— Мы и в бой идем с такими же словами! — восклицал Ленька, размахивая соленым огурцом.
— Это с какими?
— За веру, царя и Отечество!
— Охренел ты, что ли?! За какого царя?!
— Ты, Вася, думай, а не ори! «За Родину, за Сталина!» — это что? Это же то же самое!
— Чего-о?
— Того. Потому что Сталин же у нас получается и как царь, и как вера! Не кричать же «За марксизм-ленинизм!» или, там, «Диалектический материализм!». Сталин же воплощает! Так что смысл тот же самый!
— Ох, Ленька, достукаешься ты с этими разговорчиками! Ох, достукаешься!
— Да с нами ладно, — вмешался Алиев, — но он же эту ерунду и при всех несет, и при Воскобойникове! Вот на хер ты ему сказал, жаль дуэлей нет, офицеры, вместо того чтобы стреляться, доносы в политотдел пишут?
— А пусть эта гнида знает, что все его делишки подлые…
— Кончай, Ленька! Кончай! Закусывай лучше.
Внешне Вася относился к Ленькиной завиральной идеологии скептически и насмешливо, часто прерывал его едкими замечаниями, указывал на политическую безграмотность и на то, что болтун — находка для врага, но на самом деле все чаще соглашался и все больше проникался этими нехитрыми псевдоисторическими концепциями и анахроническими кодексами.
Дело в том, что они пришлись как раз вовремя и заполнили тот сосущий и свербящий вакуум в Васиной душе, который он начал ощущать еще на последнем курсе училища. Нет, никогда, ни на секунду Бочажок не усомнился в истине всепобеждающего учения классиков марксизма-ленинизма (не в боженьку же ему верить, в самом деле?), но политзанятия вызывали уже не только скуку, но и глухое раздражение. Все эти источники и составные части, всякие эти эмпириокритицизмы и детские болезни левизны, этот неизбывный Краткий курс и непонятные вопросы языкознания — все это, наверное, хорошо и правильно, но ему-то, артиллерийскому офицеру, за каким чертом сдалось? Времени, потраченного на бесконечные конспекты первоисточников, было ужасно жалко.
Так же вот за век до этого любому резвому и смышленому мальчику, будь он хоть трижды верующий и богобоязненный, претили казенные уроки Закона Божьего, и подмывало его озорничать и читать Писарева. Но советским мальчикам бдительные законоучители ничего нигилистического не оставили, вот и приходилось довольствоваться Дроновым.
Пусть учение Маркса всесильно, потому что верно, или верно, потому что всесильно, но скука ведь адская! Правильно, Васенька, правильно, именно адская! Этот коммунистический соблазн, как и положено всем победившим соблазнам и прелестям, давно утратил всю свою жгучую и неодолимую притягательность и обернулся пустотою и унынием. Черти ведь веселые только в сказках, и демоны величественны и скорбны только в стихах, а в быту они — скучные и выматывающие душу недотыкомки. А поскольку благонамеренный и невинный Бочажок советских бесов нисколько не боялся и гибельною нечистью не считал, то в его глазах они лишены были даже того инфернального обаяния, которым слепили глаза перепуганным интеллигентным мазохистам, и стала для Васи политподготовка просто канцелярской скукой и тоской зеленой.
И пламенная революционность Эльзы Людвиговны, в свое время пленившая Бочажка, полоумная вера в то, что не сегодня завтра пролетарий встанет на бой с капиталом и от Японии до Англии воссияет Всемирный Советский Союз, все это осталось в прошлом, после такой войны и после Хиросимы весь этот бред пора бы было уже оставить в забаву пионерам и октябрятам. Алиев, который два года прослужил в Австрии, в пролетарскую солидарность не верил.
Да и не любил Вася пролетариев, если уж говорить начистоту, особенно пьяных, и не мог никак понять, что уж такого замечательного нашли классики в рабочем классе, чем это слесарь или токарь лучше, например, инженера? Или врача? Или музыканта? Не говоря уже об офицерах. Да ничем не лучше, а чаще всего намного хуже! Атакующий класс! Ага! Пивные ларьки он главным образом атакует! Ну, наверное, в революцию и в Гражданскую войну пролетариат действительно был передовым и героическим, но в настоящий-то момент в основном сачкует и гонит брак! Крестьянство и то лучше!
Диалектичность демократического централизма прямодушный Вася тоже не мог вместить, единоначалие — это понятно и разумно, а вся эта выборность снизу доверху, отчетность сверху донизу казались ненужными и нечестными формальностями, и то, что в день выборов личный состав к избирательному участку должен был идти не строем, а нарочито бесформенной и желательно веселой гурьбой, мол, свободные граждане свободной страны свободно шагают, чтобы проголосовать, как один, за нерушимый блок коммунистов и беспартийных, это Бочажка ужасно бесило — что за кривлянья? Главное — перед кем? И еще много чего вот такого, лживого и унизительного, лезло в глаза и вызывало недоумение и досаду.
Нет, не понял бы мой любимый герой моего любимого папу, который, как только представилась возможность, оставил командование батареей и перешел на политработу. Наверное, усмехнулся бы Вася Бочажок и сказал бы (он ведь тогда еще матюкался): «Пиздеть не мешки ворочать!» Ну, нет, Васенька, тут ты не прав. Тут дело ведь не в отлынивании от ратного труда, не в бегстве от тягот и лишений, работа эта совсем не легкая и, главное, ужасно вредная для человеческой души и разума.
