его и представил Власова к ордену святого Георгия.
Император был в то время в Таганроге, и представление Ермолова нашло его там. Александр Павлович на сей раз отказал Ермолову в ходатайстве и впервые даже сердито попенял ему за столь неумеренные карательные действия, снова напомнив генералу о том, как важно искать примирительные обстоятельства, которые помогут найти истинно дружественные отношения со всеми кавказскими народами.
Послание было грустное, озабоченное чем-то совсем другим, мягкое, доброжелательное… Ермолов еще не знал, что оно последнее в жизни императора Александра Павловича, последнее в их отношениях и переписке. Александр I подписал его 29 сентября 1825 года. Жить ему оставалось 51 день…
Еще не зная всех печальных последствий, Ермолов, прочитав это письмо, расстроился. И даже не тому, что ему опять отказали, хотя и это кольнуло сердце. Расстроило то, что Ермолов вдруг разучился понимать государя, ибо в письме диктовался уже совсем иной подход к управлению Грузией и Кавказом. Нет, Ермолов не стремился выйти в диктаторы, он не желал бессмысленной жестокости, ежечасной тирании, которая при упоминании одного его имени повергала бы всех в ужас, хотя горянки и пугали именем Ермолова своих детей. Он многое делал для облегчения жизни здесь, на Кавказе. Когда наступала жара, он на три месяца распускал присутственные места, сохраняя чиновникам зарплату. В Тифлисе он стал выпускать первую в Грузии газету, причем выходила она на грузинском языке. Госпиталь, больницы, лечебницы, разработка руд и минералов, всего не перечесть, что сделано было им, Ермоловым, здесь. Но он был жесток с теми, кто поднимает оружие против русского человека, кто подстрекает к бунту, кто укрывает бунтовщиков, способствуя тем самым беспорядкам. Почему и с разбойниками он должен искать первым примирительный язык?.. Разве не установлено меж людьми, что поднимающий меч от меча и погибнет?! Разве не важно пресечь зло на корню, выжигая его, и тем самым не допустить его к чистым побегам?! Почему он должен вырабатывать какую-то особую дипломатию, чтобы бороться с разбойниками?!
Ермолов спрашивал себя об этом и не находил ответа. Он не понимал, что хочет от него государь. А если он не понимает, что хочет от него император, то как он может далее служить ему? Он даже хотел послать императору письмо с просьбой о встрече и короткой аудиенции по этому вопросу, но раздумал. Государь отдыхает, а он прикатит со своими ничтожными сомнениями и нарушит его покой. К зиме он все равно собирался посетить столицу, там и переговорит обо всем спокойно. Надо еще все потихоньку обдумать, может быть, и он в чем-то уже заблуждается, и эта новая тактика не кнута, а пряника принесет более пользы, чем вреда.
Александр Павлович всегда тяготел к либеральным идеям, это известно всем, и в этом вопросе либерализм его особенно хорошо проглядывал. Что ж, каждый человек, даже государь, имеет право на свою такую особенную точку зрения. На то он и император, чтобы время от времени насаждать во вверенной ему империи новые идеи, которые еще не согласуются со старым порядком. Главное, чтобы не сразу его весь порушить…
Не успели утихнуть эти сомнения в душе Ермолова, как пришло известие о кончине государя. Известие принесли ночью, с нарочным, и Ермолов, едва прочел его, как тут же разразился слезами. Он ничего не мог с собою поделать: слезы сами собой выкатывались из глаз, текли по щекам. Он уже не помнил, когда плакал в последний раз. Наверное, в детстве. А тут заплакал безудержно, как мальчишка, точно чувствуя, что со смертью императора Александра заканчивается и его жизнь. Он ощутил это невольно, всей душою, которая вздрогнула и точно очнулась от жаркого сна, увидев зияющую холодную пропасть перед собой. Он не плакал так потом даже по отцу, а тут долго не мог успокоиться, все ходил из угла в угол, держа в руках печальную бумагу.
