– Ну да, – выбравшись на берег, усмехнулся гусар. – Не велик тут и выбор. Одни лютики.
– Да нет! Вон и колокольчики… И фиалки, смотри-смотри… А там вон, где липы… Ура! Ромашки! Нет, правда, ромашки… Как они по осени-то? Как раз на венок… – Девушка бросилась туда, не надевая туфлей, босиком по траве… И, не добежав до золотистых лип, остановилась, обернулась с тревогою: – Ой… А там – дорога. Похоже, она рядом с рекой идет… Ну подойдите же, Денис, взгляните!
– И впрямь дорога, – послушно подошел Давыдов. – И что с того?
– Так, может, тот, кто подсматривал…
– Да не подсматривал за нами никто. – Вздохнув, гусар приглушенно засмеялся. – Экая вы, душа моя, мнительная. Кстати… Выкупаться не желаете?
– А пожалуй! – Легко согласилась девчонка. – Только вы, Денис, на бережку посидите. Посмотрите, чтоб не пришел никто.
– Хорошо, хорошо… – Дэн поспешно кивнул. – Вам это… с платьем-то помочь…
– Да, развяжите завязки… – Танечка повернулась спиною. – А дальше я уж сама.
Она так и побежала к реке: с обнаженной спиною, придерживая спадающее платье… А там уж дальше зашла за кусты… И послышался плеск… И довольный крик:
– Ах, ну до чего ж хорошо-то… До чего ж… А-а-а-й!
Крик тут же сменился визгом, и Денис со всей поспешностью бросился к реке… Выскочил, готовый ко всему… И облегченно расхохотался. На отмель, невдалеке от омутка, где купалась Танечка, выплыла из-за излучины большая лодка, из тех, что ближе к северу называют «соминками» или «тихвинками». Не лодка даже, а скорее баркас, какие местные крестьяне использовали для перевозки снопов. Правда, нынче снопы не везли – сидели сами. Молодые девушки, парни… Подплыли в един миг, выскочили на берег и, поскидав одежку, с веселыми криками бросились в омутку…
– Ай-ай… – Прикрывая грудь, Танечка бегом выбралась на берег…
Правда, кто-то из парней успел хлопнуть ее по попке да крикнул:
– Эй, милая! Купайся с нами-от. Небось, не забидим.
– Вот уж благодарствуйте! – Выбежав не берег, Танечка прильнула к Денису. Как была – нагая и мокрая…
Давыдов нежно прижал девчонку к себе и крепко поцеловал в губы… Та не отпрянула – наоборот, отзываясь на поцелуй, прильнула, взяла за руку, прошептала:
– Там, на лугу, трава мягкая…
Туда и пошли. Побежали, благо недалеко… рядом совсем… Дэн проворно сбросил с себя всю одежду, опустился в медвяную траву, прижался, налег на упругое девичье тело… и в единый миг окунулся, утонул в изумрудной зелени глаз, в этой сладкой, томяще-трепетной неге, в солнечном пряном счастье…
– Ах, милый… – утомившись, только и смогла вымолвить Танечка. – Ах…
Она разлеглась в траве, подложив под голову руки, вся такая беззащитно-зовущая, голенькая, с золотистою нежною кожей, с трепетными сосочками груди… Под левой грудью Денис вдруг заметил знакомую родинку… И – словно черт потянул за язык:
– Тань, это ты танцевала там, у масонов? В образе египетской богини…
– Мерт-сегер… – Неожиданно улыбнулась девушка. – Хранительница царства мертвых. У нас многие отказались ее танцевать… А я вот – нет! Я во всякие глупые приметы не верю. Тебе, кстати, понравился танец?
– Очень, – признался гусар. – Он такой… Как эта трава, эти цветы… как ты…
Рука Дениса легла на плоский животик Танечки, погладила, поползла вверх, к груди, потом резко скользнула вниз, к лону… Красотка задрожала, облизывая губы, послышался легкий приглушенный стон и шепот:
– Нет, ты лежи, милый… Я сама…
– Ты, как наездница… в этой траве… индеанка…
Когда любовники пришли в себя, солнце уже клонилось к закату, зависнув низко над рекою жарким оранжево-золотистым шаром. Пахло пряными травами и свежим сеном. Однако уже начинало холодать – на дворе все же стоял сентябрь, осень.
– Что это? – одеваясь, вдруг насторожилась Танечка. – Кажется, стонет кто-то?
– Стонет? – Денис выхватил из кармана стилет, пожалев, что не прихватил с собой оставшиеся в коляске пистолеты.
Постоял, поиграл лезвием, прислушался… И впрямь кто-то стонал! Однако стонали вовсе не надсадно, с надрывом и нервами, а вроде бы как даже вдохновенно и с явным безудержным удовольствием. Ну вот как буквально только что Таня. Стонали и на лугу, и чуть подальше, у липы, и на берегу, за ивовыми кусточками…
Денис присмотрелся и едва подавил готовый врываться хохот.
– Черт… Да они же…
Молодой человек восхищенно присвистнул, Танечка же негромко рассмеялась, причем без всякого смущения. А вообще-то ведь было от чего смутиться и даже чуть-чуть покраснеть, как и положено юной благонравной барышне… Впрочем, к балетным, наверное, слово «благонравие» не очень-то и относится.
Как бы там ни было, а вокруг – на лугу, под липами, у речки – валялись бесстыдно в траве молодые девчонки и парни, смеялись, обнимались, лобзались, а некоторые бесстыдно предавались плотской любви. Они-то, к слову сказать, и стонали.
– Ах, черти… – Юная актриса повела загорелым плечиком и восхищенно выругалась. – Даже не знаю, как нам теперь и к лодке-то подойти?
