, которая была единственною причиной его удаления.
Он изложил, что он, Ермолов, не предвидит, когда можно будет положить конец этой неожиданной войне. Паскевич отвечал, что он кончит войну в том же году и что мир будет немедленно заключен. По получении этих двух мнений состоялся вышеупомянутый приказ, и Дибич остался на несколько времени, чтобы все приготовить к предстоящей кампании, которая и положила конец войне».
Отзыв и известия Д.В. Давыдова
«Два раза Алексей Петрович Ермолов представлял покойному императору о назначении меня областным начальником линии и два раза получил отказ; мне предпочли Лисаневича и князя Горчакова.
Хотя генерал Ермолов во время командования своего в сем крае, перенесением с левого крыла линии на реку Сунжу и построением крепости Грозной на ее берегу, обуздал чеченцев, но, невзирая на то, одинокие наездники изредка пробираются сквозь войска наши и являются небольшими толпами на дороге между Екатериноградом и Владикавказом.
(При представлении государю во время коронации) Дибич спросил (генерала Петра) Ермолова: «Давно ли вы получали письма от Алексея Петровича?» Ермолов отвечал ему: «Давно уже», и Дибич отошел прочь. Услыхав это, я сказал Ермолову: «Видно, брат, в Кавказском корпусе что-то нездорово!» Я полагал, что черкесы, сделав какой-нибудь набег, разграбили какое-нибудь селение и увели в плен жителей, как иногда случалось. Многочисленные и сильные недоброжелатели Ермолова, известные своими посредственными способностями и весьма сомнительным бескорыстием, силились, вероятно, придать этому обстоятельству наибольшее значение.
Ермолов, доносивший покойному государю, тотчас по возвращении своем из Тегерана, о враждебных противу нас намерениях персиян, извещал ежегодно по нескольку раз его величество о приготовлениях к войне Аббас-Мирзы, находившегося под влиянием окружавших его англичан. Присылка новых войск и заготовления провианта в Астрахани и Баку, о чем Ермолов не раз тщетно ходатайствовал, становились вполне необходимыми. Выехавший из Санкт-Петербурга в средине декабря 1825 года английский полковник Шиль, встретивший в проезд свой чрез Грузию лишь слабые отряды наши, убедил принца, полным доверием которого он пользовался, не откладывать более своего наступления; по мнению Шиля, невозможно было открыть неприязненные действия при более благоприятных обстоятельствах.
Князь Меньшиков, отправленный послом в Тегеран, встретил уже близ самой границы наступавшие полчища Аббас-Мирзы, вероломно нарушившего мир. Полковник Назимок, находившийся на границе и коему надлежало поспешно отступать для присоединения к главным силам, не оправдал полученного им в прежней войне с персиянами Георгиевского креста; неприятель, воспользовавшись огромным превосходством своим в силах, истребил две роты и овладел двумя пушками. (Рассказав об этом с очевидным неудовольствием, государь отпустил Давыдова, передав некоторые приказания Алексею Петровичу. – М. П.)
(Накануне отъезда Давыдов узнал от прибывшего из Грузии адъютанта Алексея Петровича Ермолова, Талызина. – М. П.), что Аббас-Мирза… вступил со 100 тысячами войска в Карабах, обложил крепость Шушу, в коей заперся полковник Реут с частью своего полка, ибо несколько рот, стоявшие на границе, погибли уже при их вторжении; персияне идут усиленными маршами к Тифлису, от которого, по последнему известию, они лишь в 150 верстах.
Со стороны Эриванской крепости сардар Эриванский с братом своим Гассан-ханом, овладев Бамбакскою и Шурагельскою провинциями, простерли наезды свои до Квеша за 50 верст от Тифлиса, где, разграбив немецкую колонию, увели жителей в Персию. С нашей стороны Алексей Петрович, располагающий самыми ничтожными средствами, собирает войска и даже послал повеления некоторым батальонам, находящимся на линии, спешить в Тифлис. Там при всем том ему нельзя собрать более 8 тысяч человек, не обнажив других пунктов, занятием которых обеспечивается спокойствие в горах и повиновение диких и воинственных народов, обитающих на единственном сообщении его с Россией.
(В Ставрополе) сообщил мне Горчаков… что гвардейский сводный полк, под командою полковника Шипова, и батальон Ширванского полка находились на походе к Тифлису, куда им велено было идти усиленными переходами.