Даже получив 10 декабря 1825 года от астраханского губернатора Владимира Саввича Смирнова донесение за № 5839 о приведении к присяге на верноподданство Константину Павловичу, с которым всегда был на дружеской ноге, он не почувствовал облегчения. Точно злой дух нашептывал ему о странном обмане. Да и знал Ермолов, что великий князь Константин Павлович откажется. Не раз он ему признавался, что не хочет садиться на престол, а тут еще этот брак с Жанеттой Груздинской, которую Константин Павлович боготворил и уж ради нее одной готов был отказаться от царственного наследия. Но всякое в жизни бывает. Одно дело, когда старший Александр жив и здоров и царствует на славу, другое дело, корда его уже нет и до царского венца один шаг. Тут и Жанетта Груздинская с ее чертовым честолюбием могла уговорить великого князя на этот шаг. Дай бог, чтобы это обернулось правдой, ибо если взойдет Николай Павлович, жди худа. Злости в нем поболе, чем в Александре и Константине, и злопамятен он не в меру…
Ермолов вдруг вспомнил ту парижскую стычку с восемнадцатилетним великим князем Николаем Павловичем. В церемониальном марше победителей от России участвовала и третья гренадерская дивизия из корпуса Ермолова. Во время прохождения маршем из-за быстрой смены музыки три взвода дивизии сбились с ноги. Солдаты были не виноваты. Сбили темп музыканты, а тут еще волнение — весь мир смотрит на них, — и сбились гренадеры, все бывает. Александр сконфузился за молодцов, испытал немало смущенных минут и, рассердившись, велел арестовать трех заслуженных полковников, готовивших дивизию к параду. Ермолов вступился за них и приказ царя не выполнил. Александр, узнав об этом своеволии Ермолова, пришел в столь дурное расположение духа, что разразился скандал и беда уже грозила не только Ермолову, но и его непосредственным начальникам. Только тогда Ермолов отдал приказ об аресте полковников и отправке их на гауптвахту. Великий князь Николай Павлович, присутствовавший при этом инциденте, приняв сторону государя, попытался осудить Ермолова за сей протест, на что Алексей Петрович, уже собиравшийся уходить, вдруг вернулся и со всей прямотой бросил в лицо великому князю:
— Я имел несчастье подвергнуться гневу его величества. Государь властен посадить нас в крепость, сослать в Сибирь, но не должен ронять храбрую армию русскую в глазах чужеземцев. Гренадеры пришли сюда не для парадов, но для спасения Отечества и Европы. Такими поступками нельзя приобрести привязанность армии… Разве, Ваше Высочество, вы полагаете, что русские военные служат государю, а не Родине?.. Вы еще достаточно молоды, чтобы учиться, и недостаточно стары, чтобы учить других!..
Раскаленный от гнева голос Ермолова, казалось, высекал искры в оглушительной тишине Елисейского дворца, в котором происходил этот разговор. Николай Павлович после сей тирады не нашелся, что и ответить, а Ермолов, откланявшись, ушел, ожидая худших для себя известий. Однако каково было его удивление, когда последовал приказ императора о переводе несчастных полковников из гауптвахты в специальную комнату, подготовленную в занимаемом им дворце. Уже потом, спустя некоторое время, Ермолов узнал, что полковники отделались легкими выговорами и были отпущены без последствий. Недаром император слыл человеком отходчивым, но и внушаемым тоже.
И если после случившегося Александр Павлович не только не изменил своего отношения к Ермолову, а наоборот, принимал его еще с большей теплотой, то встречи с великим князем являли вид затаенного недружелюбия. Видно, те слова он расценил как некое дерзостное оскорбление для себя, и только положение его не давало ему возможности проявить свое недружелюбное отношение открыто, в поступке. Что ж, теперь повод найдется, подумал Ермолов.
Посему он и слал подарки великой княгине Александре Федоровне, стараясь тем самым задобрить и Николая Павловича, но в ответ приходили лишь вежливые слова благодарности. Зазывал он великого князя и на охоту, но неизменно получал вежливый отказ. Не открывался Николай, подобно Константину, в дружеском участии к генералу, а значит, помнил обиду, занозой она сидела в нем.
27 декабря прискакал нарочный от астраханского губернатора Смирнова с новым высочайшим пакетом о приведении к присяге на верноподданство его императорскому величеству государю-императору Николаю Павловичу. Нарочный был перепуган. Сообщил, что в Петербурге бунт. Более добиться от него ничего было нельзя. Ермолов находился в это время в станице Червленой. Смирнов просил привести полки к присяге незамедлительно, но Алексей Петрович, сославшись на необходимые приготовления, тотчас же отправил своего посланника к графу Воронцову в Одессу с просьбой сообщить ему о случившемся в Петербурге. О тайных обществах он знал давно. О них ему рассказывал еще сам император. Рассказывал полушутя, полусерьезно, даже называл фамилии, среди которых были весьма известные люди, и Ермолов, слушая его, невольно воскликнул:
— Да полноте, Ваше Величество, этого быть не может, чтобы люди, коих вы назвали, всерьез помышляли о зле против вас!.. Надобно совсем не иметь сердца, чтобы носить в душе этакие злобы!..
— Подождите, они еще и к вам придут, вас будут к себе звать!..
— Вряд ли! — подумав, серьезно сказал Ермолов. — Те, кто меня знает, не придут, а те, кто не знает, не осмелятся!.. А коли у меня случаются сомнения, да я вижу, чем могу Отечеству подсобить, я прямо о том и говорю! Не стесняюсь и по углам не шепчусь, как некоторые!..
Александру ответ понравился. Помолчав, он вдруг обронил странную фразу:
— А если вдруг придется, вы им скажите это свое мнение!.. Зачем и вправду по углам шептаться?! Разумные идеи и я помогу осуществить!.. А то, бывает, предлагают такое… — он не договорил и перевел разговор на другую тему.
Через сутки пригнал верховой от Воронцова. В кратком письме граф поведал о беспорядках в столице, заверив, что все худшее миновало, присяга Его Величеству Николаю Павловичу произведена, и он вступил в права престолонаследника. Из общих знакомых убит генерал Милорадович…
Последняя фраза более всего потрясла Ермолова. Графа Михаила Андреевича он любил всей душой за его необыкновенно веселый нрав и то особое безумное удальство, без которого война превращается в скучную повинность. Ермолов одно время даже завидовал Милорадовичу: сколько в нем озорства и отваги! Одним своим видом он вносил столь небывалое воодушевление в войска, что солдаты шли за ним в самое пекло. И надо же как нелепо погибнуть — от руки разбойного выскочки!..