– А так и подойти, – наконец, рассмеялся и Денис. – Запросто!
– Нет… – Оглядываясь вокруг, Танечка решительно замотала головою, отчего мокрые локоны ее разлетелись по плечам серо-стальными океанскими волнами. – Не будем мешать… Нам же они не мешали… Чуть-чуть выждем… Ой, какие тут девушки, статные… А груди? Это же просто арбузы какие-то! Да-да, как есть арбузы. А животы толстые… И бедра… пышные уж слишком… Как на картинах у Рубенса. У старых голландцев, ага… Ну некрасиво же!
– Да нет, милая, – в меру своих сил попытался объяснить Давыдов. – Это у нас просто разные понятия красоты.
В ответ на это девушка удивленно подняла брови:
– У кого это – у нас? У нас с тобой – разные?
– Нет. У нас-то с тобой взгляды как раз одинаковые, дворянские, – тут же запротестовал Дэн. – Как и принято в светских кругах. А у крестьян, у них взгляды иные почти на все.
– Это что же? – Ожгла изумрудным взглядом дева. – Два народа в России у нас, так, что ли?
– А выходит, что так. – Денис проводил взглядом бегущих к речке пейзан. – Два народа, два образа жизни. Даже языки и те разные… Мы больше по-французски промеж собой говорим, русскую же речь многие дворяне – в столицах особенно – плоховато ведают. Что же касаемо женской красоты… Мне, к примеру, нравятся женщины легонькие, стройные… Вот как ты! У пейзан же иные в чести. Их эталон – баба дородная, с арбуз ной грудью, с ногами могучими, как у слона. Такая и детей с десяток родит-выносит, и… «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет».
– Как ты сказал? В горящую избу войдет?
– Да не я это сказал, это Некрасов.
– Кто-кто?
– Здрасьте-пожалте! – позади вдруг раздался чей-то звонкий, уверенный в себе голос.
Любовнички разом обернулись, увидели невысокого росточком мальчишку лет тринадцати, белобрысого, с круглым, тронутым россыпью веснушек лицом и чистыми васильковыми глазами. Одетый в серую посконную косоворотку и узкие сермяжные штаны, парнишка был бос, но весел – стоял, уперев руки в бока, улыбался:
– Это не вы ль, господа мои, лодочку у дядьки Кузьмы Ярыгина наняли?
– Ну, допустим, мы, – хмыкнул Денис.
Мальчишка хлопнул в ладоши:
– Ой! Вот и славно. А то я уж заждался вас. Так и подумал, что могли задержаться на празднике…
– На каком это празднике, скажи-ка ради бога? – быстро поинтересовалась Татьяна. – На Воздвиженье?
– В Красноухове, недалече тут, на церкву колокол нынче вешали, – охотно пояснил босоногий пейзанский гаврош. – Службы отстояли… Опосля мужики все – в трактир, а молодежь – на луга, хороводы водить.
– Видали мы их хороводы…
– Небось, любилися? – Гаврош подмигнул с полным знанием дела. – А то ж!
Глядя на творящееся вокруг, Денис, опять же вполне себе к месту, вспомнил о крестьянской морали. Женщина должна работать и рожать детей. А что уж она там до свадьбы делала, мало кого интересовало. Выйти замуж не девушкой или даже с прижитым от заезжего молодца ребенком таким уж большим грехом не считалось, никто не осуждал. Осуждалось другое – бездетность. Наверное, правильно…
– А ты, верно, Ерема? – Денис накинул на плечи подружке свой сюртучок.
Мальчишка покивал:
– Ерема, да. Ну так что, здрасьте-пожалте, на остров поедем? Я уж там и хворост, и шалаш приготовил – тепло будет. У меня там с печкой шалаш!
– С печкой? Ну надо же.
– Так идете? Вы ж с лодкой… И я тогда с вами!
– А ты пешком, что ль?
– Здрасьте-пожалте! Пешком. А от островка – вброд.
– Тогда да, давай с нами, к лодке… – Давыдов вдруг замялся. – Только это… Не помешать бы.
– Да не помешаете! – захохотал Ерема. – Время такое, праздник. Никто никого не стесняется. Некоторые даже сноровку приходят поглазеть… Пока шел, здрасьте-пожалте, одного черта приметил за липами…
Денис и Танечка переглянулись: выходит, не померещилось девчонке! Кто-то следил за ними из кустов… Или все же померещилось, и здесь, за липами, совсем другой человек? Всяко может быть, всяко…
– И что там был за черт? Молодой, старый? Или, может, отрок, вроде тебя? – Денис строго взглянул на мальчишку.
– Не-а, не отрок, – замотал башкой тот. – Мы-то с робятами не под липами. На дубы забираемся, вон там… – Ерема указал рукой. – Оттоль все хорошо видать. Как на ладони!
– Вуайерист ты, Ерема! – хохотнул Дэн. – Ну так кто там, под липами, был-то?
– Не наш мужик, пришлый. – Подросток понизил голос, глядя, как, сверкая пятками, бегут по лугу, ныряют в речку нагие девки и парни. – Посейчас костры жечь будут. Да всю-то ноченьку – хороводы, песни…
– Ты не о песнях, о мужике подозрительном рассказывай! Как же он выглядел-то?
– Такой, здрасьте-пожалте… Морда лошадиная, желтая…
– Не-не! – Вспомнив методику составления словесного портрета, Давыдов замахал руками. – Давай-ка по порядку, брат… Итак, форма головы – овальная, лицо вытянутое. Глаза? Прическа? Уши, нос?
– Лицо бритое, волосы светлые, низкий лоб, едва заметные брови, маленькие глазки такие, взгляд исподлобья… Длинный нос…