– Ой, нет! – живо возразил министр. – Там же командует этот ужасный Крымов. Нет, нет, любой, но только не он!
Искренний испуг министра обескуражил Корнилова. Вроде бы речь шла о решительности, о надежных людях… Тем временем Керенский картинно отсалютовал рукой в перчатке и, позванивая, зашагал к двери. Фронт он оставлял, его ждала столица.
Глядя ему в тощую селедочную спину, на пузырящиеся галифе, на эти нелепые желтые голенища и малиново звенящие шпоры, Лавр Георгиевич невольно вспомнил старинную степную по-говорку: «Когда караван поворачивает назад, хромой верблюд оказывается впереди…»
Временное правительство наконец-то дождалось Керенского с фронта. Он явился как бы пропахший пороховою гарью, его оттопыренные уши слышали гул орудийных взрывов и свист осколков. С чувством превосходства он набросился на министров с бранью и упреками. Министры смущенно помалкивали. Князь Львов неожиданно попросился в отставку. Его никто не уговаривал остаться. Князь на другой же день отправился в Оптину пустынь – замаливать грехи. Премьер-министром Временного правительства стал Керенский. Исполком Петроградского Совета немедленно объявил о своей полнейшей поддержке правительства. Затянувшееся двоевластие в России закончилось.
Командующий войсками столичного военного округа генерал Половцев приказал занять дворец Кшесинской. Никакого сопротивления большевики не оказали. Этим же вечером удалось арестовать Троцкого. Его отволокли в «Кресты», в знаменитую царскую тюрьму. После полуночи, не теряя времени, кинулись на квартиру Ленина. Квартира оказалась пустой, причем было видно, что жилец сбежал в последнюю минуту. Юнкера, понемногу приходя в ярость, разгромили типографию «Правды».
На следующий день с утра был отдан приказ о розыске и немедленном аресте Ленина. Ордер на арест подписал товарищ прокурора, числящийся в партии меньшевиков, А.Я. Вышинский.
Ленина так и не обнаружили. Вместе с ним исчез Зиновьев.
Мальчишки-газетчики, носившиеся по Невскому с кипами «Биржевых ведомостей», орали во все горло:
– Немецкий шпионаж!.. Тайна немецкого вагона!..
Петроградский обыватель, развернув газетный лист, ошеломленно утыкался в пространную статью под названием: «Дело Ленина, Суменсон, Ганецкого, Козловского и др.»
Поздней ночью под проливным дождем в тылах 16-й армии был задержан неизвестный, пробиравшийся с германской стороны. Он назвался прапорщиком Ермоленко. Промокшего до нитки, его доставили в штаб. На допросе он держался загадочно. Сообщил лишь, что, будучи в плену, дал обязательство работать на немецкий генеральный штаб. Ему «устроили» побег из лагеря военнопленных и помогли достичь линии фронта. Больше он ничего рассказывать не стал и потребовал, чтобы его срочно доставили в Петроград. Основные сведения он сообщит лицам, облаченным высшей властью.Так началось знаменитое дело о запломбированном вагоне и немецком золоте большевиков.
Столичные газеты яростно набросились на «горячий» материал. Смаковалась, обсасывалась каждая подробность обнаруженного заговора. Журналисты осаждали следователей, заставляли их проговариваться. Дело о немецком золоте, об ударе в спину революции принимало грандиозный масштаб.
Газетные сенсации целиком зависят от искусства репортеров. В этом отношении впереди всех оказались «Биржевые ведомости». Это на ее страницах (прежде, чем в других изданиях) появилась знаменитая статья о немецком золоте и загадочном вагоне. Это тайны, о которых так голосисто орали на улицах мальчишки с кипами газет.
Что и говорить, «Биржевка» ахнула по большевикам снарядом самого, пожалуй, крупного калибра. Вывернула самое тайное, самое постыдное, самое гибельное. Германский генеральный штаб, вагон и, само собою, всемогущее победительное золото: деньги, деньги, деньги. Без денег никакая революция просто немыслима. Однако, едва на арене появляются деньги, возникает ощутимая угроза неминуемых разоблачений: ведь их требуется передавать из рук дающих в руки берущие, причем делать это необходимо тайно, совершенно незаметно. Вот тут-то и случаются проколы. Прокололись и большевики. «Биржевка» назвала целую цепочку, по которой деньги из Берлина попадали в Петроград, в особняк Кшесинской: Парвус, Ганецкий, Платтен, Радек, Зиновьев, Козловский, Суменсон. (Лишний раз подтвердилось, что сыскное дело в России по традиции стояло на недосягаемой высоте.)
О неудаче с арестом Ленина уже говорилось: кем-то предупрежденный, он успел выскочить из дому буквально за несколько минут до ночного налета агентов. Все же кое-какая «дичь» в руки полиции попала. В частности, были той же ночью арестованы Козловский и г-жа Суменсон. Запираться они не стали и на первом же допросе принялись выкладывать всю подноготную. В одном из петроградских банков на счету Козловского лежало 20 миллионов рублей. Он их еще не трогал. Г-жа Суменсон, наоборот, тревожила свой банковский счет беспрестанно. За шесть месяцев нынешнего года она истратила уже 750 тысяч рублей.
