Пока что все вышесказанное отвечало на вопрос, почему решение генерала стало возможным. А теперь я хочу сказать, почему оно было необходимым.
Потому что генерал должен в конце концов совершить свой подвиг.
И вы можете сколько угодно хихикать, или возмущаться, или пожимать плечами, я буду настаивать, что это и есть подвиг, «подвиг силы беспримерной», как поет князь Елецкий — ведь Василий Иванович жертвовал своей жизнью, пусть и не в буквальном биологическом смысле, но вообще-то всей своей жизнью — во имя того, что счел своим долгом.
Жаль, не знал он, Кому в этом случае отдать честь и у Кого спросить: «Разрешите выполнять?» Но ничего, потом узнает.
Глава последняя
Объективности ради
Мы запишем в тетради —
Люди гады, а смерть неизбежна.
Зря нас манит безбрежность
Или девы промежность,
Безнадежность кругом, безнадежность.
Только в той же тетради
Я пишу Христа ради —
Ну не надо, дружок мой сердечный!
Воет мрак центробежный,
Ад клубится кромешный…
Ангел нежный мой. Ангел мой нежный…
Пора прощаться.
Бумаги подписаны. ОВИР дает добро. Скатертью дорога.
Эпиграфом можно было взять и другое мое стихотворение, тоже хорошее и честное:
Нас Родина щедро поила.
И, в общем-то, сносно кормила.
А если когда и лупила,
То, честное слово, вполсилы.
Но нас она не любила.
И мы — увы — не любили.
А без любви, как утверждают некоторые, и брак теряет всякий смысл и подлежит расторжению, что уж говорить о гражданстве.
Да и за что любить-то? Ну вот за что?
Ну как за что, дурочка?
Да хотя бы за сияющий иней на кустах, розовый и золотой, помнишь, тем январским утром в Перми? Или за вуснежские березы… ладно, ладно, пусть не березы, хотя они и не виноваты во всей этой песенной гнусности, но клен, вспомни, старый клен, никак не соглашающийся облетать и горящий колдовским багряным светом в сизой ноябрьской мгле, в черном лесу?
И роскошество чемодуровской сирени, ранней, еще не распустившейся до конца, темно-лиловой, переливающейся кипучей волной через штакетник да еще и мокрой от недавней грозы! И как же не прав Тютчев, написавший о хвойной зелени «хоть век не желтеет, но век не свежа», будто он никогда не видал нежнейших и свежайших весенних кисточек на концах еловых веток! И какой же у них восхитительный кисленький вкус, помнишь?
А вкус первого снега, зажатого в красной ладошке? А вкус жующейся вместо чуингама вишневой смолы или вообще гудрона? А пирожки у метро «Бауманская» и шашлыки на ВДНХ? А мороженое в ГУМе?
И все эти полузабытые запахи — только вдохни, и отправишься, как миленькая, на безнадежные поиски утраченного времени: маминого лака для ногтей, отцовского «Шипра» и канифоли, бабушкиного постного масла в бутылке из-под молока и даже Степкиного карбида и пистонов…
И, разумеется, сырости грибной в оврагах, и полночного костра с обугленной картошкой, и щемящей полыни, и креозота на какой-то неведомой летней станции.
А гул затихающих строчек Чуковского и Маршака? А «Серая шейка» по радио в исполнении Бабановой — «Первый осенний холод, от которого пожелтела трава, привел всех птиц в большую тревогу…»? А «Буратино» в исполнении Литвинова? Я тут благодаря «Арзамасу» узнал, что он не только папу Карло озвучивал, но и самого деревянного человечка и всех остальных, это Роза Иоффе придумала менять скорость записи, и чудесный дуэт Буратино и Пьеро она записала наложением:
Волны музыки разливаются,
В быстром танце мы весело кружимся.
Что задумано, то сбывается,
Свет и счастье нас ждут впереди!
Я чуть не расплакался, когда слушал…
А помнишь, как ты в Нальчике случайно нашла и от нечего делать стала читать «Маленького Иллимара» (до сих пор непонятно, как вообще эта книга к бабушке попала)? Ты так ее полюбила и так носилась с этим эстонским мальчиком, что все заинтересовались и тоже прочитали про него: сначала мама, потом отец, а потом и повторюшка тетя хрюшка Степка, — и всем тоже понравилось. И картинки там были чудесные — Тычок, например, изображен даже лучше, чем у Пикассо…
А как тебя волновали и томили доносящиеся по вечерам из кинотеатра «Зеленый» странно искаженные голоса и музыка?
Ну а мульфильм «Про бегемота, который боялся прививок»? А «Ореховый прутик» с колдуньей Клоанцей? А несравненная «Женитьба Бальзаминова»? А как ты расплакалась, удивив и напугав Леву, на михалковском «Обломове», когда зазвучала папкина «Casta diva»! Хотя сам фильм тебе понравился не очень…
И вообще, как говорили в советских телеспектаклях мятущиеся героини: «Любят разве за что-то?..» Ну в смысле — «…за что, не знаю сам…».
Да за Пушкина же, в конце-то концов! За «Мороз и солнце, день чудесный», и «Буря мглою», и «Пора, мой друг, пора»!
За Пушкина, за учительницу твою Анну Андреевну, за Машку Штоколову! Разве же мало?
