Ничего этого делать Василий Иванович не стал, помечтал только немножко и решил во что бы то ни стало спасти христолюбивого преступника. Почему? Да я ж вам всю эту бесконечную главу объясняю — потому что хороший и честный человек и не его вина.
Однако возможно ли такое вопиющее дело замять? Каким образом? Но, как поется в киножурнале «Хочу все знать», «Было бы желание, придет к тебе и знание!», и, как говорится в словаре Даля, «В нужде и кулик соловьем свищет». И Василий Иванович в этой непростой ситуации проявил себя — вы не поверите — хитрющим интриганом и записным демагогом.
Начал он с командира полка (сам он тогда был начштаба) и легко внушил своему непосредственному начальнику, что это такое чудовищное, такое невообразимое ЧП, что, если узнают наверху, никому и в первую очередь командованию не поздоровится, можно и до пенсии не дослужить, начнутся проверки, вскроется ведь и многое другое, понимаешь? Да ни на что я не намекаю, просто подумать надо как следует, не буди лихо, как говорится.
А замполита он запугал сомнительным душком этого дела в свете последних решений партии (тут Бочажок так заврался, что уже решил, что ничего не выгорит, но замполит сказал, что и сам об этом думал и пороть горячку в этом вопросе ни в коем случае нельзя!).
Ну а для виновника всей этой гадости Василий Иванович нашел, вспомнив дроновские разглагольствования, такой старорежимный аргумент:
— С битой рожей офицерская честь несовместима, раньше бы тебя просто погнали бы из полка, понимаешь? Но и сейчас, товарищ лейтенант, мой тебе совет — помалкивай лучше, чтобы другие офицеры не узнали, а то ведь могут, знаешь, неприятности быть.
Понятия об офицерской чести у незадачливого богоборца, скорее всего, были иными, более совремёнными, и устрашило его, конечно, не это, а неприятный тон и тяжелый взгляд Бочажка, особенно когда начштаба говорил о возможных неприятностях.
И таким Василий Иванович выказал себя хитромудрым змием, что дело это действительно рассосалось, да еще и на радость всем — лейтенанта перевели с повышением в другую часть, рядового сначала положили в госпиталь с какой-то придуманной хворью, а потом и вообще комиссовали, и вернулся этот дикарь в свое таежное урочище, славя раскольничьего Бога и Его непорочную Матушку.
И в Тикси был случай, тоже потенциально судебно-следственный, правда, не столь драматичный и красочный, в сущности совершенно пустой и ничтожный, но нашего героя почему-то сильно задевший и разбередивший, до сих пор иногда снящийся генералу под тем или иным преображенным и странным видом.
Василий Иванович возвращался из гражданского Тикси (он уже и не помнит, по какой надобности оказался тогда в порту). Дело было в январе, полярная ночь, зимняя короткая дорога прямо по льду бухты, мимо застывших до навигации заснеженных судов…
Интересно, а почему их льдом-то не раздавило? Или я что-то путаю и сочиняю? Да нет, помню прекрасно, как мы, удрав с уроков, шли с Таскаевым и Вовенко меж этих кораблей, только тогда уже было солнышко, март или апрель, и все сияло и слепило глаза, и голова сладко кружилась от непривычного еще табачного дыма.
А «газик» Василия Ивановича ехал во тьме, да еще и пурга начиналась, в свете фар видно было метров десять, не больше, поэтому идущего навстречу мужика и почти не различимую в снежном мельтешении белую собаку Бочажок увидел поздно, все вообще произошло за какие-то секунды, машина свернула и пошла прямо на них, заснувший водитель стал заваливаться на командира, Василий Иванович оттолкнул его и ухватился за баранку, пытаясь вырулить, и уже, кажется, сумел развернуть машину, все могло обойтись, но перепуганная собака рванулась в ту же сторону, человек зачем-то за нею, машину тряхнуло — не очень сильно.
Выскочив, Василий Иванович сначала ничего не мог рассмотреть, фары развернувшегося «газика» освещали только летящий снег и корму призрачного буксира, но потом сзади в темноте он услышал и разглядел черного человека, куда-то спешащего на четвереньках и воющего:
— Найда! Найда!
Человек остановился над тем, что сначала показалось Бочажку снежным холмиком.
— Найда! Девочка моя! Найдочка! Ну! Ну ты что? Ну!
Повернув к подбежавшему полковнику и водителю залитое черной кровью лицо, пострадавший заорал, поднимаясь в полный рост:
— Суки!! Суки!! Убью!!
Но ударить Василия Ивановича он не смог, младший сержант его удержал и не отпускал, как тот ни бился и ни визжал от ярости и боли.
— Вам к врачу надо, — сказал Василий Иванович.
— К врачу?! Ты, блядь, у меня сам к врачу… — потом он вдруг осекся. — Точно, к врачу! Найдочка, к врачу! Щас мы тебя в больничку, щас…
Морщась и матерясь от боли, он поднял собаку и заковылял к «газику»:
— Щас, девочка, щас!
Он наполнил машину запахом перегара и еще чего-то тяжелого и нечистого и, держа собаку на руках, говорил с ней, уговаривал потерпеть еще чуть-чуть, быть умницей, ну, видишь, подъезжаем уже, ну что же ты, ну… но Найда была мертва.
Мужик наконец понял это, перестал блажить и довольно спокойно и неожиданно властно сказал:
— Стоп машина. Разворачивай. В милицию давай!
