Баронесса оказалась в отъезде, о чем уже с порога сообщил слуга в засаленной ливрее:
– А хозяйка уехавши! В Ниццу. Будет когда? Дак к осени возвернется, ага.
– К осени, значит… – Давыдов покусал ус. – А кто тут из старых слуг есть?
– Из старых? – Лакей, молодой парень, сутулый и тощий, с бледным петербургским лицом, почесал нечесаную шевелюру. – Это надо у метрдотеля спросить, у Фомича.
– А ты-то сам давно служишь? – пройдя в парадную, уточнил Дэн.
– Я-то? Да по весне уж с полгода будет.
С полгода… Однако – н-да-а-а…
– Ты вот что, голубчик. А ну-ка, зови мне этого твоего Фомича.
– А чего его звать-то? – ухмыльнулся парень. – Эвон он, во дворе, снег чистит. Посейчас, барин, покличу…
Метрдотель чистит снег во дворе! В грязном армячишке… Он же – и привратник, а лакей, видно, прислуга один за всех. Давыдов покачал головой, решив, что с деньгами у бедной вдовицы явно не очень. Только вот тут же возник вопрос: на какие-такие шиши баронесса в Ниццу укатила?
Между тем метрдотель Фомич явился-таки с улицы, поставил лопату в угол и, отряхнув от налипшего снега валенки, снова поклонился Денису:
– Спрашивали меня, вашество:
– Да мне бы барыню твою… Или хотя бы из старых слуг кого.
– Из стары-ых… – Метрдотель-привратник покачал головой и неожиданно задал вполне логичный и трезвый вопрос: – А с какого, собственно, времени старых?
– Ну те, кто служил здесь лет двенадцать назад… Да хотя бы десять.
– Ох ты ж! – удивленно ахнул Фомич. – Да с тех пор, барин, почитай, одна Аграфена осталась, служанка. Так она с барыней, в Ницце.
– Везет же некоторым. – Язвительно хмыкнув, Денис взял слегка обалдевшего от такой фамильярности привратника под руку и, отведя в уголок, задушевно спросил: – А что, братец, барыня-то твоя, я вижу, богатенько живет?
– Богатенько? – Метрдотель аж крякнул. – Да что вы, барин! Кто вам такое сказал? Раньше-то, при старом бароне, не жаловались. А как тот помер, хозяйка все денежки-то растранжирила, спустила! То балы, то, прости господи, вояжи…
– И что, быстро спустила? – как бы между прочим уточнил Дэн.
– Да быстро, барин… – Фомич покивал. – Года два-три…
– А сейчас, говоришь, в Ницце?
– Еще и в Италию заедет, – усмехнулся метрдотель. – Спросите, на какие шиши? А любовь у нее, вот! Воздыхатель дал.
– Что ж, рад за твою хозяйку, голубчик! – подкрутив усы, Денис просиял лицом. – Любовь – дело хорошее! А сколько, если не секрет, госпоже твоей лет-то? Я чего спрашиваю… Присматриваю особняки на продажу!
– Ага-а… – шмыгнув носом, протянул Фомич. – Теперь оно поня-атно… Не-а, не продаст барыня дом, коли уж нашелся воздыхатель…
– Так лет-то сколько?
Привратник всплеснул руками:
– Дак вот я и говорю: лет-то ей уж много, тридцать восемь! В этаком-то возрасте о душе пора думать, а не о, прости господи, любовниках.
– Ничего-ничего! Как сказал поэт, любви все возрасты покорны… Так, говоришь, не продаст она дом? – Вытащив из кармана полтину, Давыдов, словно бы так, машинально, повертел ее в руках…
Светлые глаза привратника вспыхнули алчностью:
– Я ведь, господин хороший, могу и поспрошать… Ну как барыня-то вернется…
– Вот это славно бы! – Монетка тут же перекочевала в широкую ладонь метрдотеля.
Денис широко улыбнулся и, похлопав собеседника по плечу, спросил, давно ли баронесса завела себе столь состоятельного возлюбленного.
– А, господин хороший, недавно. И года не прошло!
– Что ты говоришь! И года…
Покачав головой, Дэн еще и поцокал языком… И тут его эмоции были совершеннейше неподдельными: по словам Вязмитинова, примерно в это же время – где-то с полгода или год – кто-то начал усиленно интересоваться теми приснопамятными событиями, для прояснения коих гусар сюда и прибыл.
Значит, что же… Похоже, что кто-то устранял свидетелей! Стареющую баронессу отправил куда подальше, да и людей попроще, верно, можно было тоже спровадить… Только куда надежнее – на тот свет! Если так, следовало поторопиться.
– Значит, голубчик, старых-то слуг совсем в доме не осталось?
– Говорю ж, нет.
– Ну ты это… про дом-то не забывай.
Добавив к полтиннику двугривенный, Денис Васильевич вышел, провожаемый беспрестанно кланяющимся привратником-метрдотелем.
– Уж я-то – да, уж за мной не пропадет. Не сомневайся, мил человек, не забуду.
Между тем в воздухе уже дышал синевою сырой петербургский вечер. Хотя и было еще часа четыре или пять пополудни, однако же в столице, как всегда зимой, темнело рано. Вот уж поистине метко сказано: там, где летом белые ночи, зимой черные дни.
Экипажей на Невском, пожалуй, еще прибавилось, уже зажигались фонари, и проносившиеся пролетки обдавали прохожих брызгами. Все вокруг казалось каким-то расплывчатым, зыбким, как на картинах импрессионистов, какого-нибудь там Моне или Коровина. О последнем, кстати, Дэн когда-то писал реферат. Кажется, на втором курсе. Или на третьем. Ах, как же давно это было! И в самом деле, давно. В совершенно другой жизни.
