Ну а Василия Ивановича, вы уж как хотите, я антисемитом не считаю, он и русским националистом-то, кажется, не был, во всяком случае расхожее русопятство и бахвальство приоритетом России во всех науках и искусствах почитал проявлением нечистоплотности и распущенности и всегда, если была такая возможность, пресекал.
Анечка, видимо, тоже поняла, что возвела на папу напраслину, потому что через час постучалась к нему и спросила: «Можно?»
Генерал лежал в наушниках и не слышал. Дочь явилась ему под звучание дуэта Дон Жуана и Церлины. Василий Иванович выключил проигрыватель, но ничего не сказал.
— Пап, ну прости, но ты тоже…
— Фашистом назвала!
— Да никто тебя не называл… Ну хватит тебе. Ну что такого страшного? Дочь выходит замуж. Радоваться должен. Ну правда!
— Есть чему радоваться.
— Ну ты ж его не знаешь совсем! Он очень хороший, умный, добрый!
— Разгильдяй первостатейный!
— Ну вот как с тобой говорить? Ну какой разгильдяй?.. И Сашку он очень любит.
Генерал только фыркнул возмущенно и пренебрежительно.
— И из очень хорошей семьи, папа — научный работник, мама — редактор!
(Редакторша эта, надо сказать, три дня прорыдала, умоляя сыночка одуматься, когда Левушка сообщил ей о своих матримониальных планах, да и отец советовал не валять дурака, уверял, что таких любовей будет еще вагон и маленькая тележка! И указывал на то, что брать невесту из такой среды, да еще и с таким приданым — несусветная глупость! Но, видя не свойственную сыну ожесточенную решимость, они притихли.)
— Па-ап, — ластилась Анечка. — Ну что ты? Ну все же на самом деле хорошо.
— Да чего же хорошего?.. Не могла по-человечески…
— Ну прости… Но ты ведь вон какой… Драться полез… А у него, между прочим, разряд по боксу!
— Чего?! Да я таких боксеров… соплей перешибу!..
Аня не стала спорить. Она и сама была убеждена, что победа осталась бы за папкой.
— Вот почему у вас все не по-людски? — повторился генерал.
— Ну я боялась раньше сказать…
— Боялась она! Убил бы я тебя, что ли?
— Ну пап. Ну всё уже.
Анечка присела на кровать и подсунула свой нежный мизинец под толстый отцовский.
— Мирись, мирись, мирись и больше не дерись! А если будешь драться, я буду кусаться!!
— Отстань, лиса! Отстань, тебе говорят!
— А кто это у нас такой толстый? А? Гиппопотам? Ну и брюхо! Что за брюхо! Замеча-ательное!! — Анечка хлопнула Василия Ивановича по пузу, совсем как тогда.
Генерал более противиться не мог и примирился с завтрашним бракосочетанием. Правда, через десять минут, когда выяснилось, что расписываться они будут в Чемодуровском сельсовете, для скорости, потому что в городских загсах требуется испытательный срок, он снова раскричался, помянул «замуж невтерпеж» и назвал Левушку шаромыжником, но это уже было не важно и не страшно.
Глава двадцать первая
— Измена! — крикнул Мальчиш-Кибальчиш.
— Измена! — крикнули все его верные мальчиши.
Ночью случилась оттепель, чуть ли не дождь, все размокло, раскисло и посерело, да еще и сырой ветер подул, так что, по ощущениям Анечки, было гораздо холоднее, чем в предыдущие морозные и солнечные дни. Жених и невеста («Невеста без места, жених без порток!» — как охарактеризовал их Василий Иванович) поджидали у КПП Машку. Она должна была стать свидетельницей заключения брачного союза. Вторым свидетелем выбрали на безрыбье Фрюлина, в деревенской избе которого Лева и ночевал, натерпевшись страху от бормотаний и хождений во тьме полубезумной фрюлинской матери. Анечка и Лева были юридически безграмотны и считали, что без свидетелей их не распишут.
Стоять у всех на виду с полупьяным, точнее, пьяным на три четверти Фрюлиным было стыдно, а он, безобразник, еще лез с разговорами и советами:
— Чо ж вы у папаши «Волгу» не попросили? Щас бы подкатили бы с ветерком! А то замучаешься грязь месить пешкодралом-то!
Никто не отвечал, но болтуна это не смущало.
— А то можно Гапона зафрахтовать!
(Читатель, надеюсь, помнит умалишенного грузчика, воображавшего себя грузовиком?)
— Шарами бы его украсили и куклу привязали бы! Вот и был бы свадебный кортеж! — Фрюлин, как очень многие советские алкоголики, любил и знал красивые слова.
— Помолчите, пожалуйста! — не выдержала наконец Анечка. — Ну господи! Где ж она, в конце-то концов?!
Но Машка уже мчалась, рискуя поломать каблуки шикарных, ни разу до этого не надеванных югославских сапог. Зимнее пальто, невзирая на промозглость, было распахнуто, потому что иначе никто бы не увидел, как празднично она нарядилась по такому случаю.
Кстати про Машку. Я понял, кого она мне так мучительно напоминает! В бибисишном сериале «Зовите повитуху» есть одна комическая героиня — огромная и неуклюжая, но бесконечно милая, аристократического, между прочим, происхождения, не помню, как зовут, вот Машка Штоколова на нее ужасно похожа, только без очков, лицом покраснее и не такая застенчивая.
