«Сейчас пришло в голову, а вдруг Врангель умрет, меня посадят на его место на Северном Кавказе. Вот будет неприятный сюрприз. Для меня хуже нет этого Кавказа, тем более что лучшие части Добровольческой армии уведены к Дону, и здесь только оставшиеся терцы и кубанцы» (24.02.1919)[260].
Хотя генерал А. А. Брусилов и не вождь Добровольческой армии, но реакция Эрдели на слухи об офицерской организации под его началом в Москве интересна:
«На Брусилова надеяться нечего, веры в этого вьюна нет никакой, но все может быть, так как Брусилов воспользоваться моментом может и может перекраситься из монархиста в большевика, а потом в республиканца и опять в монархиста, сколько угодно»[261].
Отношения с недавним противником, немцами, и союзниками – особая тема в этих записках. Ох, как они не похожи на расхожие штампы эмигрантских мемуаров!
Прежде всего интересна позиция самого генерала в отношении немцев в изменившейся ситуации, когда они из врагов превращаются в фактор стабильности.
«Скорее бы хоть немцы пришли – в них и у них искать спасения и помощи. Я ли это говорю? Да, я служить не стану, с ними против своих не пойду. Но помощи их жду, скорей бы» (9.04.1918)[262].
«Я невольно, как гражданин покоренной страны, должен буду подчиниться силе, но увеличивать военные ряды немцев собой, хотя бы для уничтожения большевиков, немыслимо, конечно. И в душе буду благодарен врагам своим за прекращение гражданской войны и за то, что буду хоть и в покоренной стране, но иметь право на жизнь, а не на расстрел, как теперь» (10.04.1918)[263].
О немцах генерал пишет, что их присутствие вносит некоторую путаницу в традиционное черно-белое видение войны:
«У нас с большевиками общий сторонний враг – немцы, но это не препятствует отнюдь нашему сближению с ними [с немцами. – О. М.]»[264].
Большинство офицерства, измученные боями и невзгодами войны, начинали смотреть на немецко-украинские войска как на избавителей от ужасов Гражданской войны[265].
Но были и исповедники традиционных антигерманских настроений. Родзянко, бывший председатель Государственной думы, грезил о заключении мира с большевиками, чтобы бороться с немцами. Это крайне редко встречавшаяся позиция. А вот Эрдели высказал в ответ ему гораздо более популярную в 1918 году идею о том, что лучше бы они дрались без них, добровольцев, сами между собой – немцы и большевики.
В апреле 1918 года неясность отношения к продвижению немецкой армии на юг, в район Дона, казалась Эрдели крупнейшей стратегической недоработкой командования. Действительно, что делать добровольцам, если они встретят немецкие части? Вступить в бой? Сдаться и разоружиться? Лично Иван Георгиевич полагал, что к моменту соприкосновения их с немцами те уже расправятся с большевиками, и тогда добровольцам будет целесообразно разоружиться для того, чтобы им дали пропуск в Россию, «туда, куда кому надо».
То, что немцы большевиков сомнут, у него не вызывает сомнения. И тут, полностью решив, что нелепая история с большевизмом уже близка к завершению, генерал несколько капризно замечает: плохо то, что присутствие немцев разобьет тот патриотический порыв, который сейчас собирается против большевиков.
Он не заблуждался насчет отношений между немцами и большевиками. Обвинения в германских деньгах, гремевшие в 1917 году, его не убедили, он понимал их пропагандистский характер. А ныне, в 1918 году, то, что они, добровольцы, имеют общего с германцами врага – русских большевиков, он считал ужасным. Голос крови для него звучал сильнее, чем голос класса. Генерал сознавался на страницах дневника в предубеждении против немцев, что вообще бы с ними не вступал ни в какие компромиссы, но разумом понимает, что практичнее было бы на них опереться. Немцы прогонят большевиков, начнется подпольная борьба с немцами.
Будучи носителем представления о народе-богоносце – воплощении всех лучших качеств человека, он тут же замечает, что русский народ не простит тем, кто придет с немцами наводить порядок.
Германофильские настроения в добровольческих кругах оформились и окрепли, когда прошли слухи о том, что немцы активно действуют против большевиков на Украине и упраздняют советы. Раздались голоса за начало переговоров с германской армией. Но Эрдели считает, что при таком положении страны ее будут стричь все – и союзники, и Германия, что союз с Германией хорош только на первое время, но вообще это ошибочный курс[266].
