ЗА БАЛКАНАМИ
Через горы
Плевенский узел был разрублен. Основные силы Дунайской армии, занятые в блокаде Плевны, готовились к дальнейшим действиям. Теперь им предстояло преодолеть хребет, выйти в Забалканье, а оттуда — прямой путь к Босфорскому проливу. С овладением Константинополем можно рассчитывать на окончание войны.
Путь к Босфору пролегал через Шипкинский перевал. К нему Скобелев с отрядом выбрался еще летом, 7 июля, и с тех пор перевал в руках русских. Однако продвинуться дальше не удалось: с юга подошли турецкие части и надежно закрепились на ближайших высотах, контролируя дорогу и тропы.
В первых числах декабря Скобелев получил распоряжение: его дивизия вместе с приданными полками переходит в подчинение генерала Радецкого — командира 8-го корпуса. Главные силы корпуса располагались у Шипкинского перевала, отражали атаки турок, которых возглавлял генерал Вессель-паша. Вскоре пришел вызов и от самого Радецкого: явиться к нему для получения указаний. Штаб корпуса располагался в небольшом городке Габрово, и Скобелев выехал туда затемно, чтобы успеть к назначенному часу. Его сопровождали офицер штаба, два ординарца и полусотня донцов.
Все эти дни, несмотря на позднюю осень, стояла погожая погода. Ночами с гор наплывали туманы, под утро подмораживало, иней серебрил землю. Порой сеял мелкий дождь, совсем как в России. Но накануне погода изменилась: с гор вдруг задул холодный ветер, небо затянули тяжелые черные тучи и вместо дождя завихрились снежинки. Снег шел всю ночь, и наутро земля лежала словно в белом саване.
В Габрово они попали, едва не опоздав к началу совещания. В кабинете у Радецкого уже находился генерал Святополк-Мирский. Полгода назад он был начальником Скобелева, теперь они сравнялись в должности, оба командовали дивизиями. В кабинете присутствовали еще начальник штаба и старший артиллерист.
Они расположились у стола, на котором лежала исчерченная цветными стрелами, значками и надписями карта, над ней — генерал-лейтенант Радецкий, высокий, крепкий для своих пятидесяти лет человек с совершенно седой головой. Во всем его облике чувствовалась начальственная уверенность. Офицеры называли его «кавказцем». После окончания академии Генерального штаба он служил на Кавказе, на опасной лезгинской линии, потом в Дагестане, участвовал во многих боевых экспедициях, заслужив славу отважного и умного начальника. По окончании Кавказской войны командовал дивизиями, а на Балканы прибыл уже командиром корпуса. Подчиненная ему 14-я дивизия генерала Драгомирова первой форсировала Дунай у Зимницы, и немалая доля в ее успехе принадлежала Федору Федоровичу Радецкому.
— Прошу, господа, обратить внимание на план предстоящего наступления, — произнес он густым твердым голосом и указал рукой на карту.
На ней синим цветом вычерчены турецкие позиции, движение русских войск обозначено красными стрелами. Одна пролегает от небольшого селения Топлеш на юг, обходит с запада Шипкинский перевал, а в Забалканье ее острие устремляется к Шейново. У стрелы пояснительная надпись: «Правая колонна». Вторая стрела обходит Шипкинский перевал с востока и за хребтом тоже поворачивает к Шейново, — это левая колонна. Третья — Короткая, фронтальная — устремлена прямо на Шипкинский перевал. Здесь должны наступать части 8-го корпуса.
Опытному глазу нетрудно разгадать замысел предстоящего наступления. А суть его состоит в том, чтобы двумя отрядами обойти перевал, выйти в тыл неприятельской группировке и совместно с полками 8-го корпуса разгромить ее.
— Численность вашей, левой колонны, Николай Иванович, составит девятнадцать тысяч человек, — говорит Ра-децкий, обращаясь к Святополк-Мирскому. — Вы должны преодолеть хребет через Тревненский перевал. Дорога не из труднейших; надеюсь, что при соответствующих инженерных работах движение пройдет успешно. Вот для правой колонны маршрут действительно труден. — Радецкий переводит взгляд на Скобелева. — Вам, Михаил Дмитриевич, придется вести войска по горной тропе. Она выходит к Имитлийскому перевалу. Маршрут потребует от войск напряжения, особенно сейчас, когда выпал снег и в горах метель. Советую с собой обоза не брать. Да и от тяжелой артиллерии отказаться. Ни орудия, ни повозки там не пройдут. Все придется нести солдатам: патроны, снаряды, питание и дрова тоже. Иначе можно поморозить людей.
Слушая искушенного в горной войне генерала, Скобелев мысленно представил, как бредут, утопая в снегу, солдаты, нагруженные тяжелой поклажей. Ветер сечет им лица, рвет полы шинелей, пронизывает насквозь тела. И это не только воображение. В действительности на Шипкинском перевале и в окружающих его горах еще более тревожное положение.
Старый генерал-кавказец, Радецкий знает все трудности ведения войны в горах, где погода непредсказуема и неожиданны снежные метели и морозы среди лета, а в январе — оттепель.
— Никак нельзя, — говорит он, — обречь предстоящее наступление на неудачу. Неуспех на равнине обернется для людей на перевале бедой. Мы должны ликвидировать армию Вессель-паши или хотя бы отбросить ее в долину. Иначе мы погубим свои полки.
Он будто предвидел беду, которая обрушится на эти полки, о чем совсем скоро ему будут сообщать командиры в тревожных донесениях.
«В ночь с 16-го на 17-е поднялась снежная буря, достигшая на верхних скалах горы Св. Николая степени урагана, — донесет один из командиров. — Батальоны 55-го и 56-го пехотных полков поднялись на гору с величайшим затруднением, гуськом; проводники едва могли отыскать среди снежной бури свои ложементы и довести роты… Возвращаясь по смене, 1-я рота 55-го полка в полном составе была свалена вихрем ветра и покатилась…»
В другом донесении сообщалось, что и одежда нижних чинов стала промерзать до тела, образуя твердую ледяную кору, так что на больных и раненых надо было ножом разрезать не только шинели, но и штаны. Когда же поднимался буран, на одежде с наветренной стороны так быстро нарастал толстый слой льда, что едва можно было двигаться, упавший человек без посторонней помощи не мог встать, затем в несколько минут его заносило снегом, и приходилось его откапывать. Половина солдат вновь прибывшей и неподготовленной к зимним холодам 24-й дивизии окажется обмороженной в Балканских горах…
— Успех наступления зависит от обходящих отрядов. Они должны действовать решительно и смело, — говорит Радецкий и предупреждает: — Сей план еще не утвержден. Не определен еще и срок готовности, а потому возможны изменения, о них вы будете оповещены. Говорю потому, что о плане не следует распространяться во избежание утраты его секретности. Однако подготовку к наступлению прошу начать немедленно, время терять непозволительно.
Возвратился от Радецкого Михаил Дмитриевич к вечеру. Снег продолжал сыпать, холодало, в дороге все перемерзли, устали. В штабе сообщили новость: прибыл какой-то представитель торговой компании. Скобелев-старший вел с ним переговоры о покупке полушубков.
— Где он?
— Ждет. С ним дама, — пояснил майор, ведавший интендантскими делами. — Вроде бы секретарь, молодая, красивая собой.
— Тогда готовьте ужин, за столом обо всем переговорим.
Дородный торгаш с нафабренными усами и бородкой рассыпался перед Михаилом Дмитриевичем в приторной любезности:
— Рад приветствовать в лице вашего превосходительства доблесть и силу русской армии! Выполнять для вас заказ — высшая для меня честь. Смею вас заверить, что сделал все, что мог.
Позади торгаша стояла дама.
— Мой личный секретарь, — отрекомендовал ее тот.
Проявив галантность, Михаил Дмитриевич коснулся руками руки женщины. Тут же высказал комплимент.
— Никак не думал, что у деловых людей такие милые помощники. Вам не страшно забираться в такую глушь? На дорогах балуют башибузуки и черкесы.
— Я отговаривал, ваше превосходительство, но уговорить ее не смог. Поехала, чтобы увидеть вас, — ответил за женщину торгаш. — Заявила: «Хочу посмотреть на Скобелева. Увидеть, каков он». А я и уступил женскому капризу.
Прибывший сообщил о завершении продажи полушубков, объявил, что первая партия товара уже поступила, через неделю доставят и остальное.
— Как раз ко времени! — не скрыл радости генерал. — Кажется, пришла настоящая зима. Теперь бы еще позаботиться об обувке солдат.
— Постараемся сделать, — угодливо пообещал майор.
— Пока стараетесь, я уже кое-что сделал.
— Что именно, ваше превосходительство?
— Выбил триста пар сапог. Пришлось униженно просить интенданта. Но на что не решишься, лишь бы уберечь солдат! Завтра же, майор, поезжайте в Габрово, найдите там интенданта 80-го корпуса и доставьте сюда сапоги, все триста пар.