— Да вам же рану обработать надо, кровь вон…
— Ничо, начальник. Спасибо за заботу. Это успеется. Давай мы с тобой сначала протокольчик оформим, а там уж поглядим…
«Как это у него очки не слетели, шапку-то он, кажется, посеял. Да они у него на резинке, — растерянно думал Василий Иванович, разглядывая в зеркале худое, морщинистое, плохо бритое лицо. — На кого же он похож, не пойму никак?»
Когда машина остановилась, хозяин мертвой собаки встретился глазами с Бочажком и сказал:
— Пиздец тебе, полковник.
В отделение он проковылял все так же — с трупом Найды на руках.
Милицейский начальник стал сразу орать и грозить ему: «Ты давай здесь не очень, мы тебя живо в чувство приведем!» — а перед знакомым полковником зачем-то извинялся, но тут рассердился уже Василий Иванович:
— Ты, майор, оформляй все, как положено, и побыстрей, нам еще этого деятеля в больницу везти.
Через день Бочажок, узнав в милиции адрес, долго блуждал во тьме среди беспорядочно скученных на краю поселка и занесенных по крыши балков, пока не нашел нужного ему. (Балок — это, по Ожегову, временное жилье на Севере, домик, установленный на полозьях. На самом деле все эти вагончики были жильем постоянным и многолетним, да и полозья были не у всех.)
Полковник постучал несколько раз, но ответа не было. Он собрался уже уходить, но вовремя заметил — дымок-то из трубы идет. Постучав еще раз, Василий Иванович вошел. Уже знакомый запах шибанул ему в нос. За столом под голой и слабой, кажется, 25-ваттной лампочкой сидел потерпевший с грязной повязкой на голове. Перед ним стояла алюминиевая миска, такая же кружка и початая бутылка «Спирта питьевого».
— Батюшки светы! Это кто ж к нам пожаловал? Целый полковник! Ебать-колотить! Милости просим, извините, что не прибрано! Вы уж не обессудьте! К нам приехал, к нам приехал… — запел он. — Как по батюшке?
— Василий Иванович… — ответил оторопевший герой.
— Василь Иваныч дорогой! Пей до дна! Пей до дна! — и, подняв кружку, глотнул, закашлялся и запил из облупленного ковшика. «Видать, неразбавленный пьет…» — подумал Бочажок. А потерпевшему уже надоело кривляться, слишком он был пьян и зол для сарказма.
— Чо надо, начальник? Ух, жаль натравить на тебя некого! Прям хоть самому кусай дорогого гостя… Убил ты собачку мою, полковник, убил… Что смотришь? Думаешь, жаль, и тебя самого не убил, да? Хорошо было бы, а? Никаких тебе хлопот, снежком бы присыпало, а летом все бы в море ушло, да? Не-е-е, начальник, я, блядь, живучий!
— Мне поговорить с вами надо. Вы в состоянии сейчас?
— Я-то в состоянии! — мужик осклабился. — В состоянии алкогольного опьянения!.. А ты чо, полкаш, обоссался, что ли? Думаешь, не отмажут дружки-мусора?
— Я пришел попросить вас…
— Не хер меня просить! Бабу свою попроси, может, даст!.. И денег мне твоих поганых не надо!
— Да каких денег?! Парня жалко, ему до увольнения три месяца, поступать в вуз хочет, характеристика нужна, а тут…
— Чо ты лепишь? Какого парня?
— Водителя. Заберите заявление.
— Это что же, судить водилу, что ли, будут?
— Ну да, если вы…
— Не тебя?!
— Да меня за что?
— И чо, тебе вообще ничего не будет?
Василий Иваныч только пожал плечами. Мужик замолчал. Взял кружку, снова хлебнул, поморщился и запил.
— Ну так как? Заберете заявление?
А тот все молчал и смотрел в лицо Василия Ивановича мутными глазами поверх очков.
— Не, молодцы вы все-таки! Вот же молодцы. Охуеть просто. Как с гуся вода… Все подчистую… Как, блядь, корова языком… Всю жизнь… Ничегошеньки… Понимаешь ты, нет?.. Ни за хуй, просто так… А зачем? Кому было нужно?.. Вот ты можешь сказать, а?
— Простите, я не понимаю.
— Где тебе понять!.. Вы ж все ни при чем, это только Усатый да Берия ленинские нормы нарушали!.. Бляди вы, бляди бесстыжие… Реабилитировали. Судимость даже сняли! Спасибо, родные! Не шпион я теперь и не изменник нашей социалистической Родины, не, я просто так, поссать вышел. На 15 лет.
И, коверкая незамысловатую мелодию, очкастый мужик процитировал Галича:
А я в пивной сижу, словно лорд,
И даже зубы есть у меня!
И он оскалился, показывая темные железные коронки. Потом опять хлебнул, долго пил из ковша и расплакался.
— И Найду тоже, собачку мою ласковую… Ее-то за что? За что, я тебя спрашиваю, блядь каракулевая?!
Бочажок удивился такому обращению (очевидно, папаха, которую он так и не снял, подсказала хозяину этот нежданный эпитет), повернулся и, ни слова не отвечая, пошел к двери.
— Стой, полкан! Стой, ты куда? Ты не убегай, ты ответь!.. Почему? Ну почему, полковник? Что молчишь?
— Забери заявление! Будь человеком. Пацан-то в чем виноват?
— А кто? Кто виноват? Ты?
Бочажок вышел с клубами пара. Заявление потерпевший на следующий день забрал.