Ни днем, ни ночью не прекращались работы по совершенствованию оборонительного рубежа, отражались неоднократные попытки противника прощупать прочность нашей обороны. Соединения и части постоянно вели разведку, и не только путем наблюдения, но и посредством действий различных по численности разведгрупп.
В связи с тем, что в армии был некомплект личного состава, А. И. Черепанов, И. М. Пядусов и начальник инженерной службы армии Кияшко несколько раз прошли от Финского залива до Ладоги, определяя место чуть ли не для каждой огневой точки, чтобы как-то прикрыть Карельский УР*. Иван Миронович со своим штабом спланировал на доступных направлениях участки сосредоточенного огня артиллерии и рубежи заградительного огня. Особое внимание было уделено большим разрывам между стрелковыми подразделениями, которые прикрывались огнем артиллерии.
Уже в октябре – ноябре, как только полки и дивизии армии обжились на оборонительном рубеже, в боевых донесениях все чаще упоминалось о том, что войска «проводят плановые занятия по боевой подготовке». Организовать учебу в условиях обороны и нехватки сил не так просто, но и обойтись без нее нельзя, поскольку войска потеряют подвижность и манёвренность. И никто 23-й армии не обещал, что она вечно будет сидеть в обороне. Да и сама обстановка подсказывала, что надо думать о завтрашнем дне, накапливать и силы и умение для решительных действий.
Однако длительное нахождение в обороне формирует «оборонную психологию» войск, с которой необходимо было бороться. Иван Миронович лично сам сделал один любопытный вывод. Когда войска ведут активную оборону, проводятся какие-то частные операции, тут все понятно. А вот когда снижается активность, то есть наступают обычные будни обороны, противник не тревожит, то наступает какое-то успокоение, непременно у личного состава обнаруживаются признаки «оборонной психологии». Как с этим бороться, чтобы не нагнетать излишнюю нервозность, но и боеготовность поддерживать на требуемом уровне? В своих рукописях Иван Миронович отметил, что ответ на этот вопрос ему дали солдаты. «Однажды, проверяя, как ведется наблюдение в районе Котосары, посетил передовой наблюдательный пункт одного из дивизионов. На вышке никого не обнаружил. Телефон и журнал наблюдения были на месте. И ни одного человека. Странно, ночью изучал результаты наблюдения этого пункта. И никого на пункте нет…
Оказалось, что в этом районе готовилась “местная операция” по захвату пленного и командир взвода управления дивизиона ушел на организацию так называемого “взаимодействия” и оставил пункт без дежурного разведчика.
Но это я потом узнал, а сейчас передо мной был покинутый наблюдательный пункт.
Что же могло произойти? Спустился с вышки, зашел в землянку. Землянка без окон. Темно. Но когда я открывал дверь, то заметил, что в землянке около десяти человек, сидя вокруг печки и на нарах, о чем-то разговаривают. Я закрыл за собой дверь, никто не обратил на меня внимания.
Один из бойцов рассказывал о своем дежурстве: “Стою я это на посту и вижу, как наблюдатель-финн нервно ходит по траншее. А время было обеденное. Финн обращается ко мне (их разделяла речка Витсгюки): – Рюсь, пошли обедать. Ваши и наши забыли о нас. – Я ничего не ответил. Финн ушел”.
У меня волосы встали дыбом. Вышел из землянки и думаю: “И что же будет завтра – братание”…
Нет, в обороне спокойно жить нельзя…
Оборона намного тяжелее наступления. Кажущаяся безопасность таит в себе опасность… Нет ничего хуже потери бдительности. Нигде, ни в какой области нельзя чувствовать себя спокойным. Человек не должен быть сытым (я говорю не о питании желудка, а о деятельности мозга). У человека постоянно должен работать мозг. Голодным он должен искать, а в поисках всегда будет творить новое…»[151].
Не исключено, что это беспокоило и командарма. Оборону стали организовывать так, чтобы некоторые подразделения, а то и части, отводить в ближайший тыл и там заниматься с ними боевой подготовкой. При этом достигалась двоякая цель: во-первых, повышалась обученность и боеготовность войск, во-вторых, создавались резервные силы на случай непредвиденных обстоятельств.
Учеба принимала все более сложные формы. Стали практиковать ротные и батальонные учения с боевой стрельбой. Во второй половине ноября штаб армии провел на местности с обозначенными войсками тактическое учение с привлечением артиллерии на тему «Управление усиленным стрелковым полком при наступлении на сильно укрепленного противника».
В дальнейшем в армии стали выводить из обороны целые дивизии и основательно отрабатывать с ними вопросы современного наступательного боя.
«Из месяца в месяц в армии развивалось снайперское движение, – вспоминал А. И. Черепанов. – Поначалу в нем участвовали отдельные бойцы и командиры, потом оно стало приобретать широкий размах, вовлекая в свои ряды не только стрелков, но и пулеметчиков, артиллеристов, минометчиков[152].