— А как же полушубки? Кто их получит? — забеспокоился майор.
— Это уж вы сами решайте. Но чтобы завтра и полушубки и сапоги были в полках.
Деловой разговор перерос в личную беседу. Словоохотливый гость рассказал, как в Петербурге нарасхват покупают газеты, в которых публикуются военные сводки с Балкан и особенно, когда описывают подвиги скобелевцев.
Женщина не спускала с генерала глаз, ловила каждое его слово, и это не ускользнуло от торгаша. Он вдруг заторопился, сослался на какие-то неотложные дела.
— Да куда же вы, на ночь глядя? — пытались его отговорить.
Но напрасно, они удалились, несмотря на явное нежелание его спутницы.
А зима меж тем прочно вступила в свои права. Ударили редкие для этих мест морозы, бесконечно валил снег. Острый, порывистый ветер наметал высокие, порой в человеческий рост, сугробы. Нередко случалось, что, стоя на посту, солдаты в драных шинелишках совсем коченели, превращаясь в безжизненную ледышку. Полевые лазареты переполнялись больными и обмороженными, численность и боеспособность полков резко упала.
Однако сия горькая чаша миновала скобелевскую дивизию. Генерал словно знал о предстоящих испытаниях, и предпринятые им меры оказались спасительными. Солдаты и офицеры облачились в полушубки, на ноги навертывали суконные портянки. В ротах имелся запас сменной обуви, впрок было гусиного и свиного сала на случай обморожения.
На одном офицерском собрании Скобелев говорил:
— Убедите солдат, что вы о них вне боя по-отечески заботитесь, и тогда в бою для них и для вас ничего невозможного не будет. Солдаты в сто крат отблагодарят за заботу ратными подвигами.
Вместе с тем шла подготовка и к трудному переходу через Балканы. Еще раньше генерал распорядился изготовить восемьсот вьючных седел, приказал заменить неудобные в походе армейские ранцы легкими вещевыми мешками. В ротах и батареях исподволь подгонялась амуниция, проводился ремонт всего, что бралось в поход.
Вскоре стали прибывать приданные отряду части: три стрелковых батальона, две саперные роты, две артиллерийские батареи, 9-й казачий полк полковника Нагибина и Уральская казачья сотня Кириллова. А потом прибыли семь дружин болгарского ополчения. Их возглавлял генерал Столетов. Когда-то Николай Григорьевич был у молодого Скобелева начальником. Теперь они поменялись местами: командуя болгарским ополчением, Столетов входил в подчинение Михаила Дмитриевича. 23 декабря армия генерала Гурко в тяжелых боях взяла Софию. В тот же день последовала команда от генерала Радецкого: 24 декабря выступить! 26 войска должны сосредоточиться с той стороны хребта в долине Тунджи, с тем чтобы с утра 27 одновременно с отрядом Святополк-Мирского атаковать селения Шейново и Шипку.
Незадолго до выступления Скобелев провел разведку предстоящего маршрута и убедился, что переход через Имит-лийский перевал весьма труден. Даже в летнее время жители окрестных поселений не рисковали проходить по узкой пешеходной тропе с мулами, не говоря уже о повозках. Теперь же предстоял марш через перевал в зимних условиях, имея горные орудия и кавалерию. Шестнадцать тысяч воинов должны были в течение трех суток преодолеть горный массив и выйти к деревне Шейново.
Пронеслась команда:
— Ша-агом ма-арш!
Колонна дрогнула, и живая людская лента потянулась по дороге к Имитлийскому проходу, выходящему тропой к перевалу. Утро выдалось румяным, светило солнце, пощипывал легкий морозец, обещая погожий день. Но это внизу, у подножья Балкан. А каково там, в горах?
Накануне ушел авангард под начальством полковника Ласковского. В нем — батальон казанцев, две роты саперов, два десятка казаков во главе с войсковым старшиной Кирилловым. Напутствуя их, генерал Радецкий потребовал, чтобы авангард не только выбирал удобный для движения путь, но и расчищал его от снега.
— Двигаться как можно быстрее и работы на пути производить сноровисто, не допуская медлительности и беспорядка.
Старший сапер, майор, попытался было возразить, начал считать на бумаге, но генерал не дал ему продолжать:
— Вы меня не убедите расчетами, майор. Они мне ведомы: «Один сапер — один топор, один день — один пень». Отряд должен к 27 числу спуститься в долину, и вы извольте сделать так, чтобы мы там были к назначенному сроку.
У него было правило: в начале пути пропустить мимо себя всю колонну, чтобы видеть, в каком состоянии находятся подразделения, а потом уже, обгоняя ее верхом, занять свое место в голове. Но на этот раз он сумел увидеть лишь половину колонны: примчался из авангарда казак и сообщил неутешительное: снег по пояс, а местами и выше. Дорогу приходится пробивать с великим трудом, и пройдено совсем немного.
— Остаетесь главным второго эшелона, — приказал генерал Куропаткину. — Я же буду в голове.
Обгоняя колонну, он помчался к авангарду. За ним поскакали ординарцы. Авангард и в самом деле удалился не намного. Сбросив полушубки, солдаты-саперы расчищали лопатами глубокий снег. Инженерный майор нескладно отдал рапорт и тут же добавил, что люди за ночь совсем выбились из сил.
— Так вы бы работали в две смены!
— Так и делаем.
— Так надобно привлечь пехотинцев! Для них же делают путь! Позвать Ласковского!
— Я здесь! — отозвался полковник. — Сейчас подойдет рота, сменим саперов.
Снег был очень глубоким, особенно много намело его в лощинах, где в расчищенной тропе скрывался вместе с пикой верховой казак. Проезжая мимо колонны, Скобелев видел, с каким трудом даже с помощью пехоты артиллеристы пытались протащить в снегу легкие орудия. О том, чтобы везти тяжелые девятифунтовые пушки, не могло быть и речи. Такое испытание выпало Скобелеву впервые.
Теперь он понимал, что назначенный Радецким срок нереален. Вряд ли колонна сумеет спуститься в долину Тунджи к 27 числу. И сообщить о том в штаб Радецкого невозможно: никакой связи с ним нет. Поистине получалось, как в поговорке: «Воевали на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить». Как же это Федор Федорович промахнулся? Однако приказ нужно выполнять или, во всяком случае, прилагать все возможности, чтобы добиться его исполнения. Таков закон воинской службы.
К полудню авангард, с которым находился Скобелев, прошел всего десять верст, вышел к широкой поляне, называемой Марковыми столбами. В авангарде только батальон да саперы, остальные же пятнадцать тысяч человек, растянувшись в бесконечную цепь, где-то на подходе, тогда как замыкающие только еще начали движение. Теперь уже Скобелев был уверен, что промашка в расчетах налицо и исправить ее невозможно. Только бы сохранить на марше силы солдат, чтобы без задержки вступить с ходу в бой.
Наконец показалась голова колонны.
— Ласковский, вперед! — потребовал генерал от начальника авангарда.
И тот повел обессилевших солдат в сторону перевала. Теперь их путь лежал в обход горы по совершенно открытому склону. Солдаты опасливо поглядывали на торчащие склоны, в которых могла скрываться засада. К счастью, день кончался, и горы окутала ночная темень. Продолжали идти и ночью. Из опасения быть обнаруженными разговоров не вели. Вскоре вдали увидели огонь костра. Проводник-болгарин сказал, что там турецкий редут.
Под утро их заметили. Тропа, по которой шли солдаты авангарда, пролегала по карнизу круто спадающего в пропасть склона: слева ущелье, справа отвесная скала. На противоположной стороне ущелья залегли в камнях турки. Их не видно, зато русские солдаты — как на ладони. Загремели выстрелы, несколько человек упали. Началась неравная перестрелка. Ранен полковник Ласковский. Ему удалось добраться до укрытия, и он оттуда продолжал руководить боем.
Заслышав стрельбу, Скобелев с ординарцами помчался к авангарду. Не доезжая до места боя, бросил взгляд на местность, понял обстановку. Она была не из легких. Кроме полковника, ранены еще несколько офицеров, среди солдат — убитые. А выстрелы продолжали греметь. Позже находившийся при Скобелеве известный художник В. В. Верещагин опишет этот момент. Вот отрывок из его воспоминаний: «Турки стреляли на самом близком расстоянии и лепили пуля в пулю, мимо самых наших ног, рук, голов. Так и свистел свинец то с писком, то с припевом и, шлепнувшись в скалу, либо падал к ногам, либо рикошетировал. Это была сплошная барабанная дробь выстрелов, направленных на нашу группу — свист назойливый, надоедливый, хуже комариного.