Газетные разоблачения день ото дня ширились и углублялись. Мелькнула фамилия Иосифа Уншлихта: он якобы из рук в руки принял деньги от небезызвестного Парвуса. А еще месяц назад русская контрразведка засекла того же Парвуса на связи с самим Лениным. Правда, Ленин действовал не сам, а через своего приближенного Ю. Ларина (будущего тестя Бухарина).
Бросалась в глаза вкрадчивая осторожность Ленина в политических процессах – сказывался опыт дипломированного юриста.Прямых улик для обвинения он не оставил ни одной. И все же полицейские агенты были поставлены на ноги. Вместе с Лениным исчез и его многолетний подручный Апфельбаум (он же Радомыс-льский, Зиновьев). Опасались, что они успели улизнуть в Финляндию.
Газеты в обвинениях не церемонились. В те дни слово «большевик» стало синонимом слова «негодяй».
Прочитывая ежедневные газеты, Борис Викторович Савинков вздымал брови. Признаться, кое в чем он был осведомлен куда как основательней. В свое время «Боевая организация» не жалела сил и средств на добывание секретных сведений. Да и дорожки с большевиками время от времени пересекались. Кому, например, не было известно, что Карл Радек (он же Суменсон), карлик с отвратительной физиономией орангутанга, завербован разведкой Австро-Венгрии еще в 1904 году. Стаж, таким образом, уже весьма приличный… Полиция Германии довольно близко знакома с Саррой Равич, одной из жен Зиновьева. Ее арестовали (кажется, в Гамбурге) в 1907 году, когда она разменивала в магазине ассигнацию в 500 рублей. У кассира имелись номера банкнот, похищенных налетчиками во время дерзкого и кровавого «экса» в Тифлисе (орудовала хорошо вооруженная шайка во главе с Камо и Джугашвили)… А взять «швейцарскую цепочку»! До Платтена у большевиков орудовал некий Роберт Гримм, швейцарский социал-демократ, тоже хорошо известный русской военной контрразведке (арестовывался в свое время в Петрограде и был выслан). Когда перед Лениным встал вопрос о возвращении в Россию, вместо Гримма появился Платтен…
Опыт столкновений с провокаторами давал Савинкову основания полагать, что даже в «ленинском» вагоне (вместе с Лениным и Зиновьевым) прибыло в Россию несколько большевиков с двойным дном. Кое в кого он мог с уверенностью ткнуть пальцем: Чернов, Натансон, Камков, Диккер, Зайонц, Шеншелевич, Це-вин. Не сомневался он в секретной миссии и Анжелики Барабано-вой, ибо она приходилась женой Роберту Гримму, оставшемуся в Швейцарии. А что говорить о Нахамкесе (Стеклове), если он в Петроград отправился прямо из немецкой тюрьмы? Или о Христиане Раковском, «командированном» в революцию из тюрьмы румынской?
В одной из газет мелькнуло коротенькое сообщение, что «ленинский» вагон, следуя через Германию, остановился на берлинском вокзале. По предварительной договоренности пассажирам секретного вагона не разрешалось даже к окнам подходить. Однако Карлу Радеку разрешили не только выглянуть в окошко, но и выйти из вагона – якобы за газетами в киоск. Пока он рассчитывался за газеты, к нему подошел какой-то человек, и они торопливо, немногословно переговорили. О чем бы? Интересно…Газетная шумиха о «немецком золоте» на какое-то время затмила интерес к работе комиссии, расследующей преступления самодержавного режима. Царскую семью спрятали в Сибирь, за Урал, царские министры томились в казематах Петропавловской крепости и дрожали за свою судьбу. Комиссия заседала в Зимнем дворце. На незначительной канцелярской должности в ней подвизался Александр Блок. Тем необыкновенно бурным летом поэт ежедневно раздумчиво и медленно брел к себе домой на Пряжку и часто останавливался, запрокинув к небу бледное лицо. Улицы были пусты, безмолвствовали спящие деревья, тонкий сумрак поздней ночи как бы смазывал контуры дворцов. Стояли много раз воспетые белые ночи – природа не подчинялась революциям и войнам.
Что привело великого поэта к черновой писарской работе в этой полицейской следственной комиссии?
Прикосновение к тайне!
Такого катаклизма, что свалился на Россию, мир еще не знал. И члены комиссии первыми из всех получили доступ к самому секретному, самому сокровенному, что подточило и свалило, разбив вдребезги, вековечную махину русского самодержавия.
Неумелые оправдания царских министров выглядели жалко и беспомощно. Иное дело – генералы из охранки. За Комиссией числились Белецкий, Джунковский и Курлов. Эти держались замкнуто и с достоинством. Во всем их поведении сквозило великое служебное недоумение. С какой стати они вдруг угодили под караул? Место их совсем не здесь, и они держали себя так, словно и теперь исполняли свои нелегкие обязанности и терпеливо выжидали, когда наконец их делом, их судьбой займутся те, кто судит не с наскоку, не поверхностно, не по-школярски, – одним словом, те, кто посвящен.
В этом различии отчаявшихся, перепуганных министров и сохраняющих достоинство генералов поэтом прозревались смутные догадки, некий ключ к постижению всего происходящего на его глазах.
Кто знает, не эти ли обжигающие чувства продиктовали ему самые пронзительные строки из «Двенадцати», первого гимна пробудившейся народной ненависти, принявшей в истреблении бар и господ воистину разинский размах!