И Богу свечка он, и черту кочерга.
— Красиво, — вежливо похвалил Левушка. — А как фамилия?
— Не важно… Тебе ничего не скажет…
— А все-таки?
— Ну что ты, прямо как папка… Не помню я…
— Это… Это что — Сашин папа?
— Что за глупости… — Аня помолчала, усмехнулась и сказала: — Ну папа. А что?
— Ничего…
Наступило молчание. Тихо плескалась вода, еще тише доносились с берега, с солдатской купальни какие-то команды. Лева действительно был настоящим мужчиной, поэтому нашел в себе силы возобновить, как бы ничего и не случилось, филологическую беседу:
— А помнишь у Бродского: «Ключ, подходящий к множеству дверей…»?
Тут Анечка вспомнила, как Кирилл, в этом отношении чудовищно ревнивый, пытался умерить ее восторги по поводу «Конца прекрасной эпохи», и решила поважничать:
— Ну это еще у Полежаева, кажется, эпиграмма есть «Оправдание мужа»:
Берег сокровище, но льзя ли сберечи,
Когда от оного у всех висят ключи?
А вообще не очень точная метафора, разве он на ключ похож? Ну не дура ли в самом деле? Ну можно ли быть настолько нечуткой?!
Лев побледнел. Очи его грозно сверкнули. «Довольно! — глухо произнес он. — Довольно!»
Ну ладно, ладно, ну не сказал Левушка ничего такого, ну и очи, пожалуй, не сверкнули, но побледнеть он точно побледнел, вот вам крест!
Побледнел и глухо сказал:
— Я забыл. У нас репетиция перенеслась, так что мне пора. Пока!
— Ну погоди, доплывем на лодке поближе. Ну ты что?
— Не надо, зачем тебе так рано. Ты даже еще не купалась толком. Не надо. До свидания…
— Я не понимаю, ты из-за этого, что ли?.. из-за Сашкиного отца? Ну ты что, глупенький, ну никто мне не нужен, кроме тебя.
— Ты дурак! — крикнула ему вслед рассердившаяся Аня.
Теперь, докуривая вторую сигарету и анализируя случившееся, наша героиня себя, конечно, виноватой ни в чем не признала, а причиною бессмысленной ссоры сочла то, что «у Левки еще „Пионерская зорька“ в заднице трубит!».
И опять вставал ребром все тот же вопрос: «Ну и?»
— Ну и все! — без всякой логики ответила Аня и пошла из леса. И еще издалека увидела, что рядом с «Волгой» стоит «газик» и какой-то офицер разговаривает с Григоровым. Анечка заспешила к машинам, но радость ее была недолгой.
— Анна Васильевна! Вот так встреча! Здравствуйте!
«Только тебя здесь не хватало, гондон!» — подумала Аня, узнав капитана Барановского.
— Пересаживайтесь к нам. Я вас и обратно подвезу, мне только на минутку в райком, и все!
— Ну а нам как раз долго нужно… И потом еще по магазинам…
— Да ничего! Я подожду сколько нужно, машина в вашем распоряжении.
«Да как же от тебя, урод, отвязаться-то?» — спросила про себя Аня, а вслух, посмотрев на часы и покачав головой, сказала:
— Ну все. Мы уже опоздали. Так что спасибо, в город нам не нужно, будем возвращаться.
— Да как же я вас здесь брошу? Да еще с ребеночком.
— Ничего. Кто-нибудь подбросит. Спасибо.
— Нет-нет! Я вас отвезу в городок. У меня время есть. Тем более для вас! — и капитан со значением уставился на холодное и злое лицо Анечки.
— Ну зачем, не беспокойтесь. Езжайте себе! — уже совсем невежливо говорила она.
— Ни за что! Об этом не может быть речи! Усаживайтесь, пожалуйста. Давайте я помогу… Ах, какая красавица! Вся в маму!
— Это мальчик! — грубо сказала Аня.
— Тем более! — нашелся галантный Барановский и продолжал тарахтеть всю недолгую, впрочем, дорогу.
А в это самое время генерал-майор Бочажок узнает — из того же достоверного источника, — что никаких учений сегодня не будет, что они по каким-то причинам переносятся на следующую неделю.
Василий Иванович задумчив и хмур. Он, конечно, расстроен тем, что не поехал с дочерью и внуком, но, кажется, не только это заботит и тревожит нашего дедушку. Он встает и, заложив руки за спину, ходит по кабинету, прикуривает одну папиросу от другой, подходит к телефону, поднимает трубку, но номер не набирает, а качает неодобрительно головой и кладет трубку на место. Потом он долго и недовольно глядит в открытое окно — на озеро, синеющее и сверкающее сквозь сосны, на застывшие, как взбитые сливки, облака, на солдат роты связи, сачкующих который уже день в недокопанной траншее для какого-то важного кабеля, на кривоногого рядового Масича, несущего в эту траншею три бутылки кефира и кулек пряников из солдатской чайной, и на небольшую беленькую собачку, увязавшуюся за ним. Наконец генерал, по-видимому решившись на что-то, снова подходит к телефону и набирает номер, в тот самый момент, когда Аня подъезжает к КПП.
На все заигрывания и комплименты угрюмая Анечка отвечала по возможности односложно и совсем нелюбезно, так что даже Барановский под конец обиделся и замолчал.
— Здесь остановите, пожалуйста.
— Ну давайте я уж вас до дома довезу.
— Спасибо, не надо. Мне еще в магазин.