После установления своеобразной демаркационной линии с немцами по реке Дон деникинскую армию стали покидать люди, чтобы попасть в спокойные места, обеспеченные немецкими войсками. Многим надоело скитание, и они хотели избавиться от напряжения боев, хотя и не знали, что творилось в зоне оккупации. Деникин потерял таким образом половину штаба. Эрдели, в котором уже формировался критик главнокомандующего, расценил это как показатель недоверия к командованию[267].
Подлинная картина отношения к союзнической помощи стран Антанты предстает не из мемуаров, не из газетных материалов, а из записок участников процесса, сделанных сразу по следам событий. Эрдели дважды направлялся штабом А. И. Деникина для выполнения заданий дипломатического характера: в Салоники в октябре 1918 года для встречи с верховным комиссаром Антанты и в Баку для переговоров с англичанами о судьбе русского флота на Каспийском море в феврале-марте 1919 года.
Целью визита в Салоники были переговоры об участии британских и французских частей в борьбе против советской власти:
«Скорей бы нам с большевиками справиться у себя дома, чтобы союзники помогли нам в снарядах, средствах, технике, и тогда все наши присоединятся, все армии будут – ОДНО, и все пойдут на Москву и расчистят всю эту сволочь»[268].
Его суждение по поводу того, что присутствие союзников объединит и усилит «все здоровые силы», находит широкие аналогии в настроениях других белых офицеров. Так же думал и председатель Донского правительства А. П. Богаевский: «Дай Бог, чтобы прибытие союзников внесло мир в измученную страну!» (5.10.1918)[269]. Такое видение войск Антанты как карательных передалось и советской стороне.
Насчет мотивов помощи Эрдели не заблуждался: англофранцузским акционерам нужно вернуть деньги и собственность, значит, их правительствам придется помогать восстанавливать порядок в стране. Кроме того, Россия и в послевоенный период нужна будет им как противовес Германии. В этой части рукописи встречается любопытная ремарка. Чтобы служить противовесом Германии, России нужно быть единой и, судя по всему, самодержавной, а это европейским социалистам может прийтись не по вкусу[270].
Его личный мотив для признания необходимости сотрудничества состоит в том, что участие иностранцев в борьбе с большевиками позволит избежать подлинной междоусобицы:
«А что будет с нами бедными? Чехословаки от нас уйдут, борьбу с большевиками надо вести нам самим, русским людям с русскими же. Будут настоящие политические социальные междоусобицы. Опять кровь, если только союзники не вмешаются в наши внутренние дела и не поддержат здоровые элементы»[271].
Вскоре, 30 октября, он записал, находясь в Софии:
«Что-то у нас там делается? <…> Может быть, в армии неудачи, нелады, отсутствие патронов, тягости разные? Мучает мысль – справятся ли союзники с революционной войной, справятся ли с большевизмом нашим, который отзовется в Европе»[272].
В Салониках у него осталось хорошее впечатление от англичан, которые вели себя по-товарищески, и совершенно был разочарован во французах. Внучке француза, совершенно забыв об этом факте, он писал в связи с этим:
«…Они [французы] так напыщенны, смотрят такими мировыми победителями и так подчас снисходительны и великодушны, что становится и больно, и оскорбительно. Англичане очаровали меня своей простотой, сердечностью и прямотой. Скромны, жизнерадостны, работают хорошо, дельно, столько открытого в них. Сразу между ними почувствовал себя как дома»[273].
Эрдели вел переговоры в основном с французскими официальными представителями, поскольку по секретной договоренности с Великобританией Франция имела преимущественные права на эту часть разваливающейся Оттоманской империи. Предметом переговоров Эрдели с союзниками были вооружения, и оказалось, что Франция готова передать армии Деникина пушки русского образца, которые находились в болгарской армии, и получить взамен хлеб. Эрдели заявил, что хлеб нужен голодающей России и что такой ценой их помощь России не нужна. В своем дневнике он возмущенно писал, что французы требуют от добровольцев немедленного возмещения и полновесных гарантий, не желая замечать суть переживаемого момента.
Но в Баку он разочаровался и в англичанах, но повысил мнение о французах. 13 марта 1919 года он записал в своих «листках»:
«Додержаться бы до совместных действий с Колчаком, чтобы оттянулась от нас часть большевиков. Америка не желает нам помогать. Англия ведет двусмысленную игру. Одна Франция трезво смотрит, но она одна. Что-то нас ждет. Какие еще невероятные усилия, жертвы, лишения нам впереди предстоят»[274]