Лева уже не пытался переходить в контрнаступление и под градом мужицких ударов ушел в глухую оборону, безнадежно взывая к подружкам: «Бегите! Я их задержу! Анечка, беги!!» Но Анечку сковал первобытный ужас, а Машка, погнавшись за Билибиным, все-таки сломала югославский каблук и тоже потеряла необходимую для прорыва мобильность.
Задумаемся на минуту — в чем же символическое значение описываемой сцены? И каков ее глубинный социокультурный смысл? Не является ли, скажем, это мордобитие своего рода классовой битвой и эхом далекой Гражданской войны? Нет? Тогда другой вопрос: а не сказалось ли во взаимном остервенении дерущихся прискорбное отчуждение интеллигенции от народа, о коем предупреждал в «Дневнике писателя» Достоевский? И не Петр ли Великий, расколовший древнерусское общество на две неравные части, виноват в разбитом носе пэтэушника Билибина и испорченном Машкином сапоге? Или, наоборот, Александр Освободитель, поверивший славянофильским благоглупостям и не разогнавший безобразную крестьянскую общину? Или никакого символического, историософского и социокультурного значения тут вообще нет?
Во всяком случае, когда на поле грозной сечи появился участковый милиционер, которого привела продавщица (горилла идет, крокодила ведет), Анечка, забыв о ненависти и страхе пред карающими органами советского государства, бросилась к нему (ну не к государству все-таки, а к милиционеру), как к родному отцу.
Местные же, напротив, попытались подобру-поздорову смыться. Но участковый крикнул: «Стоять!! Билибин, куда?! Стоять, я сказал! Бородулин, Мартынов! Всем стоять!»
Участковый инспектор милиции сам был местным, поэтому всех знал, хотя вообще-то его штаб-квартира располагалась в рыбацком поселке, и в деревне он почти не бывал, но сегодня были крестины у двоюродной сестры, так что его вытащили прямо из-за стола, что, конечно, являлось отягчающим вину обстоятельством для нарушителей благочиния.
Все участники потасовки и свидетели были отведены в сельсовет, куда, собственно говоря, наши герои и стремились.
— Кто начал драку? — спросил милиционер. Все загалдели. Участковый громко стукнул ладонью по столу и крикнул: — Тишина!
Все затихли, а Фрюлин указал на Левушку:
— Вот этот меня ударил. В солнечное сплетение!
— Так… — сказал милиционер.
— Что «так»? Вы сначала разберитесь как следует, а потом уже… — заговорила оправившаяся от смертельного страха Анечка.
— Вы, девушка, не кричите, не на базаре. Говорить будете, когда я спрошу. Лучше документики приготовим.
Мильтон собрал паспорта у наших героев и стал их изучать.
— Из Москвы, значит, приехали сюда безобразничать?
— То, что он приехал из Москвы, никакого отношения к делу не имеет, вы бы лучше за своими хулиганами следили! — опять взвилась Анечка.
— Свои хулиганы или чужие, это мне без разницы, девушка! Хулиганничать никому не позволено! А вы себя ведите поскромнее! — сказал уже угрожающе участковый инспектор и открыл Анечкин паспорт. Потом он удивленно хмыкнул и спросил: — А вы генерал-майору Бочажку, случаем, не родня?
— А это тут при чем?! — продолжала вздорничать Аня, но благоразумная Машка сказала:
— Она дочка.
— Василию Ивановичу? — не поверил милиционер.
— Так точно, товарищ старший лейтенант! Единоутробная дочь! — подтвердил Фрюлин.
— Ну что ж вы, Анна Васильевна? — произнес старший лейтенант. Что означал его вопрос, было не совсем понятно, но интонация ласкового упрека внушала надежду.
— А вон тот — ее жених! Который меня избил! — непонятно зачем сказал Фрюлин.
— А с тобой разговор отдельный будет! — пригрозил милиционер.
— Да я ж потерпевший! Товарищ старший лейтенант!
— Знаю я, какой ты потерпевший! Все вы тут потерпевшие!.. В общем, так. Для первого случая всем строжайшее предупреждение! Слышишь, Бородулин? Доиграешься у меня! Про тебя, Билибин, будет доложено в училище. Пусть принимают меры… Все. Пока все свободны… А Василию Ивановичу передавайте привет… Ну, тебе что непонятно, Фрюлин? Чо сидишь, как король на именинах?
— Так я ж свидетель!
— Чего? Ты ж вроде потерпевший был? Совсем мозги пропил?
— Он правда должен был быть свидетелем, товарищ старший лейтенант! — сказал Лева. — Но лучше уж давайте вы будете, чем этот…
— Чо-т я, ребята, не пойму. Вы о чем вообще? Какие свидетели?
— Они вот бракосочетаются, а я свидетель. И вот эта тоже. Трояк обещали, а сами в солнечное сплетение! Знал бы, десятку просил бы!
Когда до участкового наконец дошло, что генеральская дочь решила для скорости заключить брак в сельсовете, он понимающе улыбнулся и сказал Анечке: «Ну ничего, ничего! Бывает!.. Только вам же председательша нужна, а она у моей сеструхи гуляет. Вы посидите тут, я ее мигом приведу. И принесу что-нибудь рану обработать!» — добавил он по поводу Левиной рассеченной губы.
