Я вынужден привести их целиком, так как читатель может не поверить точности моего пересказа, подобно тому, как я поначалу не поверил своим глазам, прочитав следующее:
“Мы вообще не очень человечны. Долгое время я вел одно расследование. Писателям, артистам, военным задавал вопрос: "Как вы относитесь к тому, что наши не сдали Ленинград?” Тем самым для себя самого через вопрос проверял состояние нашей гуманности. И вот что поразительно: только пять или восемь процентов ответили, что город надо было сдать. Остальные говорили: ни в коем случае”.
Здесь Е. Дворников задал Вам вопрос: “И что же тут удивительного для Вас? Патриотизм – одна из граней духовности. Разве не так?” Вы ему отвечаете на это:
“Миллион жизней за город, за коробки? Восстановить можно все, вплоть до гвоздя, но жизни не вернешь. А под Ленинградом? Люди предпочитали за камень погубить других людей. И какой мучительной смертью! Детей, стариков…”.
Корреспондент продолжает “донимать” Вас: “Простите, но ведь не о камне же идет речь… и всегда ли оставленный город – спасенный город? Ведь известно, какое страшное будущее готовили гитлеровцы Ленинграду и ленинградцам…”. Но Вы твердо стоите на своем. Перспектива получения многих писем с выражением резкого несогласия с такой точкой зрения Вас нисколько не беспокоит: “чьими-то несогласиями меня не застращать”.
Что ж, принять столь решительную стойку для защиты своих взглядов – дело хорошее.
Мне не совсем ясно – как Вы соединяете столь разные понятия, как “несогласия” и “застращать”. Разве несогласия и угрозы одно и то же? Но поскольку для Вас существует какая-то связь между несогласиями и чем-то агрессивным, считаю нужным специально подчеркнуть, что мне глубоко чужда всякая форма полемики, которая несет в себе что-либо выходящее за пределы аргументов и соображений по существу вопроса.
Высказывая категорическое несогласие с Вашим утверждением, будто не сдать Ленинград фашистам – было негуманным и бесчеловечным и, что, напротив, сдача города гитлеровцам была бы актом гуманности и человечности, я преследую лишь одну цель: обратить Ваше внимание, а также, разумеется, внимание Ваших читателей на те обстоятельства, факты и соображения, которые Вы, на мой взгляд, не знаете либо игнорируете. К сожалению, судя по Вашим словам, то “долгое расследование”, которое Вы вели по проблеме – надо или не надо было сдавать Ленинград фашистам – свелось к опросу писателей, артистов и военных…
Независимо от результата этого опроса, вполне очевидно, что такого “расследования” совершенно недостаточно для серьезного ответа на поставленный вопрос. Для оценки исторических событий, тем более такого масштаба, необходимо “расследовать” (а лучше сказать – исследовать) конкретный ход событий, всю совокупность относящихся к вопросу фактов. Но и этого мало. Необходимо данную конкретную сумму фактов поставить в общую систему, в ту “вселенную”, к которой они относятся. В данном случае речь должна идти и о том значении, которое имела оборона Ленинграда в “контексте” Великой Отечественной войны в целом. Но и этого еще мало для серьезного разговора. Исторический факт не может быть вырван из истории, рассматриваться вне истории страны, вне исторических традиций, складывавшихся веками. Убежден, что Вы и без меня это хорошо понимаете, однако не придерживаетесь этих необходимых для высказывания серьезных выводов условий.
В результате в Ваших словах, процитированных выше, нет ни единого положения, которое хотя бы приблизительно соответствовало конкретной действительности, отражало бы истинное положение дел.
Прежде всего совершенно невозможно в отношении Ленинграда и ленинградцев представлять дело так, будто одни “люди предпочитали за камень погубить других людей. И какой мучительной смертью! Детей, стариков…”. Здесь, что ни слово – то искажение правды. В Ленинграде в принципе не было такой ситуации, чтобы одни люди принуждали других защищать город. Нравится кому-либо сегодня этот факт или не нравится, готовность стоять насмерть, но не пропустить фашистов в город была всеобщим настроением, всеобщим единым порывом. Так было в момент приближения фашистских войск к городу. Та же решимость сохранялась, несмотря ни на какие тяготы и лишения, в дальнейшем. Разумеется, фашисты без устали агитировали жителей Ленинграда сдать город, сулили всех хорошо накормить и обогреть. На передовой они постоянно выставляли из окопов на шесте круг колбасы и буханку хлеба с целью приманить наших бойцов. Поддавшихся на эти приманки были единицы. Остальные, по существу все жители города и все его защитники, с гневом и презрением отвергали эти “гуманные” предложения.
