[51]».
Густав Хильгер уехал из Винницы в чрезвычайном раздражении, так и не добившись от Власова его прямого согласия войти в марионеточное правительство.
Но вывернуться Власову все же не удалось. Штрик-Штрикфельдт использовал тревогу Власова, чтобы окончательно дожать его.
— Генерал! — сказал он. — Чтобы нейтрализовать докладную записку, которую подал господин советник, необходимо ваше обращение! Ваше обращение нужно нам, чтобы доказать политикам, что офицеры и солдаты Красной армии готовы слушать вас и следовать за вами, как за русским и патриотом. Когда они это поймут, мы приблизимся к нашей цели. А до тех пор, дорогой Андрей Андреевич, нам не остается ничего иного, как идти тернистым путем борьбы против Сталина и против.
— Против этих слепых идиотов вокруг Гитлера! — перебил его Власов.
— Совершенно верно! — Штрик-Штрикфельдт облегченно вздохнул. Наконец-то было сказано то, что ему нужно было сказать, и что он не решался сказать.
Власов внимательно посмотрел на него и усмехнулся.
— Все-таки это удивительно, — сказал он. — Здесь все совершенно иначе, чем в Москве! Вы берете на себя ответственность и действуете по вашей совести. Такое у нас немыслимо. Малейший намек диктатора — и все падают ниц!
Штрик-Штрикфельдт так и не понял, то ли Власов восхищается им, то ли издевается.
— Так вы поможете нам? — отчаявшись разгадать эту загадку славянской души, спросил он. — Ине только в этот первый раз, с листовкой, ной в том, что последует за ней?
И для Власова, и для Штрик-Штрикфельдта это было заключением союза.
Как мы уже говорили, наряду с другими офицерами вермахта, Штрик-Штрикфельдт и в самом деле тогда еще верил, что Гитлер прислушается к голосу разума и германский генералитет сумеет добиться правильного политического решения.
Он сказал об этом Власову, но просил (во всяком случае, в своей книге — о, эта прибалтийская порядочность!) никогда не упрекать его, если его ожидания не оправдаются.
Пока же, сказал он, нужна политика «малых шагов».
Власов, хотя он и сомневался, можно ли политикой «малых шагов» дойти до намеченной цели, согласился с ним.
— Ведь путь туда — не близок, — говорил Андрей Андреевич. — А в борьбе против тирании судья один
— успех. Он выносит свой приговор, присуждая победителю звание героя, а побежденному — клеймо изменника.
— Не знаю, доживем ли мы до политического успеха, — возвращая генерала на грешную землю, ответил Штрик-Штрикфельдт. — Но разве только политика определяет наши действия? Если наши планы будут поддержаны хотя бы наполовину, все равно сразу улучшится жизнь русских военнопленных, многие из которых еще и сегодня умирают голодной смертью.
— Вы правы. Ради одной этой задачи оправдана наша политика, — согласился Власов.
Забегая вперед, скажем, что, как полагают некоторые исследователи, эту задачу Власову отчасти удалось решить.
«Давая свое согласие научастие в „Русском Комитете“, — пишет Б.И. Николаевский в работе „Пораженческое движение и ген. Власов“, — группа Власова в качестве обязательного предварительного условия поставила немедленное же облегчение участи пленных. Смертность в лагерях резко понизилась, и, начиная с 1943 года лица, попавшие в плен, имели шансы остаться в живых. Раньше у них таких шансов не было» [52].
10 сентября 1942 года Власов подписал свою первую листовку, составленную с помощью сотрудников Отдела пропаганды.
«Где же выход из тупика, в который сталинская клика завела нашу страну? — задавал он риторический вопрос и сам же и отвечал на него: — Есть только один выход… Другого история не дает. Кто любит свою родину, кто хочет счастья для своего народа — тот должен всеми силами и всеми средствами включиться в дело свержения ненавистного сталинского режима, тот должен способствовать созданию нового антисталинского правительства, тот должен бороться за окончание преступной войны, ведущейся в интересах Англии и Америки, за честный мир с Германией».
Так Власов окончательно согласился сотрудничать с немцами.
Он принял это решение, пишет Екатерина Андреева, не отдавая себе отчета «во всей специфической сложности нацистской машины, в ее нелогичности, имманентной ее природе».
Но, может быть, тут Екатерина Андреева и не права.
Глава шестая
17 сентября 1842 года Андрея Андреевича Власова привезли в Берлин.
«Штаб» русских сотрудников Отдела пропаганды Верховного командования располагался в Берлине на Викториаштрассе, в здании номер 10.
Чтобы попасть туда, нужно было миновать пост охраны.
Обстановка «русского штаба» (решетки на окнах, деревянные топчаны, на топчанах — мешки с соломой) мало отличалась от тюрьмы.
Одеты были русские борцы с большевизмом в заношенное обмундирование с буквами «SU» на спине [53].
