— Ваша… пуля… во мне. — Долгов стал валиться. — Простите…За все…
Через четверть часа казака не стало. Он принял смерть, заслонив собой командира.
После похорон к Бакланову пришел Вязников.
— Дозвольте быть при вас заместо Долгова. Я ведь его станичник… Живота свово не пожалею.
Бакланов смерил казака суровым взглядом, словно оценивал, на что тот способен. Сказал:
— Ежели станичник, то заступай…
Поединок
Охватка возникла внезапно: из лесу на занятых рубкой леса казаков неожиданно выскочил большой неприятельский отряд. Казаки едва успели разобрать составленные в козлы ружья, открыли пальбу. Уяснив обстановку, Яков Петрович с полусотней казаков помчался на выручку.
Угрожающе размахивая над головой кривой саблей, прямо на него несся всадник-бородач в лохматой шапке. В его лице было столько решимости, что Яков Петрович сразу опознал в нем вожака, опытного и смелого всадника. Он помчался на него. Опережая бородача, ловким ударом вышиб у него саблю, а в следующий миг, вложив в удар всю свою необыкновенную силу, полоснув по нему с плеча.
Это был его знаменитый, баклановский удар. Опустившаяся на плечо сабля прошла сквозь тело всадника до седла. Фонтанами брызнула кровь, и часть туловища вместе с головой стала сползать с седла. Увидев это, нападавшие в панике умчались назад. Казаки вновь взялись за топоры.
На следующий день в сумерках наступающей ночи в русском лагере появился всадник, горец.
— Мне нужен Баклю, — потребовал он у находившихся в охранении казаков.
— Зачем? Кто ты такой?
— Баклю мой кунак. А я Мусса, из аула.
Казачий командир в это время находился в палатке, объяснял офицерам задание на следующий день. Завидя гостя, предложил войти.
— С чем приехал, Мусса? Заходи.
— Баклю, есть важная новость. Спешить сказать надо. Чай не надо. В другой раз.
— Тогда говори без утайки. Здесь свои.
— Баклю, тебя завтра хотят убить. Брат того джигита, которого ты зарубил, поклялся отомстить. На коране дал клятву. И многие были при этом. Не надо было, Баклю, убивать того джигита.
— Зачем же они сами нападали? Он ведь сам первый обнажил саблю!
— Брат джигита это знает, но он обязан отомстить за родственника, иначе он ему не брат… Ты, Баклю, завтра на ту горушку не поднимайся. Он тебя там будет поджидать. А стрелок он меткий…
На следующее утро, как обычно, казаки вышли на рубку леса. Визжали пилы, стучали топоры. Освоив дело, люди работали умело и споро. Каждый знал, что нужно делать: одни валили деревья, другие очищали от ветвей стволы, тут же распиливая их на куски, оттаскивали в стороны щепку. Работали, сложив неподалеку оружие и амуницию, чтобы быть в готовности при первой же опасности.
Утро выдалось на редкость ясным, солнечным. Радужно сияла листва каплями осевшего за ночь тумана. Яков Петрович, как всегда, объехал место работы, побывал в охранении и, помня разговор с Муссой, незаметно поглядывал на тот холм, где его должен был поджидать джигит-стрелок.
«Может, не ехать? — требовала осторожность. — Береженого бог бережет». Но не поехать — значит показать и врагу, и своим офицерам, что напуган.
«Ну уж нет! Угрозами нас не испугаешь!..»
— Дай-ка ружье! — сказал он Вязникову. Это было его любимое оружие, отменного боя, из которого он издали поражал малозримые цели. Он зарядил его, три патрона положил про запас.
— Оставайся и следи за мной, — приказал Авдею. Положив ружье на седло, направился к опасному месту.
Холм находился в двустах саженях от опушки, у края крутого склона. Внизу затейливой лентой вилась горная речка, бравшая начало из ледника; за речкой опять был крутой склон, на котором, как гнезда ласточек, тесно лепились сакли аула. Позади и правей холма тянулся лес, где казаки расчищали просеку для будущей дороги. Слева от холма возвышалось нагромождение глыб, которые каждый раз, когда он направлялся к холму, заставляли настораживаться.
Взбираясь на холм, он незаметно разглядывал эти камни: чутье подсказывало ему, что стрелок засел там и ждет момента, чтобы выстрелить. Однако вокруг было тихо. Он был уже наверху, на площадке, с которой любил наблюдать аул, когда что-то заставило его оглянуться влево. Ему показалось, что между глыб мелькнула тень.
Резкий удар в грудь едва не вышиб его из седла. И тут же прогремел выстрел. Многократно по горам прокатилось глухое эхо. Боль от удара пронзила все его тело. Он схватился за грудь, но сознание опасности подхлестнуло его к действию. Превозмогая себя, вытащил ногу из стремени. Вскинул ружье, прицелился, упираясь локтем в ногу как подпорку. Он наловчился так стрелять из ружья. Лошадь послушно замерла.
«Спокойно… Спокойно». — Он подвел мушку к месту, где мелькнула тень.
Вот меж камней показалась шапка, он нажал на крючок…
Пуля разорвала чекмен, ударила, оставив на теле багряно-сизое пятно. И ни единой кровинки: в кармане чекменя оказался расплющенный пулей серебряный рубль. Бакланов мысленно благодарил судьбу за счастливый исход поединка.