Вот что пишет об этом И. М. Пядусов: «Запас боеприпасов с каждым днем уменьшался. Подвоз с “большой земли” сопряжен с огромными трудностями. Установлен жесткий лимит на расходование боеприпасов. Подготовка каждого выстрела была похожа на аптекарское взвешивание. Несмотря на эти условия, артиллерия не молчала. Началось снайперское движение. Исключительно большой размах приняло применение орудий прямой наводки.
Неся большие потери от огня орудий прямой наводки, противник начал охотиться за нами. Пришлось “спаривать” орудия, а иногда и “страивать”. Делалось это так: выбиралась одна или две цели, подготавливались две или три огневых позиции. Одно из них приступало к разрушению намеченного объекта, а два других несли охрану (или одно) в готовности немедленно открыть огонь по противнику, пытавшемуся вести огонь по стреляющему (ведущему разрушения) орудию. При таком способе ведения огня достигалась полная безнаказанность. После уничтожения или разрушения цели орудия прямой наводки “закатывали” в так называемые конверты, гарантирующие безопасность при попадании 122-мм снаряда. Такой способ ведения огня применялся систематически, и противник нес большие потери от него. К блиндажу, дзоту, НП идут траншеи. При начале обстрела (разрушения) противник обычно оставлял сооружение и по траншеям уходил от объекта. Огонь орудий прямой наводки в этих случаях неэффективен. Пришлось дополнить его минометным огнем. С началом разрушения цели открывался минометный огонь по траншеям. Артиллерия с закрытых огневых позиций была в готовности к немедленному открытию огня по артиллерийским и минометным батареям противника»[153].
Кроме того, артиллеристы 23-й армии под руководством И. М. Пядусова систематически занимались боевой учёбой, перенимали полученный опыт в организации боевых действий артиллерии армий, оборонявших южные и юго-восточные подступы к Ленинграду и проводивших частные наступательные операции.
Положительную роль в этом плане играли ряд полигонов, располагавшихся в тылах 23-й армии, в частности Ново-Токсовский. Здесь Ивану Мироновичу и его штабу представилась возможность принять участие в специальных опытных учениях в организации поражения миномётных батарей.
Дело в том, что до Великой Отечественной войны не было теоретически разработанных методов борьбы с миномётами, способов их инструментальной разведки. Работы в этой области начались только после Советско-финляндской войны, в которой противник применял миномёты в большом количестве и наносил их огнём значительные потери советским войскам. В совершенстве была отработана система миномётного огня у противника и в битве за Ленинград, вследствие чего артиллеристы Ленинградского фронта вынуждены были организовать контрминомётную борьбу как самостоятельный вид боевых действий артиллерии*.
Боевая практика ленинградских артиллеристов, в том числе артиллеристов 23-й армии, а также проведённые специальные опытные учения в районе Токсово показали, что при наличии специально выделенных средств АИР для засечки миномётов противника необходимо осуществлять развёртывание средств звуковой разведки на укороченной акустической базе (500—1000 м) с целью засечки по звуку только миномётов противника. Фронт развёртывания ВЗР сокращался до 2–3 км. Посты-предупредители были натренированы на приём звуков от миномётного выстрела с одновременным определением демаскирующих миномёт признаков с целью своеобразного дублирования. Звукопосты приближались к переднему краю наших войск и, как правило, находились от него на удалении не более 1,0–1,5 км. В остальном борьба с миномётами противника проводилась так же, как и с артиллерийскими батареями. Разведкой и подавлением миномётных средств противника занимались специально создаваемые для этого корпусные контрминометные группы, которые успешно решали возложенную на них задачу, используя для этого в первую очередь огонь 120-мм миномётов и 122-мм гаубиц.
Ивана Мироновича, конечно, не могло радовать, что тогда в шутку говорили в Ленинграде, что «в мире сейчас две невоюющих армии – турецкая и 23-я советская»[154]. Безусловно, командный состав 23-й армии не мог к этому относиться с безразличием. В то время у них была такая задача – удержать противника на этом рубеже. И они эту задачу выполнили. Но приходилось от соответствующих начальников выслушивать замечания. Может быть, не всегда уместные и обидные.
Например, в январе начальником штаба артиллерии Ленинградского фронта был назначен Г. Ф. Одинцов. Осуществляя знакомство с артиллерией фронта, он посещал каждую армию фронта. Вот что пишет в своих мемуарах Г. Ф. Одинцов: «Продолжая знакомиться с артиллерийскими частями фронта, я побывал в 23-й армии, которой командовал генерал-майор А. И. Черепанов, участник Гражданской войны, командир одного из первых красноармейских полков, сражавшихся под Псковом в 1918 году. Меня поразила тишина, царившая в полосе этой армии. На южном крыле нашего фронта круглые сутки била артиллерия, стреляли минометы, слышалась пулеметная трескотня, а тут будто и войны нет. С начальником артиллерии армии полковником И. М. Пядусовым обошли всю нашу передовую траншею у Белоострова и не услышали на одного выстрела.