— А кто такая Дорлиак? — без всякого интереса спросила Травиата. Ну хоть Рихтера она, похоже, все-таки знала.
Знаменитый пианист, правда, только аккомпанировал своей супруге, но зато она-то как пела! И какой репертуар! Мама моя родная! И «Баркарола» Глинки, и «Детская» Мусоргского, «И розы, и лилии…» Шумана, и Шуберт, и романс «Здесь хорошо». Но особенно Васе понравилось и запомнилось неизвестное ему произведение Сергея Прокофьева на слова Афиногенова «Растет страна».
Но возвращаемся к гауптвахте. Как я уже говорил, Бочажок с легкодоступными девушками не якшался, считая, как Бальзаминов, это за низкость, а с другими он не умел знакомиться. Ну а рукоблудием, которым спасается подавляющее большинство юношей, наш чистоплюй брезговал. Но юность, во всяком случае у мужского пола, чистой не бывает. Поллюции были частыми и такими обильными, что скрыть их следы не всегда удавалось, и можете себе представить, каково было гонористому Васе выслушивать радостные на всю казарму крики: «Бочага обтрухался! Бочага обтрухался!»
А тут на втором курсе, когда Вася уже был командиром отделения, который встает раньше всех, а отбивается позже, к ним поступили курсанты из другого училища, расформированного приказом министра обороны. И среди них оказался земляк Бочажка, да не просто земляк, а знакомый, станционный хулиган Колька Матюхин. Нельзя сказать, чтобы Вася очень уж обрадовался, но поддерживать отношения пришлось, что ж тут поделаешь. И вот этот Колька стал приставать, зазывать в гости к своей крале:
— У нее сеструха знаешь какая? Закачаешься! Буфера — во! — Колька показал руками полметра. — Пожрешь хоть по-человечески! И нальют! И приголубят!
Колька противно подмигнул, и Вася отказался. Но гиперболические полметра его взволновали, и дальнейшие Колькины приставания увенчались успехом.
Добирались долго, по ледяной грязи, дом, где должно было состояться свидание, был почти что за городом, вернее, не дом, а обгоревшая половина, оставшаяся после бомбежек.
Сеструха оказалась действительно пышногрудой и вообще в теле, и лет ей было минимум 35. Не то что Вася был такой уж разборчивый — с чего бы? — но ведь взрослая же тетенька!
Колька со своей шалавой весело болтали, Вася молчал и краснел, сестра накрывала на стол и поглядывала на Бочажка, как ему показалось, насмешливо. Появилась бутыль мутноватого самогона. Но Матюхин выставил купленную ими магазинную водку. Вася сказал: «Я не пью». Шалава засмеялась и спросила: «Больной, что ли?» Вася возразил: «Почему больной? Просто не люблю. Но за компанию выпью, конечно. Только немного». А ему много и не надо было. Со второй рюмки Васю повело, стало жарко и весело. Он ведь в придачу ко всему почти не спал, был в карауле. Колька со своей лахудрой куда-то испарились, сестра (Вася про себя, вспомнив госпиталь, уже называл ее сестрой-хозяйкой) все подливала и подкладывала вкусной, жаренной на сале картошки и квашеной капусты и приговаривала сквозь густой и теплый туман: «Закусывай, солдатик, закусывай!» — а Вася смеялся и спрашивал: «А вы почему ничего не едите? Это же вкусно. А самогонка невкусная. Правда ведь?»
Очнулся Вася в непроглядном и жарком мраке неизвестно где, кажется, в аду. Рядом кто-то не очень громко, но страшно, с каким-то присвистом храпел. Васю замутило. Он вскочил и побежал неведомо куда. Больно налетел на что-то, заметался, натыкаясь на невидимую мебель. Загорелся свет. Полуголая толстая женщина в кровати спросила: «Ну ты чо, солдатик, буянишь? Приспичило, что ли? Вон у рукомойника ведро, не стесняйся». Вася добежал до ведра и долго и мучительно блевал. Легче не стало. «Ну ты ложишься или что?» — сказала, зевая большим красным ртом, женщина. «А который час?» — начиная понимать ужас происходящего, пролепетал Вася. «Да рано еще, пяти нет…» — «Как пяти?! Каких пяти?» — жалобно закричал Вася и стал искать и надевать обмундирование, но спешить-то было уже некуда. Никуда он уже не успевал. Он был в самоволке, да еще и пьяный, как свинья!
«Что, пошел уже?» — спросила женщина. Выбегая в распахнутой шинели, он обернулся: «До свиданья! — и, чувствуя, что надо еще что-то добавить, сказал: — Спасибо большое!» «Да не за что!» — ответила женщина с насмешкою уже вполне явственной. Так он и не понял тогда, потерял он невинность или нет. Потом решил, что потерял, а то уж очень было бы обидно и глупо.
Матюхина вскорости отчислили, и больше Бочажок свою соблазнительницу не видел.
А в дневниках отца я только что обнаружил замечательный образец армейского эротического фольклора:
«ПИСЬМО АРТИЛЛЕРИСТА
Уважаемая Соня (так звали девушку, за которой отец тогда ухаживал. — Прим. Т. К.).
