Это я цитирую «Уроки русского», которые Захар Прилепин дает на НТВ. И дальше майор, не моргнув мужественным глазом, продолжает и заверяет своих учеников, что от этого капиталистического злодейства в Америке случился голод, от которого умерло 5 миллионов человек. О случаях каннибализма, правда, ничего не сообщает.
Вот что значит талант! Другой бы стал мямлить про то, что и в России тогда был голод, а в Казахстане, может, еще страшнее, но это ведь все равно получаемся мы виноватые, а мастер слова так прямо и указывает на америкосов — вот у кого был настоящий Голодомор!
И выходит, что их «Гроздья гнева» нисколько не лучше нашей «Поднятой целины», и Стейнбек такой же лакировщик и врун, как и Шолохов. Тоже небось получал коньячок от Рузвельта в подарок!
Или вот еще такой «Урок русского»:
«…А когда СССР вводил танки в Прагу, чтобы очередной путч замять, у нас, конечно же, сразу писали по этому поводу стихи. „Танки идут по Праге, танки идут по правде!“ Были такие вирши у поэта Евтушенко. Иногда посмотришь на иных представителей российской интеллигенции и думаешь, может, они правда пятая колонна и предатели? Потом присмотришься и понимаешь — нет, просто чудаки».
И учитель русского изображает лицом снисходительное презрение ко всем этим штафиркам, мешающим подавлять путчи…
Бр-р-р-р-р-р-р-р!
Нет, помилуй Бог, Ленька посимпатичнее! И кстати, как это ни странно, Дронов гораздо меньше похож на Грушницкого, чем этот повсеградно оэкраненный лауреат литературных премий.
Оговорюсь, чтобы не возникло недоразумений. Омерзение и страх, которые вызывают у меня современные носители дроновских идей, не означают, что я готов сами эти идеи выбросить на свалку истории. Выбрасывать на эту свалку вообще ничего не надо, хватит уже, навыбрасывались! С Дроновым и Бочажком, если не придираться к деталям, а брать самую суть дела, я в общем-то согласен, я ведь не безродный космополит и не пацифист какой-нибудь. Я тоже знаю, что профессия такая есть и что Отечество защищать надо. Иногда даже от веры и царя. Не говоря уж про воплощения.
А про Грушницкого я вспомнил, потому что Ленька старательно и не без успеха корчил из себя Печорина. Во всяком случае, многие гарнизонные дамы готовы были признать в нем героя лермонтовского времени, особенно когда Дронов с горькой усмешкой произносил: «Любить, но кого же? На время не стоит труда. А вечно любить невозможно!» Смешно, конечно, жалкий, провинциальный, не шибко умный, ну какой из него Печорин? Да по сравнению с этим клоуном и Грушницкий покажется истинным Демоном и Чайлд-Гарольдом.
Но все ведь это так зыбко, так относительно… Вот представьте, каким бы провинциальным и жалким показался бы сам Печорин, да что Печорин — сам Лермонтов, если б на эти воды приехал, например, лорд Байрон? На кого бы тогда княжна Мэри обратила свое драгоценное внимание и кто бы задыхался от зависти и ненависти? Вот то-то же. В эти игры играть вообще не стоит, всегда можно нарваться и опростоволоситься, сказано ведь — не гордись, тряпочка, ветошкой будешь.
Впрочем, личина лишнего человека и надменного странствующего офицера была у Дронова не единственной. Она предназначалась в основном для тех самых дам и девиц, ну и для капитана Воскобойникова и других противных сослуживцев. А с друзьями и собутыльниками Ленька высокомерие и разочарованность отбрасывал к едреней фене и представал в ином классическом образе — Дениса Давыдова, которого почему-то считал автором романса «Когда я пьян, а пьян всегда я!» и подражать которому у Леньки получалось, на мой взгляд, во много раз лучше, хотя его Давыдов и смахивал на Хлестакова и Ноздрева.
Заметим, что все это комическое лицедейство нисколько не мешало Дронову быть отличным артиллеристом и безукоризненно исполнять служебные обязанности.
Таков был лучший друг и в некотором смысле учитель молодого Бочажка. Не знаю, как вы, а я лично считаю, что Васильку исключительно повезло.
Однако знакомство и первое застолье их было омрачено столь ужасными обстоятельствами, что остается только удивляться, как они после такого не разругались вдрызг.
Вася в первый выходной день отправился осматривать город, погулял в осеннем солнечном парке, хотел прокатиться на карусели, но подумал, что несолидно, не подобает офицеру с детворой крутиться, наелся мороженого и напился газировки, купил в книжном магазине «Жизнь Бетховена» Ромена Роллана, а под вечер решил поглядеть новое цветное кино «Смелые люди». Фильм Бочажку очень понравился, хотя артист Гурзо был, на его взгляд, недостаточно красив для этой роли, а на выходе из кинотеатра его окликнул Ленька. Вася Дронова еще не знал, только видел несколько раз в части, но уже был наслышан об этом необычайном офицере, который, упав с третьего этажа, только отряхнулся и продолжил пьянку.
— Как насчет дружеского ужина? Откупорить бутылочку искристого вина? За знакомство? Не возражаете?
К Васе не часто обращались на «вы», тем более что были они в одном звании и почти ровесники. Он смутился и сказал:
— У меня, знаете, с деньгами не очень…
Ленька перестал фасонить и перешел на «ты»:
— Да ты чо? Какие деньги! Я угощаю!
