— Ну зачем? С ребенком… Я хорошее место знаю…
Мясо положили в раковину размораживаться и стали резать лук, заливаясь веселыми слезами.
— А уксус-то у вас есть? — спросила Лариса Сергеевна.
— Да не надо уксуса, вместо него выдавим лимоны и порежем прямо с кожурой.
— Да? Совсем без уксуса?
— Совсем. Лук, лимон, соль, перец и газированная вода. Знаете, как вкусно получается? Пальчики оближешь!
— Газированная вода?
— Ага! Да вы не сомневайтесь, Лариса Сергеевна!
— А вода-то какая? «Нарзан» подойдет?
— «Нарзан»? — Аня призадумалась, минеральную воду она с детства терпеть не могла, после того как ее лечили от какой-то дошкольной болезни (ангины, что ли?) теплым «Боржоми» с молоком, ужасно противным, каждый раз со скандалом и слезами, пока папа не заступился и не сказал, что хватит мучить ребенка. С Кириллом и его армейским другом-азербайджанцем они просто из автомата, наменяв копеек, стаканами набрали воды в бидон… А азербайджанец этот, когда Кирилл нажрался, приставать начал, собака!..
— Да у нас же сифон есть! — вспомнила Анечка. — Не надо никакого нарзана!
Красивый, армированный стальной сеткой сифон и баллончики со сжиженным углекислым газом были куплены когда-то Травиатой Захаровной, падкой на всякий шик-модерн из зарубежных фильмов (Василий Иванович неизменно отмечал: «А сало — русское едят!»), но после первой зарядки Бочажки к сифону интерес потеряли, и он, позабытый, стоял в углу серванта за хрустальной салатницей.
— Пап, а баллончики-то еще остались?
— Полно! Там вон, на средней полке.
— Ничего себе «полно»! Две штучки всего!
— Как две штучки?.. Не может быть… Степан!
Степка, заметно помрачневший, когда речь зашла о сифоне, уныло отозвался:
— Ну чего опять я?
— А кто? Пушкин? Куда ты, охламон, их дел?
Надо было, конечно, сказать: делал себе газировку и пил, но Степка от испуга не сообразил и тут же стал колоться и давать признательные показания:
— Это для опытов… физических…
— Чего?!
— Они как ракеты… Реактивная сила… Если расковырять…
— Ты совсем дурак, в конце-то концов?! — закричал отец, а сестра поинтересовалась:
— И что, правда летят?
Степка кивнул. Изумленный генерал воскликнул:
— Пародоксель! И куда ж ты, горе луковое, свои ракеты запускал?
— В окно… На кухне…
— Господи! Да ты же убить кого-нибудь мог!
— Не мог… Никого там не было… Я смотрел…
А Анечка вдруг спросила:
— И что, далеко эти баллончики летят?
— Далеко… Почти до котельной!
— Врешь!
— Ничего не вру…
— Пап, а давай попробуем? Нам для мяса и одного хватит, а?
— Да вы одурели, что ли? Ну ладно этот… а ты-то куда? Взрослая уже женщина, мать…
— Как мать говорю и как женщина! — процитировала Анечка неизвестную генералу антисоветчину. — Ну давай попробуем, папочка? Ну пожалуйста! Ну интересно ведь!
— Да что интересного?! Вот если этот баллончик в лоб тебе прилетит, вот это интересно будет!
— Ну па-ап! Ну мы осторожненько! Ну пожалуйста! — Аня канючила тем голоском, от которого Василий Иванович всегда таял, как пломбир на солнцепеке, а Травиата Захаровна сердилась и говорила: «Лиса Патрикеевна!»
Аня и сейчас довольно быстро добилась своего, и вскоре вся компания с интересом наблюдала, как Степка штопором расковыривает запаянное жерло баллончика, который действительно легко мог проломить голову, упав с такой высоты. И вот наконец раздалось ужасающее шипенье, баллончик вырвался из рук юного естествоиспытателя и действительно полетел, ну, не до котельной, конечно, но до старого тополя дотянул и поднял в воздух целую эскадрилью ворон, которые раскаркались во все вороньи горла, и Аня завизжала от восторга, и Лариса Сергеевна захлопала в ладоши, а Корниенко, как на салюте, заорал «Ура!».
А тут и голос проснувшегося Сашки присоединился к ликованию наших озорников.
— Ну вот! Ребенка разбудили! — сердито обратился генерал к соседу, который в ответ только глупо улыбнулся.
— Да ему все равно уже кушать пора, — сказала Анечка и ушла к сыну, а остальные дорезали лук, с трудом покромсали не до конца оттаявшее мясо в алюминиевую миску, добавили специй и лимонного сока, залили все кипучей струей газировки и поставили в холодильник мариноваться до завтра.
Сбор был назначен на 12:30 следующего дня, который выдался воистину прекрасный: жаркий, но с многочисленными облачками, периодически наплывающими на солнце, чтобы зной не стал совсем уж изнуряющим и не испортил нашим героям все удовольствие.
Поскольку Анечка повела всех к своей любимой, опаленной молниями сосне, компания растянулась на узкой тропинке меж бузиной и ивняком, словно экспедиция Кристофера Робина к Северному полюсу. Впереди шла генеральская дочь с авоськой с хлебом и овощами, следом Корниенко и Василий Иванович несли тяжелый, сваренный стройбатовцами из листов стали мангал, потом Лариса Сергеевна осторожно катила коляску с младенцем, и замыкал шествие Степка, нагруженный рюкзаком с картошкой, бутылками и прочей снедью и эмалированным ведром с мясом.