С тех пор как на линии моего наблюдения появилась огневая точка во образе твоем, все цели потеряли для меня всякое значение. Все объективы визира и трубки моих приборов направлены на то место, где вчера время от времени вспыхивала твоя любовь. Как велика топографическая точка дальности, отделяющая мой наблюдательный пункт от твоей души? Без тебя я, как без поправки на смещение, становлюсь беспомощным, как орудие без панорамы. Душа моя сгорает по тебе, как состав 22-сек трубки, а сердце (нрзб) как спусковой крючок под рукой наводчика. Если б я мог поразить тебя прямой наводкой, то, клянусь тебе затвором и прицельным приспособлением моей гаубицы, мне не нужны были бы коэффициент удаления и шаг угломера для того, чтобы в отверстие (слово «отверстие» зачеркнуто, и сверху написано «твою душу». — Прим. Т.К.) 122-мм снарядом прошла моя любовь, горячая, как раскаленный ствол, а ты ответила бы взаимно. О! Буссоль моего сердца, панорама моей жизни, разрешите приблизиться к вашему сердцу на несколько делений прицела. Тогда я засыплю вас шрапнелью своих слов и не пожалею агитационных снарядов для привлечения вас на свою сторону. Но если вы будете дергаться на прицельной дальности, то, клянусь полным зарядом, я захвачу тебя в 2-деленную, обеспеченную вилку и уверенно перейду на поражение на середине вилки.
Пишите ответ и т. д.
Ваш Юра».
Сомневаюсь, что папа послал своей Соне это письмо Яшки-артиллериста из Малиновки, а уж Бочажок его, наверное, и переписывать не стал, не было в нем никакой игривости даже и в те годы.
После окончания училища Вася, сияя новенькими офицерскими погонами и хромовыми сапогами, съездил на свою малую родину, постоял у заколоченной ватуткинской избы, узнал, что тетка и Демьяниха еще до Победы ушли в какой-то монастырь, напоил оставшихся в живых пацанов, сходил на речку, но купаться не стал, подарил Варваре Аркадьевне отрез на платье, предназначавшийся Стакановке, и навсегда покинул родное село.
В плацкартном вагоне, уносящем Васю в новую жизнь, он курил у темного окна и напевал про себя голосом Нины Дорлиак песню Прокофьева:
Прощай, товарищ молодость!
На этом перекресточке
Расстанемся, любимая,
По-дружески с тобой.
Друзья мои, друзья мои,
Друзья мои, товарищи,
Еще мы очень молоды,
Еще мы будем счастливы,
Еще мы будем счастливы…
Он чувствовал себя молодцом, да в общем-то и был им. И никаких причин пищать не предвиделось.
Прибыв для дальнейшего прохождения службы в Н-скую часть, Вася после представления командованию направлялся в общежитие молодых офицеров, когда услышал истошный крик и увидел человека, падающего с третьего этажа ДОСа. Это был Ленька Дронов, попытавшийся повторить подвиг героя «Войны и мира» гвардейца Долохова. Только вместо неведомого советским офицерам рома была водка.
Глава двадцать шестая
Что дружба? Легкий пыл похмелья,
Обиды вольный разговор,
Обмен тщеславия, безделья
Иль покровительства позор.
Покровительство в случае Васи и Леньки позорным не было, потому что было взаимным. С первых же дней легкомысленный Дронов признал верховенство серьезного и строгого Бочажка, хотя сам был и старше, и опытней. К неудовольствию привыкших угощаться на халяву дружков-офицеров, Ленька прекратил гусарские кутежи, начинающиеся в день получки и длящиеся дня два, пока у него не кончались деньги. Бочажок наложил запрет на пьянки в будние дни, да и в выходные, и в праздники требовал знать меру и не терять человеческий облик. Всякие рискованные пари, которые Дронов постоянно затевал, но которые чаще всего кончались конфузом, как в конце двадцать пятой главы, Вася тоже не одобрял и по возможности пресекал. Ленька слушался беспрекословно, хотя за спиною сурового друга проказничал и баловался. В частности, играл в карты на деньги и по бестолковости и ухарству неизменно проигрывал.
А Бочажок, в свою очередь, безоговорочно признал дроновское превосходство в области изящных манер, в вопросах элегантности и галантности и особенно в умении изысканно охмурять прекрасный и зачастую слабый пол.
Ленька, не слушая возражений, сразу же отвел нашего героя к портнихе-надомнице, которая за сущие копейки подогнала по нестандартной фигуре Васину парадную форму и шинель. Он приучил Бочажка есть с ножом и вилкой и не путать, в какой руке нож, в какой вилка, не греметь чайной ложкой в стакане, открывать шампанское так, чтобы и хлопок был оглушительный и вызывающий дамский визг, и вино бы не пролилось, ну а про носовые платки вы уже знаете, в общем, Дронов всячески обстругивал, шлифовал и лакировал своего неотесанного и стоеросового друга.
Но главное было не в этом, гораздо важнее для Васи стали Ленькины пьяные разглагольствования о вековых традициях русской армии и о кодексе чести русского офицера. Оказывалось, что им выпала высокая честь служить в таких Вооруженных силах, которые не только разгромили атаманов, разогнали воевод и стерли с лица земли фашистскую нечисть, но и самого Наполеона Бонапарта и двунадесять языков расколошматили в пух и прах, и взяли штурмом неприступный Измаил, и шведам под Полтавой так наваляли, что те зареклись воевать, и гордый «Варяг» затопили, чтоб не сдаваться империалистическим японцам.