Я шел с левой стороны Скобелева и, признаюсь, не совсем хладнокровно слушал эту трескотню… Я, однако, наблюдал еще Скобелева. Смотрю на него и замечаю, не наклоняется ли он хоть немного, хоть невольно, под впечатлением свиста пуль? — Нет, не наклоняется нисколько! Нет ли какого-нибудь невольного движения мускулов в лице или в руках? — Нет, лицо спокойно и руки, как всегда, засунуты в карманы пальто. Нет ли выражения беспокойства в глазах, я разглядел бы его даже, если оно было хорошо скрыто — кажется, нет, разве только какая-то бесстрастность взгляда указывала на внутреннюю тревогу, далеко-далеко запрятанную от посторонних. Идет себе мой Михаил Дмитриевич своею обыкновенной походкой с развальцем, склонивши голову немного набок.
— Черт побери, — думал я, — да он все тише и тише идет, нарочно что ли?
Пальба просто безобразная, то и дело валятся с дороги в кручу люди и лошади…
Мне интересно было узнать внутреннее чувство Скобелева во время сильной опасности, и после я спрашивал его:
— Скажите мне откровенно, неужели это правда, что вы приучили себя к опасности и уже не боитесь ничего?
— Что за вздор, — ответил он. — Меня считают храбрецом и думают, что я ничего не боюсь, но я признаюсь, что я трус. Каждый раз, как начинается перестрелка и я иду в огонь, я говорю себе, что на этот раз, верно, худо кончится…
Я доволен был, что Скобелев смотрел в глаза смерти далеко не хладнокровно, только скрывал свои чувства.
— Я взял себе за правило никогда не кланяться под огнем, — говорил он мне. — Раз позволишь себе делать это, и зайдешь дальше, чем следует».
Данное художником объяснение поведения полководца в минуты опасности раскрывает многое в его характере.
Но вернемся к событиям на переходе через Балканы.
— Дукмасов! Ко мне! — позвал Скобелев ординарца, находившегося поодаль от него. — Берите десятка два казанцев, и ту дрянь, что засела в скалах, уничтожить!
Хорунжий не нуждался в разъяснении: сразу понял, что требовалось. Под стать ему были и охотники, вызвавшиеся идти с ним. Скрываясь в камнях и расщелинах, они незаметно подобрались к флангу неприятельской засады и с криком «ура» атаковали турок. Не ожидавшие нападения, те бросились бежать, сея панику и неразбериху.
— Стреляй чаще, братцы! Не давай уйти басурманам! — кричал хорунжий, подбадривая казанцев.
— Молодцы! Лихо! — не скрыл восторга генерал, наблюдая действия солдат.
Когда хорунжий возвратился и доложил, что приказ выполнен и турки бежали, Скобелев сказал:
— Спасибо, Дукмасов! Благодарю! Поздравляю вас с Георгиевским крестом.
— Рад стараться! — ответил донской казак, польщенный высокой наградой.
В это время выстрелы послышались и позади. Вначале редкие, они с каждой минутой учащались, а потом переросли в сплошную пальбу, заставившую Скобелева насторожиться. Приказав командиру Казанского полка продолжать движение, он поскакал на выстрелы. Оказалось, турки напали на колонну с противоположной стороны, и находившийся неподалеку от места боя Куропаткин принял командование над подразделениями пехоты. Пренебрегая опасностью, он с группой офицеров и казаков поднялся на высоту, чтобы разглядеть неприятельскую позицию.
Стреляли справа. Находясь в надежном укрытии, турки вели меткий огонь, стараясь прежде всего поразить командиров. И едва Куропаткин вышел из укрытия, как был ранен.
Генерала встретил несшийся во весь опор по глубокому снегу казак.
— Подполковника подстрелили! Навылет! — доложил он.
— Какого подполковника? Докладывайте толком!
— Его превосходительство Куропаткина! Сюда вот, в левое плечо. Кровищи…
Скобелев изменился в лице.
— Где он?
— А там, — махнул казак в сторону возвышенности.
Подполковник сидел за огромным камнем, привалясь к нему плечом. Лицо побледнело, губы совсем синие. Приговаривая что-то, фельдшер старательно и ловко бинтовал рану. На глазах на марле росло алое пятно.
Увидев генерала, Куропаткин хотел встать, но не смог.
— Ах, Алексей Николаевич! Как же вы так! Как же! Я же предупреждал…
Генерал не скрывал сострадания. Подполковник был для него не только первым помощником в делах, но и товарищем, испытанным другом с давней поры. Казалось, глядя на раненого, он забыл о том, что от него зависит судьба отряда, лежит ответственность за выполнение трудной задачи, после которой предстоит еще более тяжелое дело. В душе он осуждал подполковника за его опрометчивость, за то, что повел роты на неприятеля, когда с этим мог справиться батальонный командир. Будь он поблизости, ни за что не позволил бы начальнику штаба дивизии испытывать судьбу… Но на войне бывает не до соблюдения правил, и он, Скобелев, часто сам их нарушает.
— Ах, Алексей Николаевич!.. — Он подошел к раненому, осторожно обнял. Глаза его предательски заблестели. Потом с привычной в голосе твердостью приказал: — Раненого немедленно в лазарет, в Габрово!
Перевалом овладели с боя. Шедшие впереди солдаты Казанского полка вконец выбились из сил. Их заменили роты Углицкого полка. Командовал им полковник Панютин, человек энергичный, решительный.
— Уверен, Всеволод Васильевич, что сумеете за ночь вывести полк в долину.
— Будет исполнено, — отвечал тот.
Как ни сложен в горах подъем, еще труднее спуск, к тому же ночью, в постоянном ожидании нападения неприятеля. Местами покрытая льдом дорога так круто уходила вниз, к пропасти, что опасно было не только идти, но даже стоять. Ноги скользили, и приходилось ползти на четвереньках, обдирая руки в кровь. Одна из вьючных лошадей не удержалась, свалилась в пропасть, и казак, который вел ее, чудом удержался, бросив поводья и в последний миг ухватившись за торчащий изо льда камень.
А в это время Скобелев, объехав полки, отдал распоряжение остановиться на ночлег, чтобы с утра, передохнув, снова продолжить движение. У костра одной из рот Казанского полка сидел священник отец Андрей. Протянув к огню босые ноги, он потряхивал парившими портянками.
— Нам бы только спуститься в долину, — говорил усач-унтер, щурясь от огня. — Там, внизу, намного легче будет.
— Как бы не так, — возразил носатенький солдат. — Сколько толклись мы у Плевны? А тоже говорили: плевком мы одолеем эту Плевну.
— Так то ж город! Кому, глядя на зиму, охота уходить из теплых домов! Вот турок и сопротивлялся. Он до холода пужливый. Это мы к морозам привычные, да и то тянемся к огню.
— А мне та долина смертью грозится, — подал голос отец Андрей.
— Как смертью? — переспросил носатенький.
— А просто..
— Ну уж, батюшка, вы паникуете, — упрекнул унтер. — Косая смертушка не только вам заглядывает в глаза. Она над каждым кружится.
— Это, конечно, так. Только она меня наверняка заприметила. Фельдфебель Егоркин говорил, что внизу, под горами, мне придется идти с крестом впереди солдатского строя.
— Зачем? — спросил кто-то со стороны.
— А чтоб вселять в солдатскую душу дух бесстрашия.
— Так мы, батюшка, и без вас справимся.
— Вот и я тоже так думаю. А ежели убьют, кто будет без меня справлять всякие требы?
— Это верно, — согласился унтер. — А может, это только разговоры? Вы бы справились у генерала.
— У кого? У Скобелева? Что ты, что ты! — встрепенулся, будто ужаленный, батюшка. — Ему только скажи, как он сейчас и пошлет. Нет уж, избави, господь, говорить ему такое!
Рано поутру Михаил Дмитриевич был уже на ногах. Спал он плохо. Да и какой сон под открытым небом и в мороз! Одолевали тяжкие мысли. Не обморозятся ли солдаты? Ртуть в градуснике упала за отметку двадцать. Успеют ли повара накормить горячим до выхода? Как Панютин со своим авангардом? Вышел ли он в долину? Доставлены ли раненые, и в их числе и Куропаткин, в полевой лазарет?
Но более всего терзала мысль, что отряд опаздывает с выходом на равнину. Утром он должен быть в долине и начать наступление на деревню Шейново. Наверное, Святополк-Мирский уже развернул свой отряд и пребывает в полной уверенности, что и скобелевский отряд сделал то же.
— Где Келлер? Пригласите его ко мне, — потребовал он от ординарца.
Подполковник Келлер занял после ранения Куропатки-на место начальника штаба. Он заявился с такой незамедлительностью, будто ждал вызова поблизости.
— Какая обстановка, граф? Какие сведения поступили ночью?
— Получено донесение из авангарда. Полковник Паню-тин доносит, что занял деревню Имитли, турок там нет. Принял решение закрепиться и устроить в ней ложементы, особенно со стороны Шейново.
— Указал, какие с ним силы?
— Пока лишь полтора батальона.
— Этого мало. Нужно дать команду, чтоб ускорили спуск в долину. Медлить недопустимо. Нет ли больных, обмороженных?
— Кажется, бог миловал.
— Бог-то, бог, да сам не будь плох.