Но все, что я здесь перечислил и мог бы продолжать до бесконечности, это ведь все больше для малышни и стариков, а вам, юноши и девушки, подавай свободу и правду, ну а их, конечно, не было. Даже значения этих слов забылись и исказились, так что и до сих пор вспоминаются с трудом и служат предметом интереснейших дискуссий.
Рабская ложь к тому времени была, в общем-то, выносимой, и даже уютной, и нисколько уже не опасной для жизни, но оставалась все равно невыносимой, особенно для юных и пылких сердец. Можно, конечно, печально улыбнуться и умудренно сказать: «Ну что вы, глупыши! Ну какая свобода, какая правда? Да ведь их и нигде и никогда не было и не будет!» — и процитировать: «Недорого ценю я громкие права…» или даже «Российская империя — тюрьма, но и в Европе та же кутерьма!» — но это ведь будет опять-таки рабская хитрость и подлость, совсем ведь не та же!
Мой племянник Темочка однажды пришел из школы (в самом начале первого класса), строго посмотрел на нас с сестрой и сказал:
— Мне кажется, вы Ленина не любите!
И мы не ответили: «Да, Темочка, ненавидим! Он гад. Он нашу Родину погубил, а хотел и весь мир!» Нет, конечно. Мы захихикали и как-то его заболтали и отвлекли. Хорошо еще не сказали, что любим. Я не знаю, что в таких случаях делают современные родители, может, они и объясняют первоклашке, как именно относятся к президенту, но у нас тогда выбора не было.
А то, что его отец, старший Тема, в книге о средневековом китайском философе Ван Ян Мине ни разу не упомянул и не процитировал Ленина и только один раз — Маркса, это всем казалось невероятной смелостью и чудом, да ведь и было ими! Было!
А как я получил тройку по теории литературы! Я на первый вопрос (то ли Аристотель, то ли Лессинг, не важно) ответил бойко и правильно, а на второй отвечать не стал, нет, не отказался из принципа, но честно сказал, что не знаю. Вопрос был о взглядах на литературу Л. И. Брежнева, высказанных в «Малой Земле» или «Возрождении». Тетенька-экзаменатор покраснела и сказала печально: «Я вам больше тройки поставить не могу». Теория литературы, блядь!!
Мне Андрюша Немзер посоветовал хотя бы из авторской речи мат удалить, но как же тут можно удержаться?! До сих пор во рту этот вкус…
И как же все при этом веселились! Бог ты мой!
Когда я приезжал из Москвы на выходные к своему покойному дружку, мы в воскресенье утром, валяясь в постелях, смотрели телевизор и надрывали похмельные животики — «Сельский час», «Служу Советскому Союзу», еще какую-то такую же дичь. Каждое сказанное слово и каждая показанная картинка были настолько смехотворны, что «Вокруг смеха» не шло ни в какое сравнение. Да и чувство юмора у покойного Олежки было невероятное, его комментарии доводили меня до колик и истерики. Хотя все это было уже в 1980-х…
Боюсь, что те, кто жил в те далекие времена, и, быть может, еще яростней те, кто тогда еще не родился, кто из-за нашего капитализма полюбил социализм и анархизм, а из-за нашего христианства — атеизм, обвинят меня в злостном преувеличении и сгущении красок. Отвечу: без подобных сгущений изящная словесность невозможна.
Я тут посмотрел пару серий «Деревенского детектива», была идея сравнить патера Брауна с Анискиным, чтоб выявить и подчеркнуть специфические особенности советской культуры. Но стало скучно и грустно, выписал только удивительную фразу, сказанную мудрым деревенским детективом на правлении колхоза: «С твоей демократией на лодырей управы нет!»
Гораздо любопытнее были комментарии зрителей, особенно некой Эльзы Баледер (орфография и пунктуация оставлены без изменений):
«Боже мой… какая настольгия… как хочется вернутся в те года… где не было наркомании-праститутции-педофилов… учили добру… хочу жить как в кино в 1960-е года… такая благодать и чистота, которой сейчас у нас нет… нету больше и не будет таких добрых и чистых фильмов… нет теперь таких артистов».
Насчет артистов я с Эльзой согласен. И почти согласен с теми, кто говорит о том, что жизнь в года т. н. застоя была благополучной и спокойной и никто никого особенно не мучил, требования были минимальные, вот как Леве Рубинштейну кто-то на каком-то собрании сказал: «Молодой человек, следите за лицом!» Даже выступать уже на этих собраниях никого не заставляли, надо было просто за выражением лица следить и не гримасничать, когда выступают ответственные товарищи. Можете даже, если не в первом ряду и не видны из президиума, читать потихоньку свои «Труды по знаковым системам» или «Поэтику ранневизантийской литературы».
А вечерний эфир струит «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады» и международный фестиваль песни в Сопоте! А там даже Christie выступали, между прочим!
А в «Вопросах литературы» вышла статья о Розанове с обширнейшими цитатами, а в «Литературке» такая острая публицистика, что диву даешься — и про бездушие и формализм некоторых партийных и советских работников, и про то, что наша легкая обувная промышленность никак не поспевает за временем и не может наладить выпуск модных босоножек на платформе. И по следам этих публикаций в министерствах проводятся коллегии и намечаются конкретные шаги по преодолению недостатков!