— Да нет, неудобно…
— Да ексель-моксель-парадоксель! Неудобно! Неудобно на потолке спать, одеяло падает!
Вася засмеялся и согласился, про себя решив с получки деньги обязательно отдать.
— Здесь неподалеку, мой юный друг, есть премиленький кабачок! — объявил кривляка. Васе это обращение не понравилось, и он резко возразил:
— Не юнее тебя. Чо ты выебываешься-то?
— Фу, как грубо! Сразу видно, что провинция. Написали бы как в Москве: «брюк нет»!
Вася «Золотого теленка» еще не читал и обиделся:
— Да пошел ты! Москвич нашелся! — Он развернулся и зашагал от развязного однополчанина
— Эй, ну ты чо? Ты чо? Шуток не понимаешь?
Дронов догнал Васю и схватил за руку. Взбешенный Бочажок, недолго думая, провел прием самбо, которому еще на первом курсе обучил его сам начальник физподготовки капитан Гурджиев. Ленька взвизгнул от боли в заломленной руке, но тут же восторженно закричал:
— Зашибись приемчик! Научишь?
Растерявшийся от такой незлобивости Бочажок сказал:
— Научу.
— Ну а теперь — марш вперед, труба зовет! Обмоем это дело как полагается!
Премиленький кабачок оказался рестораном при гостинице «Днестр», не таким уж шикарным, но все-таки смутившим непривычного Васю. Дронов же вел себя как завсегдатай, хотя и сам бывал тут не часто.
— Что будем заказывать, товарищи офицеры? — Немолодой официант был настолько угодлив, что Васе стало неловко: ну что они за баре такие, чтобы им вот так прислуживать?
— Ну-с, посмотрим, что у вас тут сегодня! — Дронов несколько секунд важно изучал меню и спросил: — Цыплята табака у вас как? Съедобные?
— Ну что вы! Первый сорт, товарищ лейтенант! Пальчики оближете!
— Ну, значит, два цыпленка, салат «Майский» — два… Ты как к жюльенам относишься? — спросил Дронов Васю и, не дождавшись от онемевшего Бочажка ответа, сказал: — Два жюльена… Ну и шампанского бутылочку, само собой, и коньячку грамм… Да давай уж бутылку, что мы тебя гонять-то будем?
Официант захихикал и умчался выполнять заказ блистательного Леньки.
— Слушай, не много будет? Завтра же стрельбы… — сказал растерянный Вася. Дронов улыбнулся и пропел довольно громко любимый гусарский куплет:
А утром, вновь пред эскадроном,
Сижу в седле я, свеж и прям,
И салютую эспадроном,
Как будто вовсе не был пьян!
Вася удивился такому полному отсутствию слуха, а пожилой железнодорожник, сидящий с женою и дочкой за соседним столиком, укоризненно покачал головой и подозвал официанта.
Шампанское Вася пил впервые, и оно ему очень понравилось, кисло-сладкое и шипучее, почти как лимонад, коньяк он, правда, один раз уже пробовал, еще в училище, но этот был намного вкуснее. «Потому что пять звездочек и настоящий армянский», — объяснил Дронов.
И цыпленок тоже был не то что съедобный, а просто-таки объеденье, но больше всего полюбился Бочажку жюльен, жалко, что его было так мало, он даже немного рассердился на Леньку, который съел только одну ложечку, а потом, заболтавшись, стряхивал туда пепел.
Но вообще было чудесно, с каждой рюмкой реальность, преображенная ласковым и деликатным алкоголем, все больше восхищала, умиляла и смешила лейтенанта Бочажка. И новый товарищ тоже все больше ему нравился, и анекдоты казались уморительными, а тосты — мудрыми и возвышенными.
— За великого артиллериста — Льва Николаевича Толстого! Ура!
Бочажок выпил и сказал:
— Римский-Корсаков тоже офицером был, морским.
— Да они все служили, все до одного! А как же!
— Ну уж все. А Пушкин?
— Пушкин не мог! Его жандармы не пускали!.. Ну а Чехов по болезни!.. Тут уж ничего не поделаешь… Эй, любезнейший, — позвал Дронов официанта: — Давай-ка нам еще по пятьдесят, и баста! Посчитай, сколько там!
— Один момент! — ответил официант и убежал, а Ленька полез в карман за кошельком. Потом в другой карман. Потом в третий. Потом недоумевающе посмотрел на Васю и сказал: — Нету!
— Чего нету?
— Денег нету… Кошелька…
— Да ты лучше поищи! — попросил Бочажок, отказываясь верить в такой ужас.
Ленька поискал.
— Ну вот тут же он был… Где ж я его посеял?.. Или стырили… Точно стырили!.. Ко мне в кино какой-то все лип… такой… в кепке… А у тебя вообще денег нет?
— Вот… Все, что есть… Я капитану Воскобойникову взаймы дал… у него там жена…
— Былядь!.. Смеху подобно…
— Что же теперь делать? А?
— Так! Ладно! У меня тут знакомые недалеко, попробую занять… хотя… Я быстро… А ты тут сиди… Двоих не выпустят.
— Да как же я?..
Но Ленька уже бросил его.
Подошел официант с графинчиком:
— Коньячок, пожалуйста. А вот счетец… А куда это ваш товарищ побежал?
— Он сейчас придет… Ему тут надо…
— Понятно… А платить вы будете?