— Вы что ж, и далее так будете продолжать? — допытывал их хорунжий Лотошников.
— А чего нам бояться? Дальше Грузии не зашлете, а менее казака не сделаете, — отвечал Долгов.
— Да вас же, идолы, казаки жизни решат.
— Ну и пусть! Что за жизня такая? — развел руками Вязников. — Не все ль равно от своих иль от пули вражьей умереть.
Хорунжий после того разговора заявился прямо к Бакланову:
— Как отца родного прошу; уберите их от меня. Убьют ведь казаки. Не хочу брать грех на душу.
— Неужто так озлоблены казаки?
— Дюже обозлились. Я с ними уж и так и эдак, только с них как с гуся вода. Сорвиголовы какие-то.
— Ладно, хорунжий. Завтра поутру вывести их на построение. При всех с ними буду гутарить.
— Напрасное дело, — отмахнулся Лотошников. — Их ничто не проймет.
Утром на широкой луговине перед крепостным забором выстроился полк. Под охраной вывели провинившихся, поставили перед строем: чтобы все видели их, нерадивых. Пришел Бакланов. Высокий и худой Долгов против гиганта командира полка казался подростком, а уж Вязников — совсем коротышка.
— Посмотрите внимательно на этих людей, — обратился командир к строю полка. — Назвать их казаками язык не поворачивается. Они не только воры и пьяницы, но еще и трусы. Вместо того, чтобы делить со всеми тягость службы, они увиливают, избегают ратных дел, предавая тем самым товарищей. Потеряли не только совесть, но и казачью честь. По законам времени они заслужили плетей и даже казни. Однако на эту крайнюю меру я не пойду. Никогда еще на сие не давал согласия. Но у меня есть другая мера против тех, кто утратил честь и достоинство. Но это — великий позор, какой падет не только на них, но и на их семьи, и их станичников.
Над строем воцарилась настороженная тишина. Было слышно, как неподалеку подфыркивала изрядно запаршивевшая корова, на шее которой лениво бряцал незвонкий колоколец.
— Пригони-ка сюда эту скотину, — сказал Бакланов одному из казаков.
Тот бросился к корове, подвел ее.
— Так вот! Ежели сейчас эти негодяи не дадут слова блюсти себя в делах и службе, как это делают все казаки полка, не дадут слово прекратить воровство и пьянство, придется им при всех целовать эту корову.
По строю покатился гул, послышался смех. А Бакланов продолжал:
— Пусть их позор ляжет на весь их род и станицу. Об их проступках, уверен, после этого станет известно всему Дону. А о казаках из их станицы все будут говорить с насмешкой: «Это из той самой станицы, казаки которой Долгов да Вязников целовали в одно место грязную корову?» Да от такого позора мертвые ваши станичники в гробу перевернутся! Вас проклянет весь род! Сама мать от вас отвернется!
Бакланов хотел еще что-то сказать, но Долгов не дал договорить.
— Батя! Отец родной! Не губи! — кинулся он вдруг в ноги командира. — Что хотите делайте, но только не это! Вешайте, секите, все стерплю! Только не это! Христом богом молю!
За Долговым повалился на колени Вязников:
— Как перед богом клянемся: с этого часу не возьмем ни капли хмельного! И руки отсеки, если позаримся на чужое!…
Бакланов выждал, обратился к строю:
— Как, казаки, поверим? Иль к наказанию принудим?
Голоса разделились:
— Поверим слову! Простим зараз! — кричали одни.
— Пущай цалуют! — возражали им. — Натерпелися!
— Ладно! Поверим им! Только предупреждаю: в последний раз. Сам буду за вами следить. А посему зачислю вас в свою охрану. И уж только попробуйте сбаловать…
Казаков перевели в полусотню охраны, где числились самые отчаянные смельчаки и разведчики — охотники.
Вскоре после этого отряд получил распоряжение разведать обстановку в одном из аулов, где должны были совещаться главари повстанцев. Командир решил выступить на задание небольшим отрядом. Сам отбирал в него казаков. Зачислил и Долгова с Вязниковым. Из укрепления они выехали с наступлением темноты. На полпути в лесу сделали остановку, и половина отряда спешилась.
— Верховые остаются здесь и ждут моей команды, а я с пластунами направлюсь к аулу: нужно все высмотреть да разведать.
К аулу вели две дороги. По ближней направился сам Бакланов с полусотней пластунов. Для связи назначил Вязникова, разрешил ему быть верхом. По дальней дороге повел разведчиков урядник Скопин, казак небывалой отваги, кавалер двух Георгиев.
Договорившись, что, кому и как делать, отряды разошлись.
Ночь глухая, темная. Небо затянуло тучами, изредка моросил дождь. Дорога вначале шла по ущелью: справа нависли скалы, слева бурлила река. В сторону не свернешь. Бакланов в голове отряда, впереди него только дозорные. Замыкал шествие Вязников на коне. Потом дорога выползла из ущелья и стала подниматься по пологому скату. Прошел, наверное, целый час, прежде чем они подобрались к аулу. Дозоры расползлись к саклям.
У огромного камня остался Бакланов и с ним пять казаков. Тут же и Авдей Вязников. Тихо, только слышно, как шелестит дождь да осторожно посвистывает ветер.
Не опуская поводьев, Авдей прижался к камню и словно бы вздремнул.
— Авдей! Вязников! — толкали его в бок. — Ты что же это спишь?
