На задах под старой липой выпивали три чемодуровских пацана и Фрюлин. При появлении Барка все встали.
— Привет честной компании! — сказал хулиган, подошел к Мишке и коротко и быстро ударил его в нос. Потекла кровь. — Ты чо творишь, мандадуй?! А?! Ты, блядь, почему моего корефана обидел? А? Заблатовали? Хуй за мясо не считаете? А? Я вас, блядь, научу свободу любить! Где деньги, сука?
Мишка измазанными в крови руками полез в карманы и выгреб мелочь и скомканный рубль.
— Всё? — спросил у Степки нежданный заступник.
— Нет. Еще рубль.
Барок опять ударил. Мишка заныл:
— Да я уж потратил, вон вина купили…
— А меня ебет?
— Да где ж я возьму?
Барок обратился к замершим пацанам:
— А вы чо стоите? А ну скинулись по-бырому!
Все, кроме Фрюлина, полезли в карманы.
— Да тут уже больше! — испуганно сказал Степка.
— Ничо! Это, блядь, компенсация!
Барок еще разок замахнулся, заставив всех отпрянуть, поднял бутылку, раскрутил ее винтом и осушил за какие-то считанные секунды. Фрюлин только крякнул.
— Еще кто-нибудь залупнется — мне говори! — сказал Барок и пошел домой, разогнав скуку и укрепив свой авторитет нежданной милостью и кровавой расправой. Вожди, они такие, неисповедимые — возьмут и расстреляют Ежова вместо Пастернака или Ахматовой.
Новость о том, что Степка Бочажок оказался в фаворе у самого Барка, мгновенно облетела и Чемодурово, и военный городок, на генеральского сынка стали смотреть с боязливым уважением и завистью, тем более что Барок, встречая его, всегда улыбался и приговаривал: «А, Степа из Конотопа! Ну чо, как сам? Нормалек?» Но это покровительство испортить нашего мальчика не успело: Барок на воле не задержался и вскорости сел снова — на сей раз за разбой и нанесение тяжких телесных, и больше его в наших краях никто никогда не видел.
А Пантелеиха буквально через несколько дней устроилась техничкой в школу, и больше не надо было Степке таскаться в деревню, растравляя сердечные раны и уязвленную мужскую гордость.
В репертуаре ансамбля «Альтаир» была песня, которая, по мнению басиста, прекрасно описывала историю его несчастной любви к Любке. Солист под перебор одной гитары начинал:
У меня никогда другой не было!
У меня не могло быть друго-о-о-о-ой!
Потому что от каждой я требовал,
Чтобы каждая
Стала
Тобой!!
И тут бас, барабан и ритм-гитара — бум! бум! бум! бум! И все хором (кроме Степки):
Пусть ночь станет днем,
Зима — весно-о-ой!
Но ты — всегда есть ты,
Придуманная мной!
А второй куплет был совсем уж в кассу:
Но, наверное, придумал напрасно я
Женский образ, что душу томи-и-и-и-ил!
Я придумал богиню прекрасную!
Неземную
Тебя
Полюбил!!
А Милен Демонжо, кстати, была наполовину русской, мама у нее была из белой эмиграции, так что Степка, наверное, мог бы обойтись и без знания языка, но дело в том, что, согласно «Википедии», она до гробовой доски прожила со своим мужем, сыном писателя Сименона, между прочим, так что шансов у сына Василия Ивановича, даже если бы он стал дипломатом и разведчиком, похоже, не было.
А теперь из пубертатного, смешного и отчасти умилительного, но все-таки настоящего ада вознесемся-ка (или погрузимся) в иные сферы и вернемся немножко назад.
Глава четырнадцатая
И в небе встретились уныло,
Среди скитанья своего,
Два безотрадные светила
И поняли свое родство.
Встреча с генеральской дочерью произвела большое и, как оказалось, неизгладимое впечатление на Леву Блюменбаума. Впрочем, о том, что эта безапелляционная и, невзирая на брюхатость, ослепительная женщина еще и дочка командира дивизии, он узнал только через два дня, когда как бы невзначай спросил у Машки про ее подругу. Это обстоятельство только добавило интересности новому знакомству — жизнь Анечки представилась Леве исполненной ярких и, наверное, трагических контрастов и противоречий. С ее-то тонкостью и вольнодумством жить с таким красноармейским отцом!
Никаких наводящих вопросов Машке задавать не пришлось, она тараторила о любимой подруге взахлеб, Анечка удивилась бы, услышав, с каким восторгом Большая Берта повествовала о всяких школьных глупостях, в частности о том, как десятиклассница Бочажок сорвала классный час, посвященный поэзии Асадова.