Генерал объехал поляну, на которой был устроен ночлег. Роты уже поднялись, солдаты жались к угасающим кострам, ждали, когда повара призовут к котлам. В одном месте внимание Скобелева привлекли лежащие на снегу трубы духового оркестра. Медная их поверхность, всегда сиявшая, теперь покрылась изморозью. Откуда-то появился щуплый капельмейстер, преувеличенно бодро отрапортовал. За ним появились музыканты. Вид их вызвал сочувствие.
— Доброе утро, бравые молодцы! — поздоровался Михаил Дмитриевич.
— Здравия желаем, вашство! — недружно ответили те.
— Что носы повесили? Иль наступило худое житье?
— Жалоб нет и хорошего мало, — бойко и с картавинкой ответил один, определенно из кантонистов. — Играть на таком морозе нельзя, можно сорвать губы. Не напрасно ли таскаем медную тяжесть?
— Не напрасно! Там, где музыка, там победа! Вот спустимся в долину и придет ваш черед. Так что терпите!
Весь день отряд брел в снегу, теперь уже спускаясь после Имитлийского перевала. Тропа пролегала по неширокому заснеженному карнизу на обрывистом склоне, простреливаемом с противоположной стороны пропасти. На ней лежали десятки убитых солдат. В одном месте лежал тяжелораненый, едва подающий признаки жизни, и Скобелев приказал оказать несчастному помощь и доставить его в деревню.
Генерал слышал артиллерийский гул, доносившийся с востока, где наступал отряд Святополк-Мирского. И он тоже должен был вести отряд навстречу, тесня турок, но увы… Правый отряд еще в пути и сосредоточится нескоро. Видимо, перейдет в наступление с опозданием на сутки. На сутки! От этой мысли пробирал холодок. Никогда еще подобного он не допускал. Да за такое можно угодить под суд!.. Нет, он позора не перенесет. Лучше отставка.
И мысль о ней не покидала, словно прилипчивая муха в знойный полдень.
Сражение у Шейново
Деревня Имитли расположена в долине реки Тунджи, в Казанлыкской котловине (которую, как уже было сказано, называли Долиной роз, откуда во все концы Европы вывозилось розовое масло для парфюмерии). Даже вокруг глинобитных неказистых хатенок торчали из снега сухие и колючие кустарники роз.
Кроме Углицкого полка, в деревне находились две болгарские дружины во главе с начальником ополчения генералом Столетовым. В своей теплой бекеше и черной лохматой шапке он имел мужиковатый вид.
Когда-то он учил Скобелева, при случае строго взыскивал с молодого подчиненного. Теперь они поменялись ролями. Скобелев, обращаясь, называл его по имени-отчеству: Николай Григорьевич. Однажды кто-то в шутку напомнил Столетову, что ученик обскакал учителя.
— Да разве за таким рысаком угонишься! — ответил, улыбнувшись, Николай Григорьевич.
В окружении подчиненных начальников и адъютантов Скобелев разглядывал в бинокль тянувшиеся перед дальней рощей позиции турок. За рощей скрывалось Шейново. Левее и дальше находилась деревня Шипка, через которую шла дорога к перевалу. Там закрепились полки генерала Радецкого, которые должны были наступать сверху к этой деревне.
Скобелев пребывал в томительном ожидании, отряд все еще не спустился в долину. Полки, утомленные тяжелым переходом, по расчетам должны были подойти к месту назначения лишь к утру.
Генерала подмывало желание атаковать турок немедля имевшимися силами, но он тут же отвергал эту мысль. Турки располагают большими силами, которые сомнут его батальоны и загонят их в горы. Оценивая местность и находящиеся на ней войска, Михаил Дмитриевич мысленно намечал план действий.
«Конечно, нужно прежде всего овладеть Шейново… Там резервы турок и, видимо, там штаб Вессель-паши. Если захватим деревню, то создадим угрозу всей турецкой армии, которая обороняется на южных склонах… Ах, если бы Донскому казачьему полку подошла поддержка кавалерии!..»
Неожиданно появился худой усатый генерал-лейтенант в лихо заломленной папахе.
— Начальник 1-го кавалерийского корпуса генерал Дохтуров, — представился он. — По приказу главнокомандующего великого князя корпус поступает в ваше распоряжение.
— Корпус? Кавалерийский корпус?! — не поверил Михаил Дмитриевич.
Это было так неожиданно и так кстати! О том раньше не было и разговора. И вдруг — целый кавалерийский корпус!
— Где он? Каков состав?
— Сосредоточен в семи верстах отсюда. Хребет мы перешли через дальний перевал. В его составе три полка: Московский драгунский, Петербургский уланский и 1-й Донской казачий.
— У меня есть 9-й Донской полковника Нагибина. Принимайте и его под свое начало.
В приспособленной под штаб хате при свете коптилки Скобелев стал писать Радецкому, излагая план наступления. Прибытие кавалеристов несколько подняло у него дух, однако беспокойство за опоздание не проходило, тяжестью лежало на сердце.
— Где Дукмасов? Позвать! — кончив писать, он сложил вчетверо исписанный лист.
Хорунжего не пришлось долго искать. Рыжий казак с готовностью предстал перед генералом.
— Письмо должно быть вручено начальнику корпуса. Его штаб размещен на горе Св. Николая. Вручите — и назад. Возвратитесь к утру — награжу, опоздаете — пойдете под арест. Понятно?
— Так точно, — взял под козырек офицер.
Не медля, он пустился в путь. Стояла уже ночь, в небе мерцали звезды. Ориентируясь по ним, а больше по наитию он ехал по бездорожью прямиком к перевалу, остерегаясь, как бы не сбиться и не попасть в руки турок. Это было нелегким испытанием. Преодолев крутой подъем, он попал в лесную чащу, кончавшуюся у обрыва. С трудом набрел на спуск такой крутой, что лошадь съезжала почти на крупе. И снова подъем. Небо затянуло облаками, и стало темно, хоть глаз выколи. С исцарапанным лицом и руками, ушибленным при падении с лошади коленом он, наконец, добрался до места.
Было около двух часов ночи, однако никто в штабе не спал. Бодрствовал в своей землянке и генерал Радецкий.
— Нарочный от Скобелева? — не скрыл он удивления, увидев Дукмасова. — Давно мы ждем от вас вестей… Давайте-ка донесение.
Надев очки, он поднес к лампе записку Скобелева.
— Ну, слава богу, добрались-таки до места. Я, признаться, сильно за ваш отряд беспокоился… Впрочем, не желаете ли перекусить? Выпить чаю с ромом? С мороза это очень полезно.
Денщик поставил перед офицером тарелку с едой, кружку крепко заваренного чаю с ромом.
— Вы ешьте, ешьте, — поглаживая седую бороду, генерал сел напротив. — Расскажите-ка голубчик, как шли через горы. Видно, вам пришлось немало испытать. Мы тогда не учли снегопада.
Дукмасов стал докладывать, а генерал внимательно, не прерывая, слушал. Узнав, что Куропатки ранен, не скрыл сожаления.
— Замечательный офицер и отличный человек. Он для армии очень нужен. А почему сегодня отряд не выступил? Почему не поддержал Мирского?
— Да как же наступать, когда с гор спустилось всего половина полка полковника Панютина, да к вечеру подтянулись ополченцы и донские казаки. Если б начали наступать, и дела б не сделали, и понесли потери. Решили начать наступление завтра.
— О том известно из донесения генерала Скобелева. А план его одобряю. Пусть действует. Отряд Мирского тоже выступит. Да и мы отсюда, с перевала, начнем наступать на деревню Шипку. Распоряжение Скобелеву о наступлении уже готовят, сейчас принесут, вы доставите в отряд. А пока отдыхайте.
Вскоре бумаги принесли и, вручая их, генерал велел передать Скобелеву поклон и пожелание успеха. Было видно, что он проявлял к нему благосклонность.
Подъезжал Дукмасов к Имитли, когда уже рассвело. С возвышенности увидел, как части отряда выдвигались на исходные для атаки рубежи. На одном из курганов стояла группа всадников, и он направился к ней в полной уверенности, что Скобелев там.
— Возвратился? Ну, как генерал Радецкий?
— Пожелал вам успеха, да он тут все описал, — подал хорунжий пакет.
Скобелев быстро прочитал документы, вздохнул, перекрестился.
— Отдайте полковнику Келлеру. А тебе, Петр Архипович, за все спасибо… А с лицом-то что? Все исцарапано, под глазом синячшце…
— В дороге ушибся.
Но Скобелев, казалось, не слышал: оглядевшись, кивнул высокому бородачу, сопровождавшему его в походе, художнику Верещагину.
— Василь Васильич, а Радецкий совершенно одобряет все, что я сделал… Как сто пудов с плеч…
Еще ночью он объявил командирам свое решение. Прежде всего, нужно выбить неприятеля-с передовых позиций. Туда он направит угличан, стрелков и болгарских ополченцев. Их возглавит флигель-адъютант из главного штаба полковник граф Толстой. Он, Скобелев, не знал его достоинств, но таково решение сверху.