Во Владикавказе… полковник путей сообщения Гозиус, недавно приехавший из Тифлиса для исправления дороги и мостов, испорченных в Дарьяльском ущелье, вследствие завалов Казбека ночью с 15-го на 16-е число августа… сказал мне, что Ермолов собирает войска в Тифлисе и еще лично там; что Аббас-Мирза с стотысячною его армией в Елисаветполе, авангард его в Шамхоре; что Шуша блокирована (и пр.)… что против Аббас-Мирзы князь Мадатов с 3 тысячами, а против сардара полковник князь Севардземидзев с Тифлисским пехотным полком на Каменной речке в урочище Джелад-Оглу близ Лори. В Тифлисе все покойно и нимало не опасаются неприятеля, полагаясь во всем на Ермолова, обнаруживающего невозмутимое хладнокровие.
Паскевича Ермолов принял ласково.
…Даровитый писатель (Грибоедов) должен был бы довольствоваться славой, столь справедливо заслуженною им в литературном мире. Он довольно долго служил при Алексее Петровиче Ермолове и числился одно время советником при нашем посланнике в Тегеране Мазаровиче, человеке весьма полезном и способном. По представлению Ермолова, оценившего редкие способности Мазаровича, который был медиком, он был назначен первым постоянным посланником при персидском дворе. Грибоедову, не знакомому ни с какими формами, приходилось иногда, за отсутствием Мазаровича, писать бумаги в Тифлис, где они возбуждали в канцелярии Ермолова лишь смех. Ермолов, разумевший Грибоедова человеком, одаренным блестящими способностями, вполне приятным и любезным собеседником, почитал его, однако, совершенно бесполезным для службы. Алексей Петрович, неохотно увольнявший в отпуск людей полезных и усердных, дозволял Грибоедову отлучаться часто и на продолжительное время.
Он, однако, очень любил Грибоедова и был в полном смысле слова его благодетелем; не говоря уже о всевозможном его внимании к знаменитому автору «Горя от ума», он оказал ему такую услугу, какую Грибоедов был вправе ожидать лишь от родного отца. Он спас его от последствий одного весьма важного дела, которые могли бы быть для Грибоедова крайне неприятны[183]. Увлекшись честолюбивыми побуждениями, Грибоедов, подобно многим лицам, некогда облагодетельствованным Ермоловым… отплатил ему также за все прошлое неблагодарностью. Вытребованный в Санкт-Петербург, он был вскоре награжден чином надворного советника, получил довольно значительную сумму денег и вновь прислан на Кавказ, где его поведение не могло не возбудить во всех благомыслящих людях истинного удивления и сожаления.
Будучи отправлен во второй раз в Санкт-Петербург для поднесения государю Туркманчайского договора, он сказал приятелю своему С.Н. Бегичеву: «Я вечный злодей Ермолова»[184]. Он говорил около того же времени не одному следующее: «Я на сей раз не иначе возвращусь в Грузию, как в качестве посланника при тегеранском дворе». Он был произведен в статские советники и, благодаря покровительству графа Паскевича, получил желаемое назначение в Тегеран, где сделался жертвою своей ошибки.
Ермолов, не имевший ни малейшего повода опасаться военных дарований Аббас-Мирзы, с которым он весьма коротко познакомился еще в 1817 году, и его беспорядочного, хотя и многочисленного войска, в коем было лишь несколько 6-фунтовых пушек и много пушечек, навьюченных на верблюдах, которых огонь не мог быть опасным, отправил против персиян генерала Паскевича; он снабдил его всеми нужными наставлениями: сам начертил диспозицию войск на случай встречи с главными неприятельскими силами и советовал ему, за неимением значительного количества пехоты, строить ее в двухротные каре, причем сам нарисовал таковые на своем предписании, которое, вероятно, и ныне хранится в Кавказском штабе.
Избрав в Карабахе опорным пунктом Шуму, куда были заблаговременно свезены довольно большие запасы всякого рода, Ермолов усилил гарнизон этой крепости, которая, будучи сильна своим положением, могла оказать персидским толпам довольно продолжительное сопротивление. Невзирая на то что солдаты гарнизона, не будучи еще тревожимы неприятелем, безопасно спускались с горы, на коей возвышалась крепостца, в лощину, где они спокойно мололи себе муку, а вооружившиеся жители армяне готовы были мужественно встретить неприятеля, комендант послал к Ермолову майора Клюки, с донесением, в котором было между прочим сказано: «Мы люди добрые, за что вы нас покинули? Мы не в состоянии долго сопротивляться неприятелю».