Подзывая извозчика, Давыдов едва не столкнулся с долговязой фигурой в длинном черном плаще, с длинным шестом и небольшой лестницей. Спокойно и деловито незнакомец зажигал фонари, неторопливо вспыхивающие один за другим. Словно спустившиеся на землю звезды.
– Масло? – улучив момент, негромко спросил Дэн.
Фонарщик тут же обернулся, поправив круглую, с небольшими полями шляпу:
– Обижаете, господин хороший! У нас, в столице-то, давно уже керосин. А вы, видать, с Москвы? Там-то еще – да, еще масляные остались.
– Интересно как, – искренне признался Давыдов. – И это вы вот каждый день так?
– Каждый день, уже пятнадцатый год кряду! – Фонарщик с важностью пригладил усы. – Старую еще фонарную команду помню, а потом уж нас к полицейскому ведомству прикрепили.
– Так-та-ак… – Денис улыбнулся – А я вот журналист из Москвы, газетчик. Про «Ведомости» слыхали?
– Да уж, сударь, слыхал. Как не слыхать? Я ведь грамотен, газеты почитываю.
– Тогда, может, мне и поможете… Я тут пишу… Вот, очерк о Невском проспекте пишу, о людях… – Гусар вновь вытащил из кошеля полтину. – Вот, к примеру, в этом доме кто в старину жил? Ну, до Наполеона еще… Помните? Или вы тогда в другом месте служили?
– Да нет, тут же и служил, на Невском. – Убрав монетку в карман, фонарщик с достоинством поклонился. – Правда, не тут, к Фонтанке ближе, у Аничкова моста… Ну, который с башнями, знаете?
Дэн молча кивнул. Ну да, в то время Аничков мост уже был выстроен из камня, но еще без знаменитых коней Клодта, с башенками, примерно такими же, как на сохранившемся на той же Фонтанке (правда, в перестроенном виде) мосту Ломоносова.
– Первые мои двадцать фонарей там и были. Помню еще несколько масляных… Ох уж с ним пришлось повозиться… Ой, сударь! – вдруг ахнул фонарщик. – Заболтался я с вами, ага. Про службу-то свою и забыл…
– Вы все очень интересно рассказываете, милейший, – покивал Денис. – Прямо заслушаешься.
– Да ну уж, – польщенно улыбнулся служитель. – Уж вы скажете…
– Да нет, очень интересно! И очерк славный выйдет. Да-да, право же, славный!
– Ну, коли так… – Фонарщик покусал ус и пристально посмотрел на Давыдова. – Человек вы, сударь, я вижу, хороший, так что, коли уж хотите еще кое-что узнать, пойдемте-ка… ну, в одно тут заведение…
– А с удовольствием! – рассмеялся гусар. – И правда, что тут, в сырости-то, стоять? Далеко идти-то? На Невском?
– Не, сударь, на Невском дороговато. Рядом тут, на набережной, у пристани…
– Ну и все! Сговорились. Лады!
…Небольшую забегаловку на Фонтанке (она так и называлась – «У реки») Давыдов покинул примерно через час после встречи с фонарщиком. Оба вместе и вышли, выпив по три рюмки водки да по стакану глинтвейна, по такой-то погоде от простуды – в самый раз. Впрочем, ежели рассуждать таким образом, так в столице почти все время выпивать надобно. Тот же Шнур пел: «В Питере – пить!»
Вспомнив, Денис улыбнулся и замахал рукой проезжавшему мимо извозчику. «Лихач», едва не окатив гусара с ног до головы холодной грязно-снежной жижей, преспокойно прокатил себе мимо – в направлении Адмиралтейства. Даже головы не повернул, стервец этакий! Однако же вместо сего нахала от тротуара тотчас же отъехала еще одна пролетка, лихо тормознув рядом с Денисом.
Остановившись, кучер стряхнул с бороды снег:
– Куда едем, барин?
– На Гороховую.
– Сорок копеек!
– Сговорились, ага.
Отъехали… И снова попался на глаза экипаж с зеленым верхом… Впрочем, мало ли. Да и в прошлый раз, кажется, была двуколка, а этот вот – одноколка… А вон, вон еще двуколка… и тоже – с зеленым верхом фаэтон!
Пока ехали, Давыдов поплотнее закутался в плащ и думал. Так кстати попавшийся ему на глаза фонарщик поведал как раз о том, вернее – о тех, о ком Денис Васильевич пытался навести справки в особняке баронессы. О ее слугах. Обо всех, увы, новый знакомец не поведал, зато вспомнил одну юную служанку, скорее всего, именно ту, о которой в полицейской афише было указано: «Госпожа Моренгейм вызвана была девкою своею в другую комнату»… Вызвана была девкою своею… Вот об этой девке-то и поведал фонарщик, и даже не об одной, а сразу о двух.
Две юные служанки, оказывается, были тогда при баронессе. Две девчушки-хохотушки, Христя и Степанида. Обе очень любили забегать в «сладкую» лавку купца Сметанникова, располагавшуюся невдалеке, как раз у Аничкого моста. По вечерам приказчики обычно распродавали кремовые заварные пирожные по бросовым ценам – ну, чтоб не пропали. Девушкам же и вообще могли дать попробовать и за просто так, за красивые глазки. Как раз в это время фонарщик – тогда еще вовсе не старый и вполне хват – как раз зажигал фонари. Заодно и познакомился с девчонками. Даже запомнил названия их хуторов, куда служанки, скорее всего, и вернулись, когда барыня их за какие-то провинности выгнала, то есть продала. Какому-то небогатому помещику в Автово. Про умирающую француженку н