Одновременно в обход Шейново справа он направит кавалерию, все четыре полка. Они перережут дорогу из Шейново на Казанлык, отсекут неприятелю путь отхода. После такого маневра, без сомнения, турки дрогнут: ведь это грозит окружением армии Вессель-паши! Только чтобы его, Скобелева, поддержали отряды Святополк-Мирского и Радецкого.
С кургана было видно, как передовые части, развернувшись в цепь, шли на турецкую позицию. Справа наступали четыре роты угличан, в центре — стрелковые батальоны, которыми командовал полковник Меллер-Закомельский, а слева — две болгарские дружины.
И тотчас загромыхали турецкие орудия. Их снаряды легли поначалу впереди цепи, потом ударили в самую гущу людей. А затем над турецкой траншеей разом вспыхнули облака разрывов и загремели выстрелы, слившиеся в сплошной оглушительный треск. Цепь залегла.
По одному, по двое от нее отделялись люди и тянулись в тыл.
— Раненые, — сказал кто-то, всматриваясь в бинокль.
Их становилось все больше и больше.
Примчался солдат:
— Полковник ранен! Требуется фершал!
— Михаил Дмитриевич, а ведь атака отбита начисто, — высказал мысль художник, стоявший рядом со Скобелевым. У того лицо окаменело, ходили желваки.
— Это бывает, — произнес он чужим голосом.
Тут к нему приблизился в цивильной одежде человек. Поднеся карандаш к блокноту, спросил о чем-то генерала. Скобелев вздрогнул и раздраженно произнес:
— Прошу вас, Василий Иванович, уйти! Совсем уйти! Вы мешаете. — И тот поспешил удалиться.
Это был столичный журналист Немирович-Данченко, брат известного на всю Россию театрала. С ним Скобелев находился в приятельских отношениях, но сейчас, когда завязывалось сражение, он не потерпел бы неуместных вопросов.
— Панютин! — позвал Скобелев командира Углицкого полка.
— Я вас слушаю! — отозвался, лихо козыряя, бравый полковник.
— Принимайте под свою команду передовой отряд. Выдвигайте вперед полк. Времени вам — полчаса.
Казалось, полковник только ждал команды. Уверенно и неторопливо он распорядился выдвигать батальоны к тому рубежу, где были остановлены передовые части. Когда солдаты его полка стали приближаться, он пошел вместе со знаменем впереди их, заражая всех своим примером.
— Полковой оркестр, сюда! — распорядился Скобелев. — Играть марш!
И над полем сражения загремела бравурная, будто на параде, музыка.
— Ах, какой молодец, этот Панютин! — не удержался от восхищения Верещагин и принялся набрасывать в альбом рисунок с натуры.
— Панютин — это бурная душа, — согласился с ним генерал.
Углицкий полк, а вместе с ним залегшие прежде батальоны дружно атаковали турецкие позиции и, овладев ими, устремились к Шейново.
Наступила очередь вступить в сражение и остальным полкам дивизии. Развернувшись на широком поле в боевой порядок, под звуки оркестра надвигались на вражеские позиции Владимирский, Суздальский, Казанский полки. Солдаты шли, твердо ступая, будто на учебном плацу, глядя на бесстрашно гарцующего командира дивизии. Не изменяя правилу, он сидел на белом скакуне, удерживая его крепкой рукой. «Белый генерал» вел дивизию в сражение.
Сознавая нависшую опасность, командующий турецкой армией Вессель-паша снял часть своих таборов-батальонов с Шипкинского перевала и прилегающих горных участков, усилив ими оборону на равнине. «Держаться до конца!» — последовал его грозный приказ. Турецкие офицеры и солдаты не посмели ослушаться. Они остервенело отстаивали позиции, дрались с упорством обреченных.
А тем временем кавалерия под командованием генерала Дохтурова стремительно продвигалась на восток навстречу отряду Святополк-Мирского. Бросившиеся было из Шейново к Казанлыку турки, завидя кавалерию, бросились назад.
С востока, как намечалось, продолжала наступать пехота Святополк-Мирского. Со стороны перевала деревню Шипку атаковали полки генерала Радецкого. Петля вокруг армии Бесселя затягивалась все туже.
Первыми в Шейново ворвались угличане и казанцы. Они схватились в рукопашной схватке, и дело решал штык. Все же перевес был на стороне русских солдат, и турки, оказывая яростное сопротивление, стали отходить в находившуюся неподалеку деревеньку Шекерли. Заметив отход, Скобелев приказал командиру Владимирского полка, не мешкая, наступать на эту деревушку.
— Не позволить неприятелю в ней закрепиться! — приказал генерал. — Я сам поведу туда полк.
В сопровождении адъютантов он помчался к владимирцам.
— Посмотрите, ваше превосходительство, туда, в сторону виноградника, — сказал один из сопровождавших.
— Что такое?.. — Он вгляделся из-под ладони. — Так это же оркестр…
Там недвижимо лежали музыканты, холодно поблескивали медные трубы, ярко алел барабан.
— Пулями, а может, снарядами перебило, — предположил адъютант.
— Да будет земля им пухом. Слава им, — генерал перекрестился.
Гибель этой горсточки полувоенных людей болью отозвалась в груди.
Но тут внимание всех привлек взметнувшийся слева, где находились турецкие позиции, белый флаг.
— Турки запросили пощады!..
— Они сдаются! Сдаются!..
— А вот от них скачет, кажется, парламентер.
Подскакал турецкий полковник в сопровождении драгомана с белым флагом в руке.
— Я — полковник Саид-бей. Уполномочен Вессель-пашой просить условий о сдаче в плен.
— Никаких условий! Где сам Вессель-паша?
— А там, — указал турок на видневшийся вдали курган с белым флагом на вершине.
— Поскачем к нему.
Вессель-паша стоял в дверях небольшого, похожего на пастушеский балаган строения. Это был пожилой грузный человек с тяжелым взглядом иссиня-черных глаз. Поблизости от него — вооруженные офицеры.
Скобелев неспешно слез с коня, незаметно сказал адъютанту:
— Передайте генералу Томиловскому, чтобы быстро всех разоружил.
— Понятно, — ответил офицер и помчался к помощнику командира дивизии.
— Честь имею, — сухо сказал паше Скобелев. — Прошу ваше оружие.
— Какой у вас чин? — в ответ спросил Вессель.
— Генерал-лейтенант.
Услышав это, паша склонил голову и, сняв саблю, подал ее Скобелеву.
— Сдаются ли войска на Шипке?
— Этого я не знаю, — процедил сквозь зубы Вессель.
— Вы — командующий, вы обязаны знать.
Скобелев понял, что паша тянет время. «Наверняка надеется на помощь соседней армии Сулеймана».
— Я требую, чтобы вы отдали приказ всем сложить оружие. В случае невыполнения направляю к Шипке полки, и вы понесете лишние потери.
— Хорошо. Я пошлю туда с приказом начальника штаба. Армия прекращает сопротивление, — сдался турок.
Вместе с турецким полковником к Шипке направился и генерал Столетов, свободно изъяснявшийся по-турецки. Однако начальник Шипкинского гарнизона не поверил и предложил Столетову убраться.
— Вессель-паша настоящий воин и не может сдаться в плен, — с гонором сказал он. — Чем вы докажете, что он сдался?
Когда Скобелеву о том доложили, он приказал:
— Вот сабля Весселя, покажите ее упрямцу.
В тот день в плен сдалось 22 тысячи солдат и офицеров, 4 паши-генерала, было взято 83 исправных орудия. Над всей турецкой армией нависла угроза неминуемого поражения.
После сражения у Шейново главнокомандующий армией повелел направить в столицу нарочного, который бы доложил императору об одержанной победе.
— Послать офицера генерального штаба, полковника и непременно участника сражения, чтобы доложить императору подробности, — высказал он требование.
Встретиться с глазу на глаз с монархом и доложить о победе было большой честью, потому в желающих не было недостатка. Остановились на двух: начальнике штаба скобелевской дивизии Келлере и полковнике Соболеве из отряда Святополк-Мирского. Окончательный выбор сделал сам главнокомандующий.
— Ехать в Петербург Соболеву, но перед тем он должен выслушать Скобелева, чтобы не допустить при докладе кривотолков.
В тот же день в Казанлык к Скобелеву явился Соболев. Генерал встретил его настороженно. Он уже знал о цели визита, слышал и о полковнике как человеке, знающем дело и трезвомыслящем.
— Чем могу служить? — спросил он гостя официально.
— Возможно ли ознакомиться с планом действия вашего отряда?
— Пожалуйста. — Генерал развернул карту с подробными расчетами. Ее подготовил еще Куропаткин. На ней все расписано и обозначено. — Готов дать пояснения.
Полковник углубился в изучение документа, а Скобелев по привычке стал расхаживать по комнате, бросая косые взгляды на офицера. «Что у него на уме? Как доложит в столице? Ах, как жаль, что не едет Келлер!»
