ости и отправился в конец вагона.
Пробыл он там почти целый час, академический по крайней мере, к неудовольствию нервного пассажира в пижаме, несколько раз подходившего к двери и дергавшего ручку, несмотря на то что русским языком было обозначено: «Занято». Но зато вышел из туалета не жалкий мутноглазый забулдыга, а сказочно преображенный, словно искупавшийся в трех котлах из «Конька-горбунка», шикарный офицер.
Безукоризненный пробор разделял блестящие мокрые волосы, благоухание «Шипра» гармонично сочеталось с ароматным дымком дорогой длинной папиросы «Герцеговина Флор» в картинно отставленной руке. И выбрит он был идеально, пусть и не до синевы, которой белобрысый Ленька добиться никак не мог.
Но главное, что поразило и восхитило даже Бочажка, убеждавшегося не раз, что никакое похмелье не способно нарушить дроновскую щегольскую выправку и старорежимный офицерский лоск, были свежайший, только что пришитый белоснежный подворотничок и зеркальное блистание хромовых голенищ.
Впечатление, произведенное всем этим великолепием на Травиату, было велико, но все-таки недостаточно, чтобы она согласилась идти с офицерами в вагон-ресторан. Она строго поблагодарила за приглашение и улеглась на своей полке с какой-то толстой книгой, то ли Теодором Драйзером, то ли Роменом Ролланом.
Васе, конечно, ни в какой ресторан идти не улыбалось, ему бы сейчас тоже залезть наверх и сделать вид, что тоже читает, а самому украдкой подглядывать, а потом сказать что-нибудь уместное или спросить и постепенно опять завести задушевную беседу, и так далее, и так далее, но он побоялся, что, если сразу последует за Травиатой, это выйдет чересчур уж демонстративно, и она может подумать, что и он такой же приставучий и нахальный, как Ленька.
Вася поплелся за Дроновым через четыре покачивающихся вагона и грохочущие межвагонные переходы, но пить водку отказался и своим упорным угрюмством спугнул пышногрудую официантку, которая уже готова была как следует оценить Ленькину галантность и искрометные шуточки.
А когда неунывающий Ленька, чтобы растормошить боевого друга, завел речь о соблазнительной попутчице, и помянул бурный темперамент кавказских женщин, и сказал, что у него была одна армяночка, завмаг, ну такое вытворяла в постели… Вася не выдержал и гневно прервал похабника:
— Хватит! Меня тошнит уже от этого! Ты советский офицер и комсомолец…
— Кандидат в члены партии, — поправил Дронов
— Именно! А о женщинах говоришь, как… я не знаю как кто!..
— Да ладно тебе, Васютка!
— И перестань меня звать по-всякому! У меня имя есть! Какой я тебе Васисуалий?! Сам ты… — не сообразив, как бы пообиднее переделать имя Леонид, Вася встал из-за стола и пошел к выходу. Потом вернулся, вытащил из кармана крупные скомканные купюры и, швырнув их на стол, убийственно сказал: — Спасибо! Очень вкусно! — А выходя, бросил перепуганной официантке: — Сдачи не надо!
Распалившийся Вася и в купе не смог сразу успокоиться и долго лежал на спине, уставясь в книгу и не глядя на Травиату, как будто она и впрямь была ответственна за недостойное поведение мифической дроновской армянки.
Но помаленьку возмущение стихало, он уже не злился на друга, а наоборот, стыдился устроенной в ресторане сцены и решил извиниться перед Ленькой — он же просто ничего не понимает и не знает. Что уж такое успел узнать и понять Вася Бочажок, было неизвестно, вернее, невыразимо, а еще точнее — несказанно.
А потом Вася, размягчившийся, и размечтавшийся, и не спавший практически всю ночь, взял да и уснул. Что ему снилось, мы опять-таки не беремся описывать, но во сне он улыбался, а один раз даже рассмеялся.
Проснулся он поздним вечером. Внизу горел уютный боковой свет, звенели ложечки в стаканах и раздавались веселые голоса:
— А2!
— Попали!.. Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! Пощады никто не жела-а-ает!
— А3!
— Мимо!.. А мы атакуем смертоносными торпедами квадрат… Так, секундочку… Д5!.. Нет-нет!.. Д6!
— Убит!
— Та-ак! А теперь В5.
— Мимо!
Пока Вася дрых (или все-таки дрыхнул?), Ленька успел к Травиате подольститься, насмешить ее анекдотом про старшину и новобранца, подарить, невзирая на ожесточенное сопротивление, кулек шоколадных конфет и теперь, гад, пил с ней чай и играл, паскуда, в морской бой!!
— Вася, а вы будете чай пить?
— Нет, спасибо… Не хочу мешать…
— Что?
— Ничего… Не хочется просто.
— Да ладно, Васюк! Не хочешь чаю, организуем чего покрепче. Если, конечно, дама не возражает.
— Дама возражает. К тому же уже и спать пора! — и Травиата, взяв полотенце и пластмассовую мыльницу с зубной щеткой, вышла.
Потом Дронов все-таки куда-то сбегал и вернулся с бутылкой.
— Пять звездочек! Как по заказу — армянский!
— Ты что, опять?!
— Ну правда же армянский! Знаешь, какой душистый!!
— Тише! Спит! — сказал Вася и указал вверх, где со съехавшего матраса змеилась длинная черная прядь и высовывался острый локоток.
