— А никто тебя не заставляет жить с сумасшедшей большевичкой! Я завтра же покупаю билет!
Лева ничего не ответил, демонстративно снял трубку, набрал номер приятеля и громко спросил: «Можно у тебя переночевать?» Он не успел на пересадку и долго вышагивал, постепенно остывая, по темным улицам. Приятель побежал покупать водку у таксистов, но когда вернулся с криком: «Гусары, радуйтесь — вино!» — Лева, успевший за это время позвонить Анечке, попросил у него взаймы, поймал частника и вернулся к своей зареванной большевичке.
Когда их навестила Машка Штоколова, Анечка, едва дождавшись, чтобы подруга наконец заткнулась для переведения духа, спросила с кривоватой усмешечкой:
— Ну, как там его превосходительство?
— Кто?
— Папаша мой.
— Я не знаю… Хорошо, наверное… А Степку я часто вижу! Их недавно директор стричься послал, всю их джаз-банду, сказал, что не пустит в школу, ну ты ж его знаешь! И, представляешь, они решили все постричься налысо, ну как протест. Пошли в парикмахерскую, и первый правда постригся, а остальные посмотрели на него и не стали. Вот он один и ходит, как дурак, стриженый. Я Степке сказала, что они непорядочно поступили.
Это мягко сказано, непорядочно! Они же еще и хохотали надо мной, а покойный друг все время, пока я не оброс, цитировал «Как закалялась сталь» (наверное, фильм, вряд ли он книгу читал):
— Эй ты, плешь водяная! Смывайся отсюда, пока я тебе компостер не поставил!
Но сейчас генеральская дочь об отце и брате не вспоминала, не до того ей было. И не только усталостью и невыспанностью объяснялась ее непроглядная удрученность. Дело было в том, что над ее и Левушки легкомысленными головами с недавнего времени нависал карающий меч советского закона, и, возможно, Знатоки в серых мундирах уже вели следствие, уже проводила хитроумную экспертизу Зиночка Кибрит, и майор Томин под прикрытием торчал в подъезде, притворяясь грузином, и не сегодня завтра резонер Пал Палыч станет их раскалывать и с неизбежностью расколет на допросах и очных ставках. Тут она об отце опять вспомнила и подумала: «Как хорошо, что он есть, в случае чего Сашку ему отдадут, а не в детдом».
Началось это два месяца назад. Аня возвращались с Сашкой из кукольного театра, когда услышала за спиной крики: «Бочажок! Бочажок!» Она оглянулась и увидала бегущего к ней через улицу бородатого парня. «Ну ты чо, не узнала? Здорово, Бочажок! Твой, что ли, спиногрыз? Похож! Тоже драчун, а? Помнишь, как ты меня?» — бородач радостно захохотал, и Анечка его узнала. Он учился на курс старше ее, звался Сережей, фамилию она не помнила, но помнила кличку, которой его, пряча зависть под презрительной насмешливостью, наделили однокурсники: Старфакер. Слухи о его донжуанских подвигах были явно преувеличены, однако дыма без огня не бывает. Он сразу же положил на Анечку глаз, но был высокомерно отвергнут, ей такие напористые и жизнерадостные никогда не нравились. Старфакер обескуражен не был, продолжал приставать и зазывать в кино и в гости, один раз даже на премьеру в театре на Таганке, а на картошке, на танцах, все пытался Анечку притиснуть, а потом наклонился и лизнул ее в самое ухо, думая таким образом возбудить ее чувственность, а та, не будь дура, влепила ему такую звонкую пощечину, что все на них уставились, а молодые люди злорадно захохотали. Потом его выгнали — сначала из комсомола, а потом и из института за фарцовку, говорили, что он получил срок, но, видимо, не очень большой.
Он был все такой же шикарный, весь в джинсе, в офигительных темных очках «Макнамара», или как там они назывались, и, судя по всему, все такой же идиот. Тут же стал зазывать пообедать в ресторан, а потом предложил подвезти на своих новеньких «Жигулях». «Машина — зверь!» — хвастался Старфакер, и Анечка согласилась, потому что видела, что сыну очень хочется прокатиться в этой сияющей машине. Ехали с ветерком и под музыку еще мало известной в Союзе Queen.
— Ну ты что, даже кофейком старого друга не угостишь? — спросил приставака у подъезда.
— Ну пойдем, если хочешь. Муж будет очень рад.
Упоминание мужа Старфакера не смутило, и в итоге он остался ужинать, предварительно смотавшись за каким-то невиданным импортным бухлом.
— Кучеряво живешь! — иронически отметила Анечка.
— Красиво жить не запретишь! — парировал богатый гость и в полном соответствии со сценариями некоторых серий «Знатоков» стал соблазнять нетрудовыми доходами в общем-то неплохих, но морально неустойчивых и падких хозяев.
Анечка была против, она при всей ненависти к советской власти, а может, как раз благодаря этой зоологической ненависти была законопослушной трусихой, но Левка, которому надоело до чертиков грузить и сторожить по ночам, ужасно воодушевился перспективой надомной работы и длинного рубля.
Да и выглядело все вроде бы безопасно. Старфакер снабжает их материалом (это был тонкий брезент, как на солдатских плащ-палатках) и выкройками. Швейная машинка у них своя, хорошая, электрическая, осталась от Левиной мамы. Они шьют модные штаны (как сказал Старфакер: а-ля джинсы), он у них забирает готовую продукцию, платит кругленькую сумму, и все, разбежались. Если что, всегда можно сказать, что шьют себе или друзьям.