Смена
Как ни ходила слава о полке и его смельчаке командире, однако нашлись завистники, настрочившие на Бакланова донос. Обвиняли и в излишней самочинности, и в крутости характера, и в злоумышленной расточительности. Сообщили даже, что без разрешения начальства он заимел в полку непредусмотренную штатным расписанием ракетную батарею.
В полк для проверки прибыл сам Воронцов. Почти неделю прибывшие с наместником генералы и офицеры дотошно проверяли подразделения. И вот, наконец, выслушав всех, Воронцов объявил заключение.
— Хороший полк, господа. Я лично доволен результатами осмотра. И люди выглядят молодцами, и кони выхолены, и выучка казаков высокая.
— А батарея, ваша светлость? — подал голос сопровождавший Воронцова генерал Нестеров. Полк Бакланова входил в его подчинение, и ему лестно было слышать похвалу самого наместника.
— О-о, батарея — это удивительно! Она не уступит ни одной артиллерийской части у нас на Кавказе. Одним словом, полк высокой боевой способности. Таково мое заключение.
— Приходится сожалеть, что нынешней осенью подполковник Бакланов от нас уходит, — произнес Нестеров. — Сменяется, отбыв свой срок.
— Разве 20-й полк уходит?
— Совершенно верно.
— Ну что ж, закон есть закон. Его нужно строго блюсти. А вот командира, этого богатыря, не стоило бы отпускать. Вы как, полковник, согласны по моей просьбе продлить на Кавказе службу?
— Я — подполковник, ваша светлость, — осмелился поправить князя Бакланов.
Воронцов усмехнулся:
— Запомните: наместник Воронцов не имеет привычки ошибаться не только в людях, но и в чинах. С сего часа — вы полковник. Так вот, — он обернулся к генералу. — Отпишите от моего имени донскому атаману мою просьбу об оставлении Бакланова на Кавказе сверх срока…
Через несколько дней бумага была направлена на Дон. Однако донской атаман Хомутов не решился нарушить установленный порядок. Он ответил, что в наряде чинов должна соблюдаться строгая очередь и что по утвержденным Его Величеством правилам полковым командирам, прослужившим на Кавказе три года, не дозволяется оставаться на вторичный срок.
— Этот Хомутов чистейшей воды формалист, — с неудовольствием заметил Воронцов, непривычный к отказам в своих просьбах. — Сделайте от моего имени представление военному министру, чтобы Бакланова оставили на Кавказе. Неужели в Петербурге не понимают, какая у нас назревает обстановка! Не сегодня-завтра вспыхнет война с Турцией. Нам не хватает отличных командиров. И нельзя таковыми бросаться!
Вместе с официальным запросом из Тифлиса в столицу ушло личное письмо Воронцова военному министру Чернышеву. В нем он писал: «Передайте, дорогой князь, Государю, что я умоляю Его оставить нам Бакланова. Этот человек дорог нам за свою замечательную храбрость, за свой сведущий ум, за военные способности, за знание мест, где он служит, за страх, который он внушил неприятелю».
Вскоре пришел ответ. Военный министр Чернышев писал: «Его Величество, находя, что хотя и установлено правило не дозволять командирам донских полков оставаться на Кавказе лишние сроки, но во внимание к особому ходатайству вашему, Всемилостивейше разрешить соизволения назначить полковника Бакланова командиром того донского полка, который должен быть выслан в сем году с Дона на смену полка № 20, о чем немедленно объявляю и наказному атаману Донского войска»[8].
И вот на плацу выстроены лицом к лицу два полка: старый, убывавший на Дон, и прибывший оттуда на смену новый, 17-й, поступающий под начало Бакланова. Вот она, последняя минута прощания. В памяти уходящих казаков навечно останутся воспоминания о горячих схватках, боевых походах, погибших товарищах, о тех лишениях и невзгодах, какие пришлось испытать.
— Полк! Сми-ир-рно-с!
Яков Петрович медленно объезжает сотни, прощается почти с каждым казаком, называет его не только по фамилии, но и по имени. Со многими он побывал плечом к плечу в нелегких переделках, делил пополам кусок хлеба. А такое не только помнится, но и сближает, роднит.
Прибывший с 17-м полком подполковник Куропятов нетерпеливо поглядывает на часы. Он должен вести назад 20-й полк и торопится раньше выйти в поход.
— Дозволь, подполковник, в последний раз мне скомандовать боевым товарищам, — говорит Бакланов.
— По-олк, в походную коло-ону-у, ма-арш-ш!
Он выезжает в голову колонны и ведет за собой полк. В последний раз. Провожает до развилки дорог, а там, выехав на придорожный бугор, со слезами на глазах прощается со своими боевыми товарищами, убывающими на родной Дон. Мимо него проплывает шеренга за шеренгой, сотня за сотней…
— Прощай, старый полк!.. И здравствуй, новый!
Новое назначение
В тот день, когда из Петербурга выезжал новый наместник Кавказа граф Муравьев, над столицей разыгралась метель. И без того заснеженные дороги теперь замело совсем. Свистел и неистовствовал ветер, задувал в оконца кареты, скрипел под полозьями снег. Запряженная парным цугом шестерка лошадей с трудом пробивалась через сугробы, порой утопая в них по самое брюхо.