— Ань, ну скоро?
— Да пришли уже.
Летом это козырное место посещалось гораздо чаще, преимущественно деревенской и поселковой молодежью, о чем свидетельствовали осколки и пробки от бутылок и тарзанка на сосне, сделанная из старого пожарного шланга и привязанная к самому толстому, почти горизонтальному суку.
Вот и сейчас на Анечкином любимом месте сидел в неполном составе ансамбль «Альтаир» с неизбежным Фрюлиным. При появлении Бочажков и Корниенок старшие товарищи Степки испуганно побросали недокуренные сигареты, опорожненную бутылку отшвырнули в кусты и, с нескрываемой злобой ответив на приветствия, собрали манатки и удалились. Горячительные напитки у них, по-видимому, уже кончились, потому что Фрюлин за ними не последовал и попытался сесть на хвост нашей компании, стал таскать хворост, учить, как с одной спички развести костер, обещать тут же наловить раков майкою, а может быть, и рыбки.
Но Василий Иванович жестко и безоговорочно его отшил, назвав деятелем и порекомендовав не портить людям отдых. «Давай, давай! Нечего тут!.. Ну ты что, русского языка не понимаешь, в конце концов?» Аня вспыхнула от такой генеральской беспардонности, но сдержалась и ничего не сказала. И правда, Анечка, ну чего людям отдых портить?
Натащили гору хвороста, генерал и Корниенко выпили по первой «За успех нашего безнадежного дела!» и стали разводить огонь, женщины нанизывали мясо на шампуры, оглоед Степка на этом наконец-то занявшемся огне обуглил, нанизав на палочку, половину батона, густо посолил и съел, запивая из горла напитком «Буратино», а проснувшийся младенец пускал пузыри и гукал, обращаясь к рыжей и нахальной белке, которую разглядел в хвое только он один.
Потом купались и брызгались. Потом Аня, зная фобии своего братца, закричала, указывая в камыши: «Змея!» Степка с диким воплем и молниеносно, как будто в замедленной киносъемке, выскочил из воды и взлетел на тарзанку, почти до самого верха, и висел там некоторое время, как пугливый иностранный укротитель из «Полосатого рейса», не обращая никакого внимания ни на Анечкин хохот, ни на гнев отца:
— Трус! Бросил сестру! В минуту опасности! Бросил женщин и детей! Старика отца! Шкуру свою спасал!.. А ну слезай немедленно!..
— Да не было никакой змеи! Шутка!
— Очень глупая шутка! — сказала Лариса Сергеевна, которая тоже перепугалась.
Чтобы хоть как-то себя реабилитировать, Степка решил показать всем этим насмешникам, как прыгать в озеро с тарзанки. Вода тут у высокого берега была почти сразу глубокая, с головкой, так что никакой опасности эти прыжки не представляли.
Сиганул Степка довольно высоко и далеко, но не очень удачно, хотел перевернуться, как деревенские пацаны, но не сумел и шлепнулся о воду спиной. У Корниенко получилось намного лучше — он подлетел еще выше и удачно солдатиком нырнул. Потом прыгала Анечка — красиво и ловко, как и все, что она делала, и даже Лариса Сергеевна, которую раскачали муж и Степка, взвизгнув, взмыла над озером и более-менее благополучно приводнилась.
Генерал скептически наблюдал за этим весельем с внуком на руках, не решаясь присоединиться — несолидно как-то, командир дивизии и на качелях каких-то качается, как пацан. Но когда Анечка сказала: «Ну давай, папа! Ну чего ты боишься?» — генерал ответил: «При чем тут боишься?» — и передал ей ребенка. Василий Иванович, как положено, разбежался и прыгнул, но в воздухе отчего-то растерялся, и замешкался, и выпустил из рук тарзанку не на высшей точке полета, а когда его уже стремительно несло назад. Он нелепо упал навзничь у самого берега, наглотался носом воды и встал под крики встревоженных зрителей, кашляя и сердясь.
— Василий Иваныч, вы как? Ничего не ушибли? — спросил Корниенко, помогая генералу взобраться на крутой берег.
— Нормально все… — буркнул Бочажок и, ни на кого не глядя, направился к тарзанке. — Вторая попытка! — объявил он, тщетно пытаясь придать своему голосу беззаботную шутливость и снисходительную насмешливость.
С каменным лицом генерал снова разбежался, и прыгнул, и снова не выпустил тарзанку на высоте, а полетел назад и, пронесясь над водой, поджал ноги и помчался над землей, потом над кустами и там, в точке возврата, наддал, как на качелях с молодой Травиатой в давнишнем нальчикском парке.
И, опять вознесясь над Вуснежем — еще выше! гораздо выше! — Бочажок не прыгнул, а устремился вниз, и снова на противоположной вершине наддал! У-ух! Только воздух свистит в волосатых ушах! Только скрипит и гнется старый сосновый сук!
И вот уже тарзанка с маленьким и круглым генералом на конце вытягивается параллельно поверхности воды, а потом земли, а потом снова воды, и вот уже она образует с этой поверхностью с каждым разом все менее острый угол, и генерал на вершине этой дуги уже не видит ни сверкающей воды, ни противоположного берега в знойном мареве, а только сумасшедшее, ликующее солнце, облизывающее его зажмурившееся лицо, и вот уже снова далекое марево, блеск набегающей воды, мимолетная трава, и на противоположном конце в глаза ему глядит темная зеленая земля, и слышен голос Анечки: