— Району-то что, району нас хлебом не кормить! — начал Бедняков.
— Как у Шелеста? — перебил его Русаков.
— Привез Остроухов шестерню, поставили. Какая тут молотьба, все забивается — долго не продержится и эта шестерня.
— Я о другом. Как у него настроение?
— Настроение, как у всех. Тут уж не до настроения!
— А как Тихон Демкин?
— Его баба всего взяла — с потрохами. Хочешь знать, что баба его думает, — не ходи к ней, спроси его: он теперь ее мыслями и мыслит.
— Да ну? Вроде с характером.
— Все мы с характером, пока над нами баба власть не взяла… — весело сказал Бедняков и настороженно стал всматриваться вдаль. Через поле вналет кто-то гнал лошадь. Человек на лошади широко, кругами размахивал веревкой, которая ему, похоже, служила не только плеткой, — но и сигналом, оповещающем о беде.
— Загонит, — сокрушался Бедняков. — Небось не своя, колхозная — не жалко. Спустить бы штаны, да его так прогнать бы.
Лицо Сергея медленно покрывалось бледностью. Неужели с Надей что?
На лошади подскакал средний сын Матрены Румянцевой Пашка. Кубарем свалился на землю.
— Жене вашей, товарищ Русаков, плохо…
— А где машина?
Пашка, моргая глазами, промямлил:
— Легковичка загрязла.
Русаков подбежал к лошади. Вскочив в седло, с силой дернул поводья. Лошадь сразу взяла в галоп.
— Плохо? — спросил Пашку Бедняков.
— Плохо, Николай Степанович. Рожает. Глядишь, где-нибудь в поле родит, дорога никудышняя…
— А ты чересчур шустрый, я скажу, в чем только не разбираешься, — заметил Бедняков. — Зеленоват еще.
Пашка смутился и покраснел.
У дома Русаковых толпился народ. Сергей вбежал на крыльцо и столкнулся с матерью.
— Полегчало, — сказала Марья. — Схватки… Надо в больницу отправить.
— Я машину пригнал, мама, — виновато ответил Сергей, — и я ей вчера говорил же, а она все «нет» да «нет».
Надя лежала в спальне, высоко положив голову на подушку. Увидев мужа, стала виновато-счастливой, лишь бледность да блеск в глазах выдавали ее состояние.
— Ты не бойся, Сережа, — пытаясь улыбнуться, сказала она. Сморщилась от боли. Напрягаясь, старалась скрыть боль от мужа. Пока Марья отдавала все необходимые приказания, Сергей выбежал на кухню, постоял немного, схватившись руками за голову, прижался к печке. Там и нашла его соседка, тетя Катя. Обозвала глупым.
— Ничего худого не случится, Серега. На этом свет стоял и стоять будет.
26
Василий Иванович находился в своем кабинете и никого не принимал. Клавдия Мартьянова без устали туда и обратно бегала с бумагами.
— Не в духе начальство?
— Перцу задаст! — отвечали в бухгалтерии. — Сейчас и разговаривать не станет. Деньгами занят.
Чернышев, обложившись бухгалтерскими бумагами, занимался действительно деньгами.
— Деньги, они работать должны. Поняла, Клава? Без этого жить никак нельзя. Колхозник работает в полную отдачу? В полную. А деньги должны работать вдвойне.
И толстыми неуклюжими пальцами бойко стучал на счетах.
— Знаешь, когда у нас будет мешок денег, мы с тобою станем коммерсантами. — Чернышев загибал пальцы, перечисляя, что мог бы сделать и продать колхоз, если бы обладал хорошим капиталом.
— Коммерсантами — не коммерсантами, — согласилась Клавдия, — но денег на оплату шабашников нет. Ни сейчас, ни потом.
— Каких шабашников? — нахмурился Чернышев. — А-а… это ты о строителях без нарядов?
— У нас есть свои силы строить и склады и коровники, твердо заявила Клавдия, потупившись, ожидая, что сейчас председатель взорвется.
— И ты туда, — спокойно сказал Василий Иванович, — значит, свои силы. Так думаешь! Я документ подписал, аль нет?
— Подписали, но я его к делу не приму. Если будете настаивать, я его передам в ревизионную комиссию.
— Вот те на, — развел руками председатель, — на кой черт мне такой главный бухгалтер!
— Вот так, Василий Иванович!
Чернышев недоуменно и чего-то не понимая смотрел на Клавдию, будто не узнавал.
— Деньги колхозные… — начала было говорить Клавдия.
— Это я знаю.
— А знаете, о чем тогда разговор!
В другой раз, по мелочам, как часто бывало, Чернышев и действительно накричал бы, и долго потом ходил бы по кабинету, потеряв покой. Но теперь, уловив твердость в словах и вообще в поведении Клавдии, не то что растерялся, а… призадумался. Он понял, что бухгалтер так и сделает, как сказала.
«Вот оно, начинается! А ты нишкни, Василий Иванович: кругом народный контроль».
Чернышев отвернулся от Клавдии, и та вышла из комнаты. Долго он постукивал карандашом по обивке стола, переваривая то, что случилось.
«Ну, что ж, возьмем и это на учет», — наконец со вздохом произнес он и через какое-то время, видимо забывшись, снова защелкал костяшками и снова вызвал Клавдию.
— Мельницу свою надо, мельницу нам позарез…
— А окупится, Василь Иванович? — как ни в чем не бывало спросила Клавдия.
У председателя добродушно-хитрое лицо.
— Эх, Клава, Клава, еще спрашиваешь. Бухгалтер ты отличный, все до копеечки на учете, а вот баба не хозяйственная. Замуж надо, — вот и научишься хозяйствовать.
— Да что вы меня замужеством пугаете, Василий Иванович!
— Не пугаю, а дело говорю. Гляди, свое хозяйство будет, мужнина зарплата… Вот уже и оборот денежный, — Чернышев улыбнулся собственной шутке и тут же забыл про нее. — Эх, нам бы накопить деньжат: зерносклады новые… телятник перекрыли бы, строительство на поточный метод поставили бы… — И тихо, заговорщически продолжал: — Сейчас, милая, надо не зевать. Колхозам большой экономический простор дан — вот прибыль и надо удвоить, утроить в удобное для нас время. Хозяйством надо уметь крутить. Сейчас время такое, — Василий Иванович пронзительно смотрел на своего бухгалтера. — Не сумеешь колхозу обеспечить максимум, жизнь выбросит тебя за порог. Сейчас вялому да неповоротливому здесь делать нечего. Правду я говорю, Клавдия? Ты же руководящий работник и должна знать.
— Да вам лучше знать, Василий Иванович.
— Лучше, лучше, — проворчал Чернышев. — Притворяешься, что не понимаешь. А деньги эти, что я подписал, ты заплати.
— Вы же не маленький, Василий Иванович. Не могу.
— Через не могу.
Побаивалась Клавдия председателя и уважала. Никакого другого председателя не хотела бы… Но сейчас было все иначе.
— Можете меня наказать, но денег я не заплачу. Это нарушение воли колхозников, — негромко, и от этого особенно внушительно сказала она.
Чернышев опустил голову и закрыл глаза.
— А где наш генерал-то? — вдруг опросил он.
— Известно где, в поле Русаков.
— А ты попроси, чтоб поглядели. Может, он здесь где?
Клавдия вышла из председательского кабинета. Чернышев, пригорюнясь, облокотился на папки с бумагами и так сидел, о чем-то думая.
После открытого партийного собрания Чернышев с Русаковым встречались редко. С рассветом агроном в поле, у председателя тоже дел по горло. А если и сойдутся, то опять не до излияний: все текучка да текучка; вопросы решались накоротке.
Зато сейчас Русаков оказался поблизости и не замедлил явиться.
— Наколбасили мы с тобой, генерал, — начал Чернышев, не приподнимая головы от бумаг, — нет житья от сельхозуправления. Вечно за спиной Батова стоять не будешь. Надо и самим кумекать.
Сергей сел напротив председателя, внимательно его разглядывая. Чернышев сказал:
— Говорил тебе весной, да ты не слушаешь — мало, что ль, учили? Раньше за севообороты всыпали, и теперь за них всыплют.
— А вы видели горох? Свезите туда Волнова, пусть он своими глазами убедится, Василий Иванович, — Русаков ближе подсел к председателю, — поверьте, никому не нужен севооборот ради севооборота… У Сухого Куста земля поспевала медленно, вот я и поменял горох с кукурузой. Тем более кукурузу надо было переносить, потому что плантация заражена проволочником. И пусть Волнов…
— Ты здесь агроном, но не там, — перебил Сергея Чернышев, — и меня бьют не за горох, который, как ты говоришь, отличный, а за то, что мы нарушаем чередование культур… Ей-богу, как ни прикинь — все у нас идет вразрез с управлением. Одно дело делаем, а контакта не получается. А это плохо. Не считаться с этим нельзя. Понимаешь, Сергей. — Чернышев расположен был говорить откровенно. — Вот я тебя генералом зову. Уважаю. Но ты без своей политики человек!
— Без какой такой своей политики?
— Молодой ты еще! Слушай же да учись. Существуют ситуации, их учитывать надо. Сколько лет я председателем? Десять лет. Немало. А других, кто со мной начинал, назови — многие ли председательствуют? И колхоз наш не из последних, на виду. Всегда ли всего можно прямыми путями добиться? Вот — севообороты. Если понимаешь тенденцию в сельхозуправлении — так не стремись поперек дороги ей становиться. Надо оставить горох-то, пусть и не уродился. Заранее сминусуй его, да прикинь — откуда взять дополнительно прибыль. При разумности прибыль всегда будет.
— Ну, а зачем это? Зачем исхитряться?
— Как зачем? Ты думаешь, если перед тобой дорогу открыли свободную, то все пошло как по маслу? Вспомню тебя, хоть дело и прошлое: взял я тебя агрономом, а ты мне на второй же день финт выкинул: чепе! чепе! А чего чепе? Видите ли, Чернышев в район сводку преждевременно дал. А для чего он ее дал? И липа ли это? Черт побери, в конце концов надо понимать обстановку, положение колхоза, ситуацию… Если выразиться по-военному — маневр надо знать…
— Василий Иванович, а вот Чапаев поступил бы так? — В глазах Русакова смешливые огоньки. — А маневрам он цену, честное слово, знал…
— Ну, ты меня Чапаем не попрекай. При чем здесь Чапаев. Мы сами с усами. — Чернышев грузно встал из-за стола, нахмурился. — Я тебе дело, а ты мне все игрушечки. С той же Матреной, — разве нельзя было погодить? Никуда не делась бы.
— Да не отдали бы вы, Василий Иванович, не отдали бы. Вы же человек со своей политикой.
Чернышев сердито взглянул на агронома.