Ну а за высокопарными восклицаниями Дронова мерещились величественные и красочные, как в мультфильмах, картины, слышался гром побед, и в батальном дыму веселился храбрый и несокрушимый росс! Конечно, никогда это вслух не проговаривалось, но подразумевалось, что веры и цари, в принципе, могут меняться, но Отечество-то неизменно! И неизменно на страже его священных рубежей стоят грозные чудо-богатыри — в древнерусских островерхих шишаках, в киверах с колышущимися султанами, в пыльных шлемах и в касках, опаленных огнем Великой Отечественной.
Немаловажно было и то, что дроновские герои с их эполетами и аксельбантами прекрасно вписывались в благоговейный сумрак оперного театра и в концертный зал филармонии, а пролетарии всех стран в промасленной прозодежде были там совершенно неуместны.
Ленька договаривался даже до того, что оправдывал белых офицеров:
— Они же присягу давали царю, куда ж им было деваться? Вот и дрались с Чапаевым!
(Это было после очередного просмотра знаменитого фильма, Леньку доводили до настоящего экстаза идущие в психическую атаку офицеры последнейшей выточки с папироской смертельной в зубах.)
— Ну и что им теперь — спасибо сказать? — иронически спросил Бочажок.
— Спасибо не спасибо, а понимать надо… Как может офицер присягу нарушить? Это вот как раз те, кто нарушил и к нам перебежал, вот как Тухачевский, вот он и стал предателем! Хорошо до войны его раскусили, представь, что б он, сволочь, мог натворить?
Не стоит преувеличивать крамольность дроновских врак. Конечно, при желании и в умелых руках эти разговорчики легко могли превратиться в образцовое дело о контрреволюционной агитации и пропаганде, а если б следователь попался горячий и инициативный, то вскрылись бы и шпионаж, и организация диверсионной группы, и Вася Бочажок не дожил бы до своего генеральства и до предательства дочери, да и дочери-то никакой бы тогда не было, все это бесспорно, но вообще-то Ленька всего лишь немного забегал вперед, бежал, так сказать, впереди бронепоезда, ведь совсем уже скоро мешанина из гусарских ментиков и комиссарских шлемов станет официально одобренным художественным образом нашей истории. Все ведь это нарастало уже с конца тридцатых, в войну вышло на поверхность, коммунисты, не износив чекистских кожанок, обрядились в имперские мундиры и погоны, по всем экранам Александр Невский и Петр Первый гнали фашистов вместе с Чапаевым и Котовским, и адмиралы Ушаков и Нахимов обороняли от натовских авианосцев легендарный Севастополь. А чуть погодя и белогвардейцы оказались не извергами и палачами, а трагическими фигурами в исполнении Высоцкого и Дворжецкого, а в кинофильме «Офицеры» офицер из бывших поучает молодого красного офицера: «Есть такая профессия — Родину защищать!» — ну а потом на весь Союз забренчат корнет Оболенский и поручик Голицын, и наконец вдохновенный Газманов споет:
Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом!
За Россию и свободу до конца!
Офицеры, россияне, пусть свобода воссияет,
Заставляя в унисон звучать сердца!
И по всем российским кабакам подгулявшие военные и менты станут заказывать эту песню и слушать со слезами на глазах!
А еще позже зажигательную газмановскую песню подхватит Захар Прилепин и даже сам неожиданно станет майором (такого стремительного служебного роста Бочажок бы не одобрил, но это, по-моему, мелочные придирки). Слова про воссияние свободы майор из песни, конечно, выкинет и вернется к чистоте первоначального учения Леньки Дронова: «За веру, царя и Отечество, за Родину, за Сталина, за всех, кто воплощает!»
И хотя Прилепин, несомненно, большой русский писатель (только предвзятый зоил станет отрицать лирическую проникновенность и творческую мощь описания онанизма в романе «Обитель»), но все-таки Дронов мне как-то милее. Дронова я могу жалеть и даже любить, понимая всем сердцем социально-политическую обусловленность его дури. А тут…
Ну, понятно, Эдичка Лимонов мозги пареньку засрал, но это ведь когда было-то? Вроде и книжки читал, Бальмонта и Сологуба цитирует, а на телеканале «Дождь» его, помню, интеллектуалом и эстетом назвали. Мол, мы любим Прилепина не за его политические взгляды, а вот за это… Ну а я интеллектуалов и эстетов недолюбливаю и побаиваюсь. Да и странно и нескромно было бы с моей стороны жалеть такого прославленного прозаика и телеведущего.
А кроме того, Ленька Дронов меньше врал, то есть сознательно слушателей не обманывал, он ведь в отличие от Прилепина политработником не был. Он, хотя и кипел негодованием на пентагоновских поджигателей войны, изображенных Кукрыниксами, но не был способен на вот такое:
«Американский Конгресс официально обвинил Россию, вернее, СССР в том, что мы устроили Голодомор на Украине. В связи с этим хочу напомнить несколько фактов: с 1928 по 1934 год в США было уничтожено огромное количество фермерских хозяйств, по некоторым данным, до 80 %».