— Ах, Анна Васильевна…
Но Анечка не дослушала:
— Спасибо вам большое. До свидания, товарищ капитан!
— Женя, просто Женя.
— До свиданья, просто Женя!
Ни в какой магазин она не собиралась. На уме у нее было совсем другое — ужасно дерзкое и соблазнительное.
Убедившись, что Барановский уже далеко и не видит ее, она свернула к Дому офицеров. У входа курил Шурка Сазонов, которого Анечка уже знала и не боялась.
— Привет! Позови Леву, пожалуйста.
И, когда запыхавшийся Блюменбаум выскочил из дверей, Аня, даже не поздоровавшись, сказала:
— Давай мириться!
— Давай! Ты прости, пожалуйста…
— И ты прости. Ты сейчас можешь уйти?
— Куда? — счастливо улыбаясь, спросил Лева.
— Пошли к нам!
— Куда это к вам?
— К нам домой!
— Что?!
— У отца ученья какие-то, его до ночи не будет, он предупреждал, а Степке я дала ключ от лодки, ему же отец не разрешает, он теперь со своими охламонами кататься до упора будет. Не бойся.
— Да я не боюсь, но… Как я в генеральский дом-то…
— Возьми Сашку. В случае чего я скажу, что попросила помочь. Никто не вякнет. Да бери уже!
Онемевший и одуревший от неожиданности Левка безропотно взял младенца и пошел за этой решительной и обнаглевшей женщиной. Никто, к счастью, им не встретился, кроме неподвижной старухи Маркеловой у подъезда, и уже в лифте нетерпеливая Анечка стала целоваться, притиснув и разбудив сына. Но ему все равно пора было уже питаться.
Насытившийся Сашка быстро уснул, и Аня уже не торопясь, вдумчиво поцеловала своего избранника и спросила: «Ты-то есть хочешь?»
— Не-а! — ответил Лева и увлек Анечку на диван.
— Хоть раз в человеческих условиях… — сказала генеральская дочь, пытаясь расстегнуть пуговицы на солдатской ширинке.
И тут хлопнула входная дверь.
Юные любовники, уже приступившие к тому, что в книге «Три влечения» названо любовной прелюдией и непременным условием полноценной половой жизни, оцепенели и уставились друг на друга безумными глазами.
В коридоре происходила какая-то непонятная возня, вскоре переместившаяся в спальню, где теперь обитал генерал, там кто-то о чем-то заговорил, запыхтел и захихикал, потом что-то тяжелое плюхнулось, очевидно, на кровать, и все эти неясные звуки сменились недвусмысленным скрипом и оргиастическими женскими воплями.
Ёксель-моксель-парадоксель!
…нагая и взмыленная, словно русская Венера кисти Кустодиева, но тут же прикрывшая сиськи-письки, как новорожденная Венера италианская, глазам влюбленных предстала…
— Нет!!!
— К сожалению, да!
Лариса Сергеевна предстала и тихо сказала:
— Ой!
Тут все застигнутые врасплох блудодеи, за исключением Бочажка, закуривающего в постели папиросочку, окаменели. Мгновения свистели, как пули у виска.
И вот Лариса Сергеевна, осознавшая наконец весь неизбывный ужас происходящего, душераздирающе и нечленораздельно заверещала и, отмахиваясь обеими руками от кошмарного видения, стала пятиться, мешая Василию Ивановичу выскочить и понять, что происходит.
Лева уже возился с дверным замком, когда генералу удалось все-таки миновать невменяемую Ларису Сергеевну и вырваться на оперативный простор (он-то хоть, слава богу, был в трусах!).
— Что тут, в конце концов?.. Ты?! Ты как это?!. А ребенок где? Где Саша, я тебя спрашиваю?!
Но нет, Анечка ничего уже ответить не могла, она в изнеможении сползала по стене и напрасно зажимала руками рот — неодолимый хохот уже прорывался и сотрясал ее!
Оглянувшись на шум у входной двери, генерал, словно в дурном сне, увидел в собственной квартире какого-то необутого солдата и окончательно обезумел:
— Что?! Кто?!
Лева, наконец сообразивший, что замок открывается не против, а по часовой стрелке, уже выскальзывал из западни, но все-таки оглянулся на страшный окрик: «Стоять!! Стоять!! Куда?! Стоять, я тебе говорю!!»
Генерал узнал это румяное личико и переполненные ужасом глаза. Фамилии этого рядового он, конечно, не помнил, что-то такое смешное и нерусское, но сама встреча в память Василия Ивановича неприятно врезалась. И вот этот горе-солдат несется перед ним по лестнице генеральского дома с этажа на этаж, размахивая сапогами и не обращая внимания на приказы остановиться! Ух, шустрый какой, гаденыш!
Майор Юдин, выходящий из своей квартиры и столкнувшийся с босоногим и бесштанным командиром дивизии, растерянно сказал: «Здравия желаю…» — и, не дождавшись ответа, проводил растерянным взглядом скачущего через две ступеньки генерал-майора.
Василий Иванович добежал до первого этажа, пришел в себя и вернулся на лифте. Анечка все хохотала.
О, не смейтесь, смехачи!
Чему смеетесь? Над собою смеетесь!
Глава девятнадцатая
Кто любил, уж тот любить не может…
Да, читатель, да! Василий Иванович джавахарлал Ларису Сергеевну! Правда, делал он это нечасто, а после такого кошмара и вовсе прекратил навсегда, но, как простодушно каламбурил мой покойный дружок, фак остается факом!