Никто не принуждал идти в народное ополчение сотни тысяч ленинградских рабочих, служащих, интеллигентов. Хотя бы потому, что их не надо было принуждать. Никто не принуждал идти в ополчение 60 000 ленинградских студентов, в том числе хорошо Вам известного Федора Абрамова. Не надо было нас принуждать. Никто не принуждал сотни тысяч ленинградцев – женщин и детей тоже – дежурить возле домов, гасить немецкие зажигалки на крышах, спасать раненых во время бомбежек и артобстрелов. Никто сам не хотел оставаться в стороне. В том числе страдающий от голода сотрудник Пушкинского Дома Дмитрий Сергеевич Лихачев, поднимавшийся под купол здания на дежурство. В том числе 80-летний хранитель Отдела рукописей, выдающийся ученый Иван Афанасьевич Бычков, постоянно выходивший на пост возле ворот Публичной библиотеки (Я показывал Вам его портрет). В день его 85-летия, после снятия блокады, Ивану Афанасьевичу были одновременно вручены орден Трудового Красного Знамени и благословение от Митрополита Алексия. Не будем обижать и его память предположением, будто он не добровольно, а по принуждению совершал свой подвиг.
В Ленинграде никого не надо было принудительно удерживать от эвакуации. Здесь не было при подходе немцев даже подобия массового бегства из города, случившегося в Москве 16 декабря 41-го года. Напротив, нелегко было заставить уехать в эвакуацию. Могу утверждать это на множестве примеров. В том числе на примере своей семьи. Мне, например, специально для этого приехавшему с фронта, так и не удалось уговорить мою мать своевременно уехать. Она хотела во что бы то ни стало посильно участвовать в защите города, разделить общую судьбу его жителей. Кого я должен винить в ее смерти кроме себя, не сумевшего настоять на ее отъезде? Каких-то людей, решивших за “камень” и “коробки” принести ее в жертву вместе с миллионом других таких же? Ни тогда, ни сейчас мне, как и другим ленинградцам, пережившим блокаду, не приходило в голову искать каких-то “дополнительных” виновников гибели наших родных, наших земляков, наших собственных мучений, кроме гитлеровских палачей Ленинграда. Ни им, ни их пособникам в те времена, ни тем, кто по невежеству или вполне сознательно готов оправдать их в наше время, история никогда не простит мучений и гибели ленинградских детей, женщин и стариков. Другое дело – в обороне Ленинграда было много просчетов, ее можно и нужно было организовать лучше. Это большая и важная тема. Но именно ее Вы оставляете в стороне.
Странно и, простите, кощунственно звучит Ваше утверждение, что Ленинград – это “камень” и “коробки”, которые можно было бы восстановить до последнего гвоздя. “Коробки”, как известно, настроили по всей стране после войны. Из “коробок” состоит теперь две трети Ленинграда. Но разве не является великим счастьем для русской и мировой культуры, что сохранился, а не погиб от тотального взрыва и затопления, планировавшегося фашистами, старый Петербург – Петроград – Ленинград? Неужели можно, серьезно подумав, утверждать, что его можно было бы восстановить “до последнего гвоздя”? Известно, что за 45 лет, прошедших после войны, под Ленинградом героическим трудом реставраторов и энтузиастов восстановлено (и то далеко не полностью!) только четыре пригородных дворца. А в Ленинграде были спасены от гибели сотни великолепных дворцов и уникальных особняков. Кто и когда восстановил бы “объекты”, предназначенные гитлеровцами к уничтожению в первую очередь – Эрмитаж, Зимний дворец, Смольный, Публичную библиотеку с 20 миллионами книг, Исаакиевский собор?.. Какими “гвоздями” это удалось бы сколотить?
Вам ли, Виктор Петрович, не знать о том, что под мостовыми и фундаментами Петербурга лежат кости сотен тысяч строителей, крестьян, согнанных сюда со всей России. Старые ленинградцы, жившие в городе в годы войны и блокады, хорошо помнили об этом. Они понимали, что отдать город на поругание и уничтожение фашистам было бы непростительным предательством в отношении труда, усилий и памяти тех, кто его выстроил, и тех, кто два с половиной века собирал по крупицам сохраняемые в нем сокровища отечественной и мировой культуры. А Вы говорите—“камни”, “коробки”.
В ходе беседы Вы сказали:
“Я как стоял на этой земле, так и стоять буду. Если совсем на ней нечего будет жрать и все будет гореть – стану тушить пожар, может быть, придется отложить авторучку и сеять хлеб – буду сеять хлеб, буду пахать землю, пока не упаду за плугом”.
Хорошие слова. И не сомневаюсь – искренние. Но почему Вы отказываете ленинградцам-блокадникам в таком именно строе мыслей и чувств? Именно так все с ними и происходило, только не в предположительной перспективе, а всамделишно. И “совсем нечего стало жрать”. И все горело, а они тушили пожары. И отложили авторучки и многое другое, и стали распахивать сады и парки под огороды, и точили снаряды, и собирали картошку возле передовой, под минами и пулями, и ремонтировали танки… И падали сраженные осколками и бомбами и в садах, и у станков, на своих постах. И так же, как Вы, они гордились – а кто жив – и поныне гордится – своим искренним патриотизмом.
Гуманны ли попытки сегодня, задним числом, отнимать у защитников Ленинграда, в том числе у самых героических из них – у детей, женщин и стариков, – их великий общий и личный для каждого подвиг? Справедлива ли попытка превратить их всех в памяти поколений из героев, которыми восхищался весь мир, в пассивных мучеников, бессмысленно погибших по чужой воле, ради каких-то камней и коробок? Мне не кажется это ни гуманным, ни человечным.