— Все ли понятно? — не выдержав, спросил Скобелев.
— Все, — коротко ответил тот, разглядывая карту.
Наконец, когда, казалось, у Михаила Дмитриевича кончилось терпение, полковник попросил дать некоторые пояснения. И Скобелев заговорил. Его словно прорвало: он говорил убедительно, приводил убедительные аргументы, с которыми нельзя было не согласиться. Убежденность и глубокие познания Скобелева, несомненно, произвели на полковника сильное впечатление, он никогда не встречался с таким явлением раньше и безоговорочно принял к сведению отчет Скобелева о сражении. И лишь в конце меж ними возникло несогласие.
— Я передам императору все, что сейчас от вас услышал, — пообещал полковник.
— Но не только. Я желаю, чтобы ты констатировал, что мой отряд взял в плен армию Весселя-паши.
— Нет, — решительно возразил Соболев. — Этого я не скажу. Турецкую армию в плен взял не ваш отряд, а войска 8-го корпуса. Они караулили ее всю осень и зиму, а летом отразили все ее атаки. Следовательно, славу в деле заслужили все войска, окружившие турецкие позиции. Если уж приписывать ее одному лицу за шипкинское дело, то этот человек — генерал Радецкий.
— Пожалуй, ты прав. Я согласен. Докладывай там, в столице, как найдешь нужным.
Соболев выехал в Петербург в первых числах января. С собой он вез не только письма главнокомандующего Дунайской армией великого князя Николая Николаевича императору, но и отбитые у турок знамена и штандарты. Сопровождала его бравая команда донских казаков. По Дунаю шел лед, и им пришлось двое суток ждать, пока река, наконец, станет, с величайшей осторожностью переправившись через нее. До железнодорожной станции Журжево они добирались неделю и столько же ехали в поезде.
В дороге полковника не покидала мысль о том, как он будет склонять знамена поверженного врага к ногам всемогущего самодержца, а потом вручит пакет с донесением о победном сражении, и представил, как довольный одержанной викторией император пожелает услышать о ходе сражения, и он, полковник Соболев, с чувством величайшей преданности станет рассказывать, а император будет внимать ему.
При всей беспристрастности он, конечно, уделит большее внимание левому, генерала Святополк-Мирского отряду. И не потому, что сам он состоял в нем, а потому что отряд без задержки преодолел Балканы, первым вступил в сражение и весь день бился против неприятеля. Он, конечно, умолчит о том, что в диспозиции, которую составил штаб 8-го корпуса генерала Радецкого, отряду Скобелева отводилась главная роль, что правый отряд должен был первым вступить в дело, навязывая туркам инициативу и свою волю, и лишь просчет в плане не позволил Скобелеву вовремя вступить в бой.
В Петербург он прибыл утром. На вокзале его уже ждали, и, уложив в карету знамена, он поспешил прямо к Зимнему дворцу. Дежурный флигель-адъютант, встретив, сообщил, что Государь у себя, справлялся о приезде.
— Не часто приходится принимать таких курьеров. Своим сообщением вы окажете Его Величеству истинную приятность. — И царедворец, приняв пакет, скрылся с ним за дверями императорского кабинета.
Распаковав чехлы, полковник установил знамена вдоль стены.
— Ваше превосходительство, прошу, — пригласил его флигель-адъютант, распахивая дверь.
Александр стоял посреди кабинета. На нем теплый мундир с пуговицами в два ряда, на шее крест, на золотых погонах императорский вензель.
— Так ты прислан с личным докладом? — спросил он, протягивая руку.
— Так точно, Ваше Императорское Величество, — ответил Соболев и приложился к руке. — Его Высочество главнокомандующий повелел мне всеподданнейше доложить шипкинскую операцию и особенно последние бои, а также план дальнейшей кампании в Румынии.
— Да, я знаю, о том он написал в записке.
С этими словами он взял со стола красную коробочку, достал из нее Георгиевский крест.
— Благодарю за службу. Ты знал, что представлен к ордену?
— Никак нет, Ваше Величество.
— Дай я закреплю. — Не ожидая согласия, Александр прикрепил к мундиру крест. — А теперь садись и расскажи о нашем славном деле на Шипке.
Расстелив на столе карту, Соболев начал рассказывать о плане операции, а затем перешел к действию левой колонны Святополк-Мирского. Император слушал со вниманием, изредка одобрительно кивал. Дважды высказал восхищение действиями солдат:
— Ай да молодцы! Ну какие еще солдаты могут с ними сравниться!
— Так точно, Ваше Величество! Они дрались против турок, как львы, с достоинством умирали. Вообще, левая колонна показала образец стойкости и храбрости и заслужила…
— Постой, братец, — прервал Александр Соболева. — Что ты все о левой колонне? А что же Скобелев? Не могу поверить, чтоб он действовал хуже. Где карта его отряда?
Полковник поверх карты положил новую с описанием действий скобелевского отряда. Александр склонился над ней.
— Ты сам, братец, где в том сражении находился?
— В отряде Святополк-Мирского.
— Понятно, — сухо ответил монарх. — А этот план я оставлю у себя, сам потом разберусь.
Полковник, поняв, что допустил оплошность, оцепенел. Его бросило в жар.
— Отряд генерала Скобелева, Ваше Величество, на завершающем этапе операции действовал на редкость удачно и даже дерзко. Его кавалерия вырвалась к самому Казанлыку и окружила турецкую армию. Честь пленения Вессель-паши принадлежит отряду Скобелева.
— Этот генерал — лихой в делах! Уж он-то дело свое знает, хотя и молод.
— Молодость — не порок, Ваше Величество.
— В молодости преимущество, — согласился Александр.
Василь Скобелев
Взлетев по ступенькам крыльца, казак толкнул дверь и оказался перед Скобелевым.
— Там турки!.. Всех грабят, режут!.. Примчались оттуда едва живые!.. — выпалил он, не переводя дыхания.
Вид казака выражал испуг, растерянность, готовность скакать туда, откуда принеслась страшная весть.
Генерал уставился на казака, покривил губы и неожиданно скомандовал:
— Смир-рно!
Казак вздрогнул, вытянулся в стойке, глаза недоуменно округлились.
— Вольно! — продолжал генерал. — Теперь толком докладывайте: где турки? сколько их? кого режут? кто примчался?
Казак, собравшись, стал объяснять:
— Примчались, ваше превосходительство, два мужика болгарина из соседнего села. Сказывают, что на их село напали турки. Всех жгут, режут, даже женщин и детей, дома грабят.
— Где эти болгары?
— А туточки, у хаты.
Михаил Дмитриевич перекинул через плечо ремень сабли, поспешно вышел.
У крыльца в окружении казаков двое чернявых мужчин, возбужденно жестикулируя, что-то говорили. Завидя генерала, бросились к нему. Но генерал не стал их слушать, обратился к есаулу Тарарину.
— Далеко ли до селения?
— Верст с десяток.
— А турок много?
— Да вроде бы сотни две.
— Командуйте своим: на конь! И мне жеребца. Сам поведу.
Через четверть часа казачья сотня есаула Тарарина во главе с генералом неслась к селению на выручку жителей. Скобелев, конечно же, мог и не ехать сам, но сознание подсказывало, что непременно следует возглавить это дело. Мчались рысью, боясь потерять в пути лишнюю минуту. Впереди, в полуверсте, скакали два десятка из дозора, с ними знавшие дорогу болгары.
Отступая, турки безжалостно уничтожали селения, грабили, угоняли скот. Особенно неистовствовали так называемые башибузуки. Из них были созданы отряды, а точнее банды, отличавшиеся особой жестокостью.
Первыми селения достигли дозорные. Не ожидая сотни, они с гиком влетели в улицу, устрашающе выбросив перед собой пики. Послышалась беспорядочная стрельба.
— В лаву! — подсказал генерал Тараринову, и есаул, привстав на стременах, во весь голос подал команду:
— Казаки-и, в ла-аву! — И сотня развернулась для атаки и бросилась вперед.
Заприметив казаков, турки вскочили на коней и пустились наутек. Дома горели. Над ними бесновались огненные языки. Пламя гудело, слышался треск пожираемого огнем дерева. По улицам бродили и ошалело ревели животные. И ни одного жителя.
Михаил Дмитриевич направился к ближайшей уцелевшей хате. Переступив порог, подался назад. Прямо у ног на глиняном полу лежала полуобнаженная женщина со вспоротым животом. Рядом растекалась лужа сгустившейся крови. Поодаль ниц лежала другая. Из-под косынки выбивались седые космы. И тоже кровь. В люльке застыло бездыханное тельце грудного ребенка. У распахнутого сундука в беспорядке валялась одежда, тряпье, лоскутное одеяло. Возле печки перевернут чугунок, разбросаны глиняные черепки посуды. Такую жестокость к беззащитному населению Михаил Дмитриевич видел впервые.
— Чьих это рук дело? Кто мог такое? — лицо у него побледнело. — Неужели турки?
— Может, и они, — ответил есаул. — Скорей всего башибузуки. Уж это такое дурное семя…
Генерал случайно взглянул на угол, где лежало тряпье, и ему показалось, что оно зашевелилось.
— Посмотрите там.
Сопровождающий его казак решительно шагнул, выдернул саблю.
— Саблю убрать! — крикнул генерал, и казак с той же ловкостью вогнал ее в ножны.
— Да тут малой! — воскликнул вояка, приподнимая за волосы мальчонку. — Ты что тут делаешь? Чей ты?
Мальчишка в ответ ни слова, диковато озирался, переводя взгляд с казака на генерала.
— Что молчишь? — встряхнул его казак. — Сказывай, кто таков.
— Не троньте его! Он же до смерти напуган. — Генерал подошел к мальчику, опустил руку на его худенькое плечо.
Мальчишке лет десять. Черноволосый, глаза как маслины. Он испуганно озирался, и вдруг его взгляд остановился на лежащих телах.
— Мамо! — вскрикнул он и рванулся к лежавшей у входа женщине.
Генерал едва удержал его. Опасаясь, как бы с мальчиком не случилось ничего серьезного, он увлек его к двери. Тело ребенка судорожно вздрагивало, по лицу градом катились слезы.
— Мамо!.. Мамо!..
— Пойдем… Пойдем… — генерал заслонял собой страшную картину.
Удивительное дело, неустрашимый в схватках боец, не раз встречавший смерть, он не мог переносить плач ребенка. Всякий раз, когда видел детские слезы, физически ощущал боль в груди, казалось, душа разрывалась на части. И теперь им вновь овладело это чувство.
— Узнайте, кто этот мальчик, кто родители? — Виденное потрясло Михаила Дмитриевича.
— Слушаюсь, — ответил есаул.
С помощью драгомана удалось узнать, что отца у мальчика нет, турки за что-то схватили его и увезли. Куда и что с ним сделали, мальчик не знает. И никому из родственников об этом неизвестно. Мать же и бабушка лежат там, в хате.
— Как тебя звать, малыш? — спросил Михаил Дмитриевич.
И мальчик понял его, ответил:
— Василь.
— Василий, стало быть. — Генерал привлек мальчика к себе.
Дозорным удалось захватить двух башибузуков и доставить генералу. Один из пленных был могучего сложения, вислоухий, широкий ремень туго стягивал дородное тело. Второй — худой, чернявый с быстрым рыскающим взглядом.
Их усадили на землю, спиной друг к другу и, чтобы не смогли бежать, крепко стянули веревками руки. А для охраны выставили часового.
Увидев пленных, мальчик всполошился.
— Вот они! Вот! — показывал он на них. — Это они были в хате! Они убили мать и бабку! Они! Они!
Пленные отвели взгляд в сторону.
— Ты не ошибся? — спросил драгоман.
— Нет! Нет! Это они!
Казаки загудели, кто-то вскинул ружье.
— Ваше превосходительство, дозвольте с ними рассчитаться! — воскликнул есаул. — С ними, негодяями, разговор будет коротким.
— Уймитесь, есаул! Не наше дело воевать с пленными. Там с ними без нас разберутся.
Михаил Дмитриевич понимал, что после выпавших на долю мальчика потрясений ему требуется внимание и ласка. Он приказал его одеть в форму, привести в порядок и несколько дней держал при себе. В нем проснулось чувство привязанности к мальчику. Он вдруг задумался над тем, что ему скоро тридцать четыре года, давно пора иметь детей. Но он не только их не имел, у него не было и жены. Все свое время отдал воинской службе, армии. Его интерес сосредоточивался на учениях, боевых походах, солдатских лагерях…
Однажды он отсутствовал весь день, вернулся к ночи. Увидев его, Василь бросился на шею.
— Ты чего же не спишь? — упрекнул его Михаил Дмитриевич.
— Так он, ваше превосходительство, весь день сам не свой, — пояснил денщик. — Все вас высматривал, спрашивал, где батько.
— Ну ложись, спи. А я устроюсь рядом с тобой.
Наутро денщик невзначай проронил:
— Мальчонку бы надобно определить в полк, навроде бы воспитанником. Уж очень он любопытен до всего военного. Глядишь, и охвицером получится.
— А я, Остап, хотел его при себе оставить.
— А это уж ни к чему, ваше превосходительство. Вам не до него. У вас своих хлопот полон рот, а мальчонка живая душа, вниманья требует. В полку, — продолжал рассуждать старый солдат, — определят в музыкантскую команду или еще в какое тихое место. Глядишь, там найдется добрый дядька, он и поможет мальчонке стать на ноги, приучит к делу.
— Подумать надо, — ответил Михаил Дмитриевич, внутренне соглашаясь с денщиком.
Встретив в этот день командира казачьего полка Нагибина, Михаил Дмитриевич предложил ему определить в полк Василя.
— Не могу, ваше превосходительство. При всем к вам уважении.
— Почему же?
— Не нашего, казачьего, он сословия. Да к тому же еще и чужеродец. Свой, русский, не может быть казаком, а где уж болгарину! На этот счет покойный Матвей Иванович Платов — царство ему небесное — дал твердое указание.
— Какое же? Никогда о том не слышал.
— Дал, — утвердил полковник. — Когда он атаманствовал в Новом Черкасске, одно столичное лицо прислало ему письмо с просьбой причислить его чадо к казачьему войску. Так, мол, и так, на все готов молодец, чтобы служить в казачьем полку и впредь именоваться казаком.
— Ну и что же?
— Не дал Платов на то согласия. Описал этому важному чиновнику, что стать казаком, не живя на Дону, никак невозможно. Казаком нужно родиться, с детства унаследовать обычаи и привычки казачьего уклада. И не принял просьбу.
— Вечно вы, казаки, со своими причудами! — посетовал Михаил Дмитриевич.
Через несколько дней ему удалось договориться о мальчике с командиром егерского полка. Тот, недолго поразмыслив, дал согласие. Но тут сочувствием к судьбе Василя прониклась мать Скобелева Ольга Николаевна. С самого начала войны она прибыла от общества милосердия в Дунайскую армию. Здесь она взяла на себя заботу о раненых и находившихся в лазаретах солдатах. При ее участии производились закупки и распределение лекарств и всего необходимого для раненых и больных, нередко она выполняла роль сестры милосердия — помощника врача.
Узнав о мальчике, она загорелась желанием организовать в Болгарии приют для малолетних сирот, родители которых погибли от турецких варваров.
— Неужели здесь много таких детей? — спросил Михаил Дмитриевич.
— Конечно! Боюсь, что одного приюта будет мало.
— И когда же он будет открыт? До приютов ли сейчас?
— А почему же нет? — вопросила мать. — Благое дело нельзя откладывать в долгий ящик. Думаю, что не пройдет и полгода, как определим твоего Василя в приют. Доверься мне. При себе же не оставляй. Пусть лучше побудет в полку.
Вскоре Михаил Дмитриевич вместе с Василем направились в егерский полк.
Увидев генерала, командир полка бросился к нему, отдал по всем правилам рапорт.
— Вот привез пополнение. Хороший парнишка, добрый, отзывчивый и много переживший для своих лет.
— Все сделаем, Михаил Дмитриевич. Вырастим из него доброго солдата.
— Солдата сделать несложно. Нужно прежде всего воспитать из него человека.
— Само собой, — согласился полковник.
Вместе с мальчиком они прошли к штабу.
— Ну, Василь, будь счастлив! — генерал по-отцовски прижал его к груди.
— Тебя как звать-то? — спросил мальчика рыжеусый полковой писарь, раскрывая толстую книгу, где занесены рядовые и младшие чины.
— Василь, — ответил мальчик.
— Ага, стало быть, Василий. — Он обмакнул ручку в стеклянный пузырек с чернилами, снял с конца пера волосинку, записал имя. — Фамилию не спрашиваю, знаю.
И бойкий писарь вывел в графе округлыми буквами: Скобелев.
Так болгарский мальчик стал носить фамилию прославленного полководца.
На Константинополь
Поражение турецкой армии у Шейново вынуждало ее командование идти на перемирие. Еше ранее Порта через свои посольства просила европейские государства поддержать ее в переговорах, что стало известно всеведущим газетчикам. Но Англия уже и без того увидела близкую опасность ее интересам на Средиземном море. Планы России невозможно было скрыть, тем более, когда русская армия начала наступление на восток.
Уже 3 января подвижный и сильный отряд Гурко овладел Филиппополем с явным намерением развить успех по долине реки Марицы к Константинополю. Отряд Радецкого с авангардом, которым командовал Скобелев, наступал на стратегически важный Адрианополь или, как его называли турки, Эдирне. С овладением этого города открывался прямой путь к Константинополю.
Константинополь — сердце древней Византии, чьи плодотворные токи проникли на Русь, неся силу разума и культуры. Но Константинополь являлся также ключом к Средиземному морю. Владеть этим городом — давняя мечта флотоводцев. Да только ли их! Город, словно магнит, притягивал нацеленные на него войска Дунайской армии.
«Нельзя допускать русских к проливу! Потребовать, чтобы они остановились!» — зашумела европейская пресса, обвиняя Россию в захватнических планах. Военная истерия нарастала. Перепуганное английское правительство громогласно заявило, что в случае, если русские войска займут проливы, Босфор и Дарданеллы, оно будет себя считать свободным в действиях по защите британских интересов в Средиземноморье. Все эти дни Михаил Дмитриевич пребывал в возвышенном, прямо-таки праздничном настроении. И отнюдь совсем не по причине наступления Нового, 1878 года. Волнение, даже отчаяние, какое он испытывал при переходе через Балканы, досадное опоздание со вступлением в сражение, а потом и понесенные немалые потери, сменилось после дела у Шейново непередаваемым, с трудом сдерживаемым чувством сладостного упоения достигнутой победой. Далеко не каждому смертному выпадало такое счастье.
— Вы, Михаил Дмитриевич, не просто генерал, — польстил художник Верещагин. — Вы — артист своего дела. Обещаю непременно написать картину сражения. И вы будете на ней в центре внимания.
— Ну уж, право, Василь Васильич, вы переоцениваете мои заслуги. Я делал все так, как сделал бы на моем месте здравомыслящий начальник.
Верещагин остался верен обещанию. По окончании войны он создал целый цикл картин, посвященных недавним военным событиям. В числе их была и картина «Скобелев под Шейновым». В начале 1880 года все картины о балканской войне были доставлены в Петербург и выставлены на обозрение в одном из богатых особняков на Фонтанке, у Семеновского моста. Народ валил на выставку тысячами.
Брат художника А. В. Верещагин вспоминал: «Здесь, на выставке, я нередко встречал Михаила Дмитриевича Скобелева. Он часто забегал полюбоваться на картину «Скобелев под Шейновым». Как известно, «белый генерал» изображен здесь скачущим на белом коне вдоль фронта солдат, причем срывает с головы своей фуражку и кричит им в привете: «Именем Отечества, именем государя, спасибо, братцы!» Скобелев каждый раз приходил в великий азарт от картины, и ежели при этом публики в зале было не особенно много, то бросался душить автора в своих объятиях. Я точно сейчас слышу, как он, обнимая брата, сначала мычит, а потом восклицает: «Василий Васильевич! Как я вас люблю!», а иногда в избытке чувств переходил на «ты» и кричал: «тебя люблю!»
Так на большом полотне выдающийся русский художник запечатлел момент одной из битв Балканской войны и ее героя…
Поздравил Скобелева с Новым годом и победой и великий князь Николай Николаевич.
— Вы достойно вели себя, — сказал он сухо, давая понять различие в положении.
Зато Федор Федорович Радецкий крепким объятием выразил искреннее расположение.
— Молодец, Михаил Дмитриевич! Истинный бог, молодец! Большое вам от всех шипкинцев спасибо. Рад, что имею таких боевых начальников под своим началом. Готовьтесь возглавить в наступлении авангард.
Это было наконец-то признанием его боевых заслуг, его таланта полководца. 4 января состоявший из кавалерии авангард отряда Гурко был передан в подчинение Скобелеву. Кроме 16-й пехотной дивизии, теперь в его распоряжении находилась бригада драгун, которой командовал генерал Краснов, и казачья бригада Чернозубова, состоявшая из 24-го и 30-го донских полков.
Памятуя приказ главнокомандующего о быстрейшем выходе к Адрианополю, а затем к Босфору, Скобелев предпринял форсированный марш-маневр. Того же требовал и генерал Гурко. Имея впереди казачьи полки и драгунскую бригаду, авангард, не задерживаясь в большом и красивом городе Филиппополе (Пловдив), устремился вслед за поспешно отходившей армией Сулейман-паши.
Утром б января от генерала Краснова поступило донесение, что бригада ночью напала на турецкую колонну и захватила 23 орудия, а на рассвете столкнулась с неприятелем и ввязалась в перестрелку. Скобелев представил небольшого роста, убеленного сединой генерала с Дона, балагура и насмешника и одновременно не знающего страха храбреца. В конце донесения была приписка с просьбой поддержать драгун, потому что силы неприятеля превосходят. «Непременно надобно Даниле Васильевичу помочь», — решил Скобелев и поспешил к месту схватки.
Дорога тянулась по долине быстрой Марицы, обмелевшей зимой и не столь бурной. Справа возвышалась горная гряда, а слева за рекой простиралась равнина. Было морозно и ветрено, хотя светило солнце. И по всей дороге видны были следы поспешного отступления неприятеля. Встреченная на пути деревня пуста. Спасаясь от расправы турок, жители бежали в горы. Несколько хат горело, слышался зловещий гул и треск пожираемого огнем дерева. Ветер крутил взметнувшиеся языки, рвал их, и клочья огня летели в холодном воздухе. Двери хат были распахнуты, везде разбросан скарб, бродил брошенный и голодный скот. И страшные следы на дороге: убитые жители, зарезанные прямо в упряжке волы, брошенные повозки. Такого Михаил Дмитриевич еще не встречал. Нетрудно было понять, что турки мстили за свое отступление, стремясь как можно больше навредить остававшимся здесь людям.
В полдень, когда Михаил Дмитриевич находился в полку Дробышева, примчался казачий офицер с сообщением о прибытии двух турок-офицеров, которые требуют представить их главному начальнику.
— Для чего? — спросил генерал.
— Будто бы намерены вести переговоры.
Облаченные в черные мундиры, турки удивительно похожи друг на друга: одного роста и сложения, чернявые, с округлыми бородками и неулыбчивые. С достоинством поклонились, прежде чем один из них заговорил:
— Они прибыли по распоряжению верховной власти с полномочиями начать переговоры о прекращении военных действий, — перевел драгоман.
— А имеют ли они документ, который бы подтверждал их полномочие?
— Да, такой документ есть. — Турок протянул бумагу.
И переводчик, прочитав ее, перевел содержание.
— Однако мне не дано права на переговоры, — отвечал Михаил Дмитриевич. — С этим вы должны обратиться к самому главнокомандующему.
— Хорошо. Тогда мы направимся к нему. Наш поезд в полной готовности.
— Какой поезд? — насторожился генерал.
Турки объяснили, что они прибыли из Адрианополя на поезде, который сейчас находится на станции. И тут, словно озарение, Михаилу Дмитриевичу пришла на ум дерзкая мысль.
— К главнокомандующему поездом не добраться, вам к нему надо ехать на лошадях, — заявил он. — Но это не близко.
— Ну что ж, мы готовы.
— Я вам помогу. Сейчас распоряжусь об экипаже и охране. Надеюсь, вы не задержитесь со сбором?
Перекинувшись взглядом, турки заявили, что готовы ехать хоть сейчас.
Скобелев велел подготовить для турок экипаж, охрану, сообщить по телеграфу в штаб великому князю о представителях турецкой стороны. Приказал также немедленно прибыть к нему командиру Углицкого полка полковнику Панютину.
Тот не заставил себя ждать. Явился, как всегда, уверенный в себе, полный энергии и достоинства.
— Немедленно взять под охрану турецкий состав! Свой батальон в полном вооружении — к поезду!
Отправив турок, Михаил Дмитриевич поспешил на железнодорожную станцию. Поезд с вагонами стоял под парами, в готовности находились и солдаты батальона.
— По вагонам! — распорядился генерал и сам направился к одному из них.
Вагонов не хватало, и часть солдат расположилась на крышах. Набирая скорость, поезд покатил в сторону Адрианополя.
Адрианополь представлял собой сильное укрепление, вокруг которого располагались мощные редуты с орудиями большого калибра, удерживающие под контролем все подступы к городу. На участках между ними находились оборонительные сооружения для пехоты, которая простреливала местность перекрестным огнем стрелкового оружия. В создании этих инженерных сооружений принимали участие европейские инструкторы.
Взять Адрианополь было нелегко. Но русской разведке удалось установить, что численность гарнизона явно мала для обороны города. Этим обстоятельством было решено воспользоваться для захвата города. Скобелев принял смелое и необыкновенное решение: ворваться в город, используя поезд. Никогда ничего подобного в русской армии не применялось. Но он знал суворовское правило: удивить — победить. И генерал последовал ему.
Поезд безостановочно катил по рельсам, обгоняя отступающие войска неприятеля, который не мог даже предположить, что русские осмелятся на подобную дерзость.
Сгустились сумерки холодного январского дня. До Адрианополя оставалось совсем немного, и теперь всех волновала мысль о длинном деревянном мосте, который предстояло преодолеть. Мост пролегал над горной Ардой, впадающей в Марицу. Где-то в глубине теснины кипела и билась река. Опытный машинист притормозил и повел состав совсем медленно. Но едва паровоз достиг середины моста, как впереди загремели выстрелы. В ночной темени вспыхивало там