Дорога в гору действительно была нелегка, плюс Фрюлин, которого развезло уже на все сто процентов, изводил молодых людей тематическими песнями:
И шагал я, совершенно неженатый!
И жалел о том, что я не жених!
А это свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала!
И крылья эту свадьбу вдаль несли!
А при входе в Чемодурово Фрюлин затянул уж совсем неуместное:
Позови меня на свадьбу, мой любимый,
Посмотреть твою невесту позови!
Я приду, как обычная гостья,
И о прошлом я буду молчать.
Только вот от того, что мне горько,
Громче всех буду «Горько» кричать.
Два мужика у магазина обернулись и уставились.
Аня, доведенная уже Фрюлиным до умоисступления, с ледяной яростью посмотрела на Левушку и прошипела: «Может, ты его все-таки угомонишь?»
— Не кричите, пожалуйста. Люди же смотрят… — неубедительно сказал Блюменбаум.
Но Фрюлин на него даже не взглянул и заорал уже что-то блатное-хороводное:
Говорят, жених-то был женатый!
Говорят, что семеро детей!
Из магазина вышла продавщица и тоже стала любоваться свадебным кортежем.
— Ну я же просил! — в отчаянии воскликнул Левушка и, растерявшись, левой рукой схватил певца за грудки, а правой, как Остап Бендер, поучающий Кису Воробьянинова, незаметно и очень больно сунул Фрюлину под дых. Песня оборвалась, но раздался пронзительный вопль:
— Уй, блядь! Уй, бля-адь!!
Фрюлин сел в мокрый снег и продолжил вопить.
— Э, вы чо творите? — крикнули мужики и направились к пришельцам.
«Худые мужики и злые бабы переминались у ворот…» — прозвучало в Анечкином сознании, хотя приближающиеся незнакомцы были вполне упитанными.
Лева встал в стойку. Он по опыту пионерских лагерей, картошек и подмосковного стройотряда знал эту всегдашнюю готовность местных разбираться с городскими. Тем более что в данном случае предлог был вполне уважительный — прямо посреди родной деревни оборзевшие чужаки отпиздили односельчанина, пусть и дрянного и всем надоевшего.
Было страшно.
Надо сказать, что, если бы наши молодые герои знали знаменитое bon mot Победоносцева о ледяной пустыне и гуляющем по ней лихом человеке, они, скорее всего, согласились бы с обер-прокурором, да, наверное, и сам Василий Иванович против этого пугающего описания России спорить бы не стал. Только генерал-майор считал, что этого лиходея нужно как следует приструнить и держать в рамочках, а там уж через не хочу приучать к дисциплине и классической музыке, а Анечка и Левушка полагали, что ему нужно предоставить свободу слова, совести и собраний. И хотя я всецело разделяю демократические убеждения жениха и невесты, но не могу не признать некоторую непоследовательность и противоречивость в наших вольнолюбивых взглядах.
— Чо, боксер невъебенный, что ли?
Лева не ответил.
«Бей первым! Выбери самого сильного и бей первым!» — эти аксиомы уличного рукоприкладства Блюменбаум знал с детства, но применить на практике никогда не мог. Тем более что сейчас непонятно было, кто сильнее, оба были одинаково приземистые и приблатненные. Портила не дрожь, но задумчивость.
Пока Левушка уподоблялся Буриданову ослу, а Машка напрасно пыталась уболтать лихих людей, сзади незаметно и неожиданно подкрался третий супостат, уже знакомый нам пэтэушник Билибин, и со всей силы ударил боксера в ухо.
И грянул бой!
Анечка только визжала и закрывала в ужасе лицо руками, чтоб не видеть, как подлый Фрюлин, так и не вставший с земли, обхватил ноги Левушки, и тот пал и получил несколько страшных ударов ногой по ребрам.
Но зато Машка! Вот кто стал истинным героем этой бесславной битвы! Теперь она напоминала уже не повитуху аристократического происхождения, а ту тетеньку-рыцаря, которая в «Игре престолов» одна из всех сомнительных героев удовлетворяет моим высоким моральным требованиям.
Она так толканула в спину мужика, пинающего Леву, что тот отлетел метра на два и сам шлепнулся на землю, а трудный подросток Билибин, получивший от нее по сопатке, на какое-то время выбыл из боя, размазывая кровавые сопли по удивленному лицу.
Это дало Левушке время вскочить на ноги, атаковать второго мужика и, поднырнув под летящий в лицо кулак, провести сокрушительный апперкот. Повернувшись к несовершеннолетнему Билибину, жених одним только грозным движением руки и корпуса заставил того отскочить и отбежать подальше.
Но силы были неравны. Хотя Фрюлин больше не участвовал в сражении и только комментировал и подзуживал на безопасном расстоянии, сдержать натиск троих рассвирепевших врагов одному юноше и одной пусть и очень крупнокалиберной девушке было невозможно. Тем более что к противнику уже подбегало вопящее издалека подкрепление в виде парочки билибинских дружков. (Тех самых, покорно выворачивавших карманы по велению Барка.)