— Скачи к верховым, что остались в лесу. Всем немедленно сюда! Аллюр три креста!
Авдей вскочил на коня — и к реке. Только спустился, проехал немного, как сквозь рокот потока услышал… нет, скорей каким-то чутьем понял, что навстречу едут люди. Хотел закричать, думая, что свои, но что-то удержало. Поспешно свернул с тропы, на счастье в стене обнаружилось подобие ниши. «Только бы конек не заржал… Только бы…» Стал поглаживать его по шее.
Сердце у Андрея заколотилось так, что хоть в шапку прячь. А голоса и стук копыт все явственней, все ближе. Вслушался в говор: бандиты! «Милостивый боже, не выдай!»
Мимо него, совсем рядом, проплыла одна тень, за ней вторая… еще… еще… «Только бы конек не заржал… Тогда конец». Шесть теней проплыли мимо.
Пропустил их Авдей, немного выждал — и на тропу. А позади встревоженный и непонятный крик, будто кто окликает.
«Ну, Орлик, выручай!» — пришпорил он коня. Надежда только на него. Разве одному против шестерых устоять? Припал к шее коня, летит, не видит ничего.
Сзади прогремел выстрел. Над головой взвизгнула пуля. И вдруг он почувствовал, как конь замедлил бег, начал падать. Авдей вылетел из седла, упал, вскочил, не раздумывая бросился к скалам, но тут ногу подвернул, едва не вскрикнул от боли, а может, и не сдержался.
А цокот копыт ближе. «Ну все, отвоевался…» Вспомнил о винтовке. Ведь заряжена же… Сорвал с плеча, изготовился. Показалась тень всадника. Прицелившись, он спустил курок. Выстрел прогрохотал, будто ударила пушка. Вслед за тем послышался гортанный крик. Угадал-таки! Нащупал патронтаж, извлек патрон, зарядил снова. «Ну уж нет! Просто так не дамся!..» Сколько стрелял — не помнил, не ведал, что было бы с ним, если бы не подмога…
Наутро, отмечая отличившихся казаков, полковник упомянул и его. Сказал немного, но слова окрылили Вязникова.
В ближайшем бою вражеский стрелок угодил Бакланову в левое плечо.
— Ваше благородие, вы ранены! — заметил Долгов.
— Ты за полем наблюдай, — ответил командир, пытаясь скрыть от всех рану.
— Пригото-овиться-я к ата-аке-е! — набрав поболе воздуха, подал команду и первым выскочил из укрытия.
Следуя примеру командира, за ним вынеслись в лаве казачьи сотни…
Яков Петрович слез с коня, только когда кончился бой.
— Зови фершала, — сказал Долгову и сел на пенек.
Пуля угодила в плечо, перебила ключицу и, разворотив тело, вышла через рану на спине.
— Зачем столько времени терпели? — отчитывал полковника фельдшер. — Нельзя ж так, ваше благородие.
— Ты, Осип Максимыч, не выговаривай при всех. Так надо было.
Обработав рану и перевязав ее, фельдшер и Долгов усадили Бакланова на коня. После памятного на плацу разговора Долгова будто подменили. Лишь однажды он едва не сорвался, увидев бутыль с вином. Поспешно налил в кружку, а тут вошел полковник.
— А вот это видел? — сказал он и погрозил кулаком.
Долгов на его глазах выплеснул наземь содержимое. Спас тогда командир от великого соблазна и позора. Не остался в долгу и казак…
После ранения фельдшер прописал Бакланову покой:
— Надобно отлежаться, хотя бы неделю, а возможно и более. Дать ране затянуться.
Но на шестой день полковника подняла с постели стрельба и крики часовых. Он выскочил на крыльцо в одном белье. И понял с одного взгляда, что происходит.
— Долгов, коня!
Кони стояли неподалеку от крыльца, у коновязи, как всегда в полной готовности.
— Ваше благородие, вы хотя бы бурку! — выбежал за ним Долгов.
Едва всадники вылетели из ворот укрепления, как на них обрушился град пуль.
— За мной, удальцы! — крикнул Бакланов, опасаясь, как бы кто не повернул назад, и понесся к выступающей мыском опушке леса, наверняка зная, что там находятся основные силы противника. И тотчас из лесу, навстречу казакам вынеслась конная лава. Ее численность превышала казачью, но казаки не отступили. В следующий миг они схлестнулись, зазвенели сабли.
Бакланов был в гуще схватки. Действуя одной рукой, второй, раненной, удерживал коня. Неприятельские всадники кружили вокруг, пытались к нему подступиться, едва увертываясь от его ударов.
— Баклю!.. Баклю-даджал! — слышались голоса, горцы узнали Бакланова, прозванного ими дьяволом.
Рядом с командиром, прикрывая его с боков и тыла, дрались урядник Скопин, Долгов и другие казаки из охраны. Силы неравны, но казаки и не помышляли о бегстве. А джигиты кружили вокруг, будто осы, налетали то слева, то справа, пытаясь вломиться в тесный строй, расколоть его.
— Баклю!.. Даджал!..
Из ворот укрепления вырвалась вторая сотня, за ней третья. Увидя их, джигиты повернули коней, с гиком помчались прочь.
— A-а, дряни, утекаете! — грозил саблей распаленный боем Бакланов. На левом плече нательной рубахи расплывалось алое пятно.
И вдруг находившийся с ним рядом Долгов бросил своего коня прямо на него, едва не сбросив полковника с седла. Тут же прогремел выстрел.