Затеяла это необычное мероприятие дурочка-практикантка, молоденькая женушка начальника Дома офицеров и студентка-заочница областного педа, целый месяц преподававшая у них литературу.
Необычной я назвал эту педагогическую выходку потому, что репутация у Эдуарда Асадова была сомнительная и место в официальной литературной иерархии незавидное. Критики его походя шпыняли, пародисты наперебой передразнивали, образованщина издевалась и почитала эталоном дурновкусия. Я думаю, если бы он не был героем Великой Отечественной и не потерял зрения в битве за Севастополь, его бы совсем заклевали. За что невзлюбила этого стихотворца советская культурная общественность, мне до сих пор не совсем ясно, ничего выходящего за рамки тогдашних литературных приличий и конвенций я у него найти не смог, ну банален, ну нравоучителен, ну а кто же нет? И с чего это вдруг подобные качества стали смущать брежневских зоилов и аристархов?
Сам слепой поэт в специальном стихотворении объяснял все это завистью коллег. И правда — завидовать было чему! Его успех в широченных читательских массах, особенно среди слабого и прекрасного пола, был такой, что никакому Евтушенко не снилось, разве что нынешние Донцовы и Успенские могут сравниться. А ведь писал-то он не детективы, а чистую лирику! Я склонен в данном случае Асадову поверить, зависть многое объясняет. В наши дни, например, к Верочке Полозковой высоколобые собратья придираются, по-моему, по той же самой неуважительной причине. А за что именно миллионы девочек и женщин обожали (а может, и продолжают обожать, в девяностые, во всяком случае, еще вовсю читали и переписывали) асадовские стихи, станет, надеюсь, ясно из нижеприведенного текста, одного из знаменитых хитов Эдуарда Аркадьевича.
Шар луны под звездным абажуром
Озарял уснувший городок.
Шли, смеясь, по набережной хмурой
Парень со спортивною фигурой
И девчонка — хрупкий стебелек.
Видно, распалясь от разговора,
Парень, между прочим, рассказал,
Как однажды в бурю ради спора
Он морской залив переплывал,
Как боролся с дьявольским теченьем,
Как швыряла молнии гроза.
И она смотрела с восхищеньем
А потом, вздохнув, сказала тихо:
— Я бы там от страха умерла.
Знаешь, я ужасная трусиха,
Ни за что б в грозу не поплыла!
Парень улыбнулся снисходительно,
Притянул девчонку не спеша
И сказал: — Ты просто восхитительна,
Ах ты, воробьиная душа!
А потом на эту пару вдруг нападают грабители:
Первый хрипло буркнул: — Стоп, цыпленки!
Путь закрыт, и никаких гвоздей!
Кольца, серьги, часики, деньжонки —
А второй, пуская дым в усы,
Наблюдал, как, от волненья бурый,
Парень со спортивною фигурой
Стал спеша отстегивать часы.
И, довольный, видимо, успехом,
Рыжеусый хмыкнул: — Эй, коза!
Что надулась?! — И берет со смехом
Дальше было все как взрыв гранаты:
Девушка беретик сорвала
И словами: — Мразь! Фашист проклятый! —
— Комсомол пугаешь? Врешь, подонок!
Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь! —
Голос рвется, яростен и звонок:
— Нож в кармане? Мне плевать на нож!
Лунный диск, на млечную дорогу
Выбравшись, шагал наискосок
И смотрел задумчиво и строго
Сверху вниз на спящий городок,
Где без слов по набережной хмурой
Шли, чуть слышно гравием шурша,
Парень со спортивною фигурой
И девчонка — слабая натура,
«Трус» и «воробьиная душа».
И что не так? По мне так вполне достойно и Ленинской, и Сталинской премии. Чем, собственно говоря, хуже ваших… Ой, нет! Как говорил в любимом Степкином фильме перепуганный мсье Бонасье, «Никаких имен! Никаких имен!». Ну их, эти имена, в самом деле. Вот лучше еще одно прославленное стихотворение, никто из вас небось не читал.
Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
— Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину.
Швырнул под скамейку ошейник
И скрылся под гулким навесом,
Где пестрый людской муравейник
Вливался в вагоны экспресса.
Собака не взвыла ни разу.
И лишь за знакомой спиною
Следили два карие глаза
С почти человечьей тоскою.
Старик у вокзального входа
Сказал: — Что? Оставлен, бедняга?
Эх, будь ты хорошей породы…
А то ведь простая дворняга!
<…>
В вагонах, забыв передряги,
Курили, смеялись, дремали…
Тут, видно, о рыжей дворняге
Не думали, не вспоминали.
Не ведал хозяин, что где-то
По шпалам, из сил выбиваясь,
За красным мелькающим светом
Собака бежит задыхаясь!
<…>
Не ведал хозяин, что силы