Они долго и тихо сидели с этим действительно необыкновенно душистым и медлительно пьянящим коньяком. Дронов рассказывал про свое детство, про то, какие мама его готовит голубцы, но вареники с вишней еще лучше, про то, какой у них был драчливый петух, его даже собаки боялись, про сестру, ставшую вдовой еще в самом начале войны и сошедшуюся потом с одноруким соседом, а тот оказался аферистом, и его посадили за какие-то махинации в инвалидной артели, и теперь она опять одна, а ей уже сорок, и детей у нее нет, хотя, может, это и к лучшему в данной ситуации.
Вася давно уже не слушал, хотя кивал и вздыхал. Он вспоминал слова звучащего в его сердце романса Петра Ильича Чайковского «Средь шумного бала». Все-таки очень странно, что дивный женский голос сравнивается с моря играющим валом.
Но все равно, все равно — как красиво и точно. И грустно я так засыпаю, и в грезах неведомых сплю…
И вот в этих неведомых грезах прошла ночь, и вот станция Прохладная, Вася и Леня прибыли в пункт назначения, а Травиате ехать дальше, хотя и совсем недолго. Дронов для порядка еще поканючил:
— Милая Травиаточка! Ну пожалуйста! Адресочек свой продиктуйте! Мы ведь зачахнем от тоски! Особенно Вася. Адресочек! Пожалуйста! Ну? Записываю, город Нальчик, улица?..
Но улыбающаяся Травиата сказала:
— Ни к чему это. До свиданья, ребята. Приятно было познакомиться. Счастливо отдохнуть.
И вот они уже идут по пыльному перрону, назойливое солнце слепит глаза, Ленька о чем-то без умолку трещит, по рельсам и шпалам бродят промасленные рабочие и такие же лоснящиеся грачи, одинокий паровоз на запасных путях медленно сдает задом, женский голос из репродуктора третий раз повторяет какую-то непонятную команду, а поезд «Москва — Нальчик» уже тронулся, набирает ход и увозит ее.
И что? Все? Вот так вот все и кончится?
— Ну уж нет! — сказал Вася вслух, сбросил вещмешок и побежал, крича уже на ходу: — Ленька! Ты только не обижайся! Я потом приеду, позже! Не обижайся! — и вспрыгнул в последний момент в последний вагон.
Вспрыгнуть-то он вспрыгнул, а что дальше-то делать? Пойти и все ей сказать? Что — все? И как — сказать? Да она пошлет куда подальше, как Леньку посылала… Подумает, что дурак и бабник. Нет-нет, сейчас никуда идти и ничего говорить ни в коем случае не надо. Мы просто-напросто осторожненько проследим, куда она пойдет в этом своем Нальчике, выясним адрес, а потом уж, хорошенько подумав, напишем письмо. Да, правильно, так и сделаем.
План был хороший, но осуществить его Васятке не удалось. Когда он увидел, что прекрасная Травиата тащит в одной руке огромный, стянутый ремнями чемодан, а в другой — какой-то баул еще бо́льших размеров, да еще за хрупкими плечами у нее такой же армейский вещмешок, какой остался на станции Прохладной, ни о какой слежке не могло быть, конечно, и речи.
— Давайте я вам помогу…
— Господи!! Вася?! Да как вы?.. Вы ж в Прохладной сошли?
— Ну да… Я город решил посмотреть… достопримечательности… — глупо соврал Вася, пунцовея, что твой синьор Помидор.
— Да? Странно как-то…
— Давайте я помогу.
— Ну, давайте… Тут недалеко… Вон остановка…
«Плохо дело! — подумал Вася. — Стоило ради ста метров все это затевать!»
— А вы далеко живете?
— Да, отсюда далеко.
— А может быть, пешком пройдемся? Вы бы мне по дороге что-нибудь показали?
— Да нет, что вы! С таким грузом. Тут и на автобусе полчаса ехать!
— Да ерунда! Совсем не тяжело! Пожалуйста! Ну пожалуйста! Я и вещмешок возьму!
— Да он-то как раз легкий… Нет, ну это глупость какая-то!
— Пожалуйста!
Травиата посмотрела на испуганное лицо старшего лейтенанта, усмехнулась и сказала:
— Ну хорошо. Будем делать привалы.
— Ура! — выдохнул Вася, и они пошли.
Никаких особенных достопримечательностей им не встретилось, даже памятник Марии Темрюковне, жене Ивана Грозного и сестре известного героя исторических песен Кастрюка-Мастрюка, тогда еще не был воздвигнут и не символизировал (несколько двусмысленно, на мой взгляд) нерушимое единство кабардинского и русского народов. Но Васе вполне хватало и той нальчикской достопримечательности, которая шла рядом с ним и сравниться с которой никакие историко-культурные памятники не могли. И символизировала она нечто столь важное и невозможное, что даже дружба народов в сравнении с этим была делом пустяшным.
Так что город Бочажку в тот раз очень понравился. Прямо скажем: ничего прекраснее этого Нальчика Василий Иванович никогда и не видал, ни до этого, ни после, да и сам Нальчик больше никогда уже таким не был. И газированная вода с двойным вишневым сиропом такой вкусной и сверкающей была только один раз, не говоря уже об эскимо на палочке в морозной фольге.
Странно, но Василий Иванович совсем не помнит, о чем они тогда говорили, помнит только, что много смеялись, прямо до колик, особенно после того, как Вася, чтобы показать, что ни капельки не устал и что он самый сильный, понес багаж на вытянутых руках, а тут откуда ни возьмись подполковник какой-то вышел из ворот, Вася от неожиданности стал отдавать честь прямо с чемоданом и этим чемоданом себя по носу бац! Только искры посыпались. Травиата так взвизгнула, что подполковник аж отпрыгнул и за сердце схватился.