В общем, закончилось все с горем пополам, но благополучно. Конечно, не так трогательно и красиво, как в любимом мамином фильме «Когда деревья были большие», откуда, собственно, и взята была идея расписываться в сельсовете. С трудом отбившись от приглашения на крестины, новобрачные, поддерживая хромоногую Машку, отправились домой. И, видимо, чемодуровское сражение было все-таки не очень классовое, потому что, когда они проходили мимо магазина, Бородулин с подбитым глазом окликнул их:
— Эй, боксер! Выпить хочешь?
И веселая Анечка ответила за своего мужа:
— Конечно, хочет! Только немного!
А Фрюлин, как ни в чем не бывало, провозгласил тост за здоровье молодых! Он и трешку бы свою получил, если б не злопамятная Анечка.
А когда они поднимались от КПП, им повстречался капитан Барановский, который стал, как обычно, приставать к Анечке, но потом, узнав наконец в этом усатом и джинсовом парне рядового Блюменбаума, спросил:
— А ты что тут делаешь?!
Лева никогда еще не бывал нахальным и находчивым, но тут в присутствии законной супруги неожиданно нашелся.
— А не твое собачье дело! — отчеканил он и расхохотался, глядя на эффект, произведенный этим остроумным ответом. И, демонстративно обхватив Анечку за талию, прошел мимо потерявшего дар речи капитана.
У подъезда молодожены простились, возмутив долгим публичным поцелуем старуху Маркелову. Анечка поднялась на шестой этаж, открыла дверь и услышала знакомый с детства голос Павла Лисициана: «Пою тебе, бог Гименей, / Ты, кто соединяешь…»
В гостиной стол ломился от бутылок (одного шампанского было четыре штуки!) и умопомрачительно пахло свежей выпечкой и жареной курятиной. Перед столом стоял генерал в полном парадном великолепии и хмурился.
— Ну, и где же твой Лев Ефимович?!
— Он в кафе пошел… — растерянно сказала Анечка, — пообедать. Он с утра ничего не ел… А потом в Москву. У него самолет через три часа.
— Какой самолет?! Вы что?! Он у тебя совсем идиот?!
— Мы, чтоб тебя не злить… А я потом приеду… Собраться же надо…
— А ну живо за ним! Мы им свадьбу готовим, а они… В конце концов! Живо, я сказал!
— А как же билет? — спросила совсем заробевшая Анечка.
— Разберусь я с вашим билетом!
И уже вдогонку спросил:
— Да вы расписались или нет, в конце-то концов?
— Да! — крикнула Анечка и, не дожидаясь лифта, поскакала вниз.
Генерал действительно весь этот день готовил свадьбу. Гонял Степку в магазин, предварительно позвонив и объяснив работникам военторга, что требуется все самого наивысшего сорта, чтоб весь их заныканный дефицит оказался на свадебном столе. Про свадьбу он, конечно, им не говорил, хвастаться было нечем, дочь вступала в брак черт-те с кем, и приглашать он тоже никого не собирался, но все-таки вообще без свадьбы было нельзя. Ну не сирота же его доча, хоть и дура набитая! Выпивка, нарезка, шпроты и даже сыр были доставлены в несколько ходок Степкой. Но горячее? Не тащить же биточки и сардельки из офицерского кафе? Выход был один.
Он позвонил к соседям, но никто не отозвался. Он позвонил еще раз. Куда они запропастились? Потом генерал прислушался и сказал:
— Лариса, открой! Что ты там сопишь?
Лариса Сергеевна, прильнувшая к глазку, засопела еще сильнее, но потом все-таки открыла.
— Здравствуй… — сказал генерал, не подымая глаз. — Тут такое дело… В общем… Анька замуж вышла…
— Как?! — всплеснула руками Лариса Сергеевна, от потрясения забыв о неловкости ситуации.
— Да вот так… Скоропостижно.
— Господи! Да за кого?
Василий Иванович невесело ухмыльнулся и пообещал:
— Увидишь… Так я вот что спросить хотел… Может, ты приготовишь что? На горячее в смысле… Так-то все есть…
— Ой, да конечно! Конечно! Ну ты что! Господи! Ну надо же!
И Лариса Сергеевна напекла пирожков, и накрошила салатов, и даже заставила генерала смотаться в рыбацкий поселок за свежей рыбой и двумя живыми курами. С этими курами была заминка, потому что никто, включая саму стряпуху, не хотел их резать, но потом все насели на вернувшегося не вовремя Корниенко и стали его стыдить, что врач, а боится крови! Сколько бедолага ни объяснял, что он не хирург и что генералам тоже не следует бояться крови, ему пришлось-таки, зажмурив глаза и рискуя отрубить себе пальцы, оттяпать на лоджии головы этим бедным птицам. Любопытного Степку, подглядывавшего за этим кровавым действом, стошнило, и он заявил, что никогда курятину больше есть не будет, но это оказалось неправдой — ел так, что за ушами трещало!
Когда Анечка и Лева вошли и раздевались в прихожей, генерал опять поставил эпиталаму Виндекса из оперы Рубинштейна «Нерон»:
Пою тебе, бог Гименей,
Ты, кто соединяешь невесту с женихом,
Ты любовь благословляешь;
Ты любовь благословляешь;
Пою тебе, бог новобрачных,
Бог Гименей, бог Гименей!
Генерал стоял по стойке смирно, как будто исполнялся гимн Советского Союза. Аня и Лева тоже замерли в дверях смущенно и торжественно. А за генералом стояли расплакавшаяся Лариса Сергеевна с Сашкой на руках, и серьезный Степка, и лучащийся Корниенко.