В город им выходить запрещалось, а если выводили, то только строем в сопровождении конвоя.
Еду — весьма скудную — приносили из столовой на Потсдамерплац.
Между тем сотрудники отдела честно отрабатывали свой хлеб, помогая немцам в анализе газетной информации. Анализировали они ее, используя свой опыт советской жизни, свои знания того, как дозируется и как маскируется информация в Советском Союзе. Работали здесь опытные советские политработники.
Были среди них и секретари райкомов партии, и крупные партийные журналисты.
Двоим из них вскоре предстояло стать ближайшими помощниками Власова и идеологами власовского движения, и поэтому надобно сейчас подробнее познакомиться с ними.
Мелетий Александрович Зыков о своем прошлом рассказывал много и всегда по-разному.
Поначалу Зыков представлялся как Мелетий Евлампиевич и лишь позднее поменял отчество на Александрович. Тогда же он поменял и отца, который был вначале торговцем из Одессы, а теперь стал малоизвестным литературным критиком меньшевистских взглядов из Екатеринослава.
Еще Зыков рассказывал, что на Гражданской войне был комиссаром.
— Сколько же лет тебе тогда было? — спрашивали у него. — Десять?
— Почему десять? — отвечал Зыков. — Мне уже сорок сейчас. А комиссаром я стал, когда семнадцать было. Потом я литературным критиком работал — преподавал в Москве в Институте имени Герцена и публиковал статьи о русской литературе.
Еще Зыков рассказывал, что, став зятем наркома просвещения товарища Бубнова, он сблизился с Николаем Ивановичем Бухариным и теперь является марксистом до мозга костей. А Сталина он ненавидит за тот еврейский погром, который Сталин учинил в ЦК ВКП(б), НКВД и правительстве.
Когда Бухарина исключили из партии и расстреляли, Мелетия Александровича тоже отправили в концлагерь в Магадан. Спасла война. Зыков попросился на фронт, где вскоре стал политкомиссаром батальона.
В плен к немцам Зыков сдался под Батайском Ростовской области в 1942 году. Зыков хвастал, что уже успел написать в плену меморандум о политическом аспекте военных действий и его, как некогда Николай Иванович Бухарин, заметил сам доктор Геббельс.
Кроме того, он, Зыков, произвел большое впечатление на офицера разведки фон Фрайтаг-Лорингхофена, и тот пристроил его в «Вермахт пропаганда».
Эти подробности разговоров Зыкова известны из воспоминаний участников власовского движения. Относиться к ним с абсолютным доверием нельзя, потому что неизвестно, что придумывал про себя сам Зыков, а что напутали мемуаристы. Но личность Мелетия Евлампиевича Зыкова и впрямь была загадочной.
Б.И. Николаевский считал, например, что его настоящая фамилия — Мосивич, другие исследователи убеждены, что под именем Зыкова скрывался довольно известный литературный критик Вольпе [54]. Но практически все: и сподвижники Власова, и позднейшие биографы — были убеждены, что Зыков — еврей. Выдавали его и еврейские черты лица, и упорное нежелание пользоваться в Дабендорфе общей баней.
Совсем по-другому держал себя бригадный комиссар Жиленков.
Георгий Николаевич родился в 1910 году в Воронеже, рано потерял родителей, рос беспризорником. Вырос до второго секретаря Ростокинского райкома партии Москвы. В этом районе расположен целый ряд крупных промышленных предприятий и учебных заведений, и население его доходило до 400 000 человек.
Был Жиленков, как он говорил сам, почти членом ЦК — являлся членом Московского городского комитета ВКП(б), обладал солидным административным и партийным опытом.
Когда началась война, Жиленков стал политкомиссаром и членом Военного совета 32-й армии.
В плен попал осенью 1941 года под Вязьмой.
Но и в плену Жиленков не порвал с прежними привычками. Он продолжал ощущать себя советским барином и беспризорником одновременно. В дальнейшем он выслужил у немцев роскошную квартиру в Берлине и переехал туда.
В мае 1942 года Жиленков написал план создания на территории, оккупированной немцами, русского правительства. В плане предусматривалась организация борьбы против Советской власти.
Был переведен на службу в Отдел военной пропаганды Вооруженных сил Германской армии, где редактировал брошюры и листовки, которые распространялись на фронте и в тылу действующих советских войск.
Жиленков постоянно жаловался, что его жизнь как партийного секретаря была невыносимой: в Москве он чувствовал себя в постоянном напряжении, поскольку приходилось непрерывно восторгаться сталинским режимом. Когда его взяли в плен, он прозрел, увидев, насколько партия непопулярна в народе.
Тем не менее на Викториаштрассе Жиленков, как истинный партиец, вел нескончаемые партийные дискуссии с товарищем Зыковым.
Власов, которому в советской армии и шага не удавалось ступить без еврея и политкомиссара, искренне обрадовался [55], встретив на Викториаштрассе Жиленкова и Зыкова.