Понятно, что Анечка и Лева были только одной из ячеек преступной сети. Но кто еще шил эти брезентовые штаны, они не знали и не интересовались: меньше знаешь, крепче спишь. Потом все эти а-ля джинсы развозились по подмосковным комиссионкам и барахолкам или оптом сдавались закавказским барыгам, которые нашивали на них поддельные польские или венгерские лейблы и загоняли у себя по немыслимой цене.
Первую партию, десять штук (материала было на двенадцать, но неопытные закройщики и швеи какую-то часть запороли), Лева и Анечка закончили в срок, получили денежки, обрадовались, купили себе и сыну подарки и ударными темпами пошили следующую дюжину, но Старфакер куда-то исчез. Аня встревожилась и запретила мужу звонить работодателю.
Но через неделю, не вынеся неизвестности, она сама набрала его номер. Ей ответил неприязненный старушечий голос:
— А кто его спрашивает?
— Знакомая.
— Ну понятно. Опоздали, милочка!
— Что значит — милочка? Я звоню по делу…
— Ах, по делу?! Так тоже опоздали! Нет уже никаких дел! Все! Доделались уже! Забрали Сережу! Вот из-за таких блядей…
Анечка положила трубку.
Лева уговаривал ее не паниковать, но и сам был до того напуган и растерян, что предложил Анечке с Сашкой бежать из Москвы под защиту всемогущего в его представлении генерала. Анечка на эту глупость ничего не ответила и бросилась уничтожать улики — она резала на мелкие клочки нелегальные штаны и не разрешала мужу выбрасывать их в мусоропровод, это же явная зацепка, отнести надо куда-нибудь подальше. Брезент резался медленно и трудно, ножницы были одни, в общем, кошмар какой-то. Под утро Левушка отволок мешок за два квартала и выбросил в мусорный бак в каком-то темном дворе.
Это было две недели назад. Беспечный Левка забыл уже об этой безумной ночи, снова разгружал по ночам вагоны, смеялся над Аниными страхами, много, но не очень увлекательно рассказывал о своей учебе, о перспективах, которые открывают перед человечеством электроника и кибернетика, спорил с женой о теории конвергенции социализма и капитализма, в которой находил рациональное зерно.
Анечка тоже понемногу успокаивалась. Похоже было, что пронесло. Вот она смеялась над Старфакером, считала его ничтожеством, а вон он какой оказался — не сдал их, можно сказать, спас…
Сашка совсем разнылся, пришлось все-таки взять его на руки, повесив сумку на сгиб левой руки. Вообще-то сынок у нее капризным не был, просто ему очень жарко, с утра шел снег, и Аня надела на него цигейковую шубку и шапку тоже меховую, а в трамвае было душно, как в бане. А сама она замерзла, особенно ноги, сапоги отданы в починку, а старые туфли сразу же промокли насквозь. Но вот уже и подъезд, взобраться на четвертый этаж, и все, мы дома. Странно, что у нас свет горит. Левка же говорил, что уйдет.
Когда Анечке оставалось преодолеть всего один последний пролет, дверь их квартиры открылась, и из нее появился милиционер. Анечка застыла. «Господи! — взмолилась она. — Господи! Спаси!»
Милиционер замешкался в дверях, отдал кому-то честь и сказал:
— Вы уж простите, товарищ генерал!
Анечка, услышав, что их делом занимается и сидит в засаде целый генерал, пришла в такой ужас, что, если бы ей не отказали ноги, она бы предприняла бессмысленную попытку к бегству, но тут знакомый до слез и припухших желез, но совершенно невероятный голос ответил:
— Да все понятно, капитан. Ты не волнуйся, больше не повторится, никакого шума после одиннадцати!
— Сами понимаете, служба! Был сигнал, обязан отреагировать. Такая склочная бабка, на всех пишет, уже и на меня жалобу накатала… Ну до свиданья!
— Будь здоров!
Участковый еще раз козырнул, и дверь закрылась. Проходя мимо застывшей Анечки, милиционер спросил: «У вас все в порядке?»
— Да, спасибо, — ответила генеральская дочь и, спустив Сашку с рук, сказала: — Все, дальше ножками. Мама устала.
Она еще постояла, переводя дух и глядя, как Сашка, почему-то переставший капризничать, смешно карабкался по ступенькам.
Когда она открыла дверь, в прихожей стояли улыбающийся и, кажется, пьяненький Лева и напряженный, стоящий по стойке смирно отец.
— А у нас гость! — весело крикнул Левушка.
— Здравствуй, папа.
— Здравствуй… Я вот в командировке…
Анечка присела на корточки и, не глядя на Василия Ивановича, стала раздевать Сашку, не отрывающего глаз от незнакомого военного. Повисло молчание, потом Анечка спросила:
— А где ты остановился?
— Я в гостинице…
Левушка замахал руками и закричал:
— Да ты что?! Как ты можешь?! Василий Иванович, какая гостиница?! Вы у нас, у нас… — и, не выдержав, выпалил: — Василий Иванович сказал, что все подпишет!
— Правда? — тихо спросила Анечка, поднимая голову и глядя в глаза отца.