Майор Клюки, захваченный персиянами, был привезен в лагерь Аббас-Мирзы, который, прочитав с удовольствием это донесение, отпустил посланного в Тифлис. Так как в персидском войске были англичане и французы, Ермолов написал тушинскому коменданту сильный выговор, который был переведен на польский язык; он послал его с нарочным Аджихановым, взятым в плен персиянами и убитым ими после Елисаветпольского сражения. Между тем Паскевич, прибыв к войскам после блестящего Шамхорского дела, где был убит Амин-сардар и в котором князь Мадатов рассеял сильный неприятельский авангард, донес Ермолову, что все пространство от Шамхора до Елисаветполя было устлано неприятельскими трупами.
Неприятельская пехота, будучи довольно хорошо обучена иностранцами, выслав своих стрелков, открыла по нас сильный огонь; смелое наступление нашей пехоты, в особенности неустрашимого Ширванского батальона, заставило однако неприятеля обратиться в поспешное бегство. Персидский сарканг, или полковник, со своими сарбазами, или регулярною пехотой, некогда стоявший в карауле у Ермолова во время пребывания сего последнего в Султанин, где он часто у него обедывал, и вообразивший, что сам Ермолов предводительствовал нашими войсками, сдался лишь потому в плен Мадатову.
Известно уже, что особенные обстоятельства, в коих был в то время поставлен Ермолов, требовали новых, блестящих с его стороны подвигов; он вполне сознавал это, но благоденствие края, коим он так долго и славно управлял, и в особенности глубокое убеждение в том, что отъезд его из Тифлиса, где оставались лишь 400 человек гарнизона и где жители, опасавшиеся скорого появления Аббас-Мирзы, спешили зарывать в землю свои сокровища, неминуемо повлечет за собою всеобщее против нас восстание, – все это побудило его не выступать лично против неприятеля, но предоставить Паскевичу случай украситься свежими лаврами. Эта высокая жертва Ермолова, сделанная в ущерб всем своим личным выгодам и вполне доказавшая всю возвышенность его души, почитается людьми, незнакомыми с тогдашним положением дел в Грузии, и преимущественно теми, кои руководствуются лишь мелочными и эгоистическими целями, величайшею с его стороны ошибкою…
Но Ермолов, столь высоко стоящий в общественном мнении, не мог и не должен был поступить иначе. Оставя Кавказ вскоре после изгнания персиян из наших пределов, он мог утешаться мыслию, что ему была Россия обязана сохранением края, стоившего ей уже много крови и усилий.
Никогда гражданская доблесть Ермолова не проявилась в столь высокой степени, как во время вторжения персиян в наши закавказские владения; Алексей Петрович находился в это время в обстоятельствах, которые более, чем когда-нибудь, требовали с его стороны особых подвигов, чтоб удержаться на той высоте, на которой он был поставлен. Все говорили, что ему надо было лично нанести решительный удар персиянам; но он, зная сомнительное состояние умов в закавказских провинциях, встревоженных приближением многочисленных полчищ Аббас-Мирзы, и сознавая чрезмерную слабость наших военных сил на Кавказе, пожертвовал своими личными выгодами; он послал на верную победу Паскевича, вверив ему начальство над небольшим количеством превосходных войск, коими мог лишь в то время располагать Ермолов, дав ему своих лучших сподвижников: Вельяминова и князя Мадатова, коим Паскевич был вполне обязан своею первою победой над персиянами, остался лично в Тифлисе с самыми ничтожными силами, которые могли быть сильны лишь его именем. Потому что одно присутствие его в этом городе и приобретенное им необычайное нравственное влияние в крае могли не допустить всеобщего противу нас взрыва. Это беспримерное самоотвержение, переносящее нас в лучшие времена великого Рима, было оценено лишь самым ограниченным числом людей, а большинство ставит этот великий подвиг в важнейшую ошибку в жизни этого человека, подвиг, который, несмотря на многие другие, совершенные им в течение жизни, составляет едва ли не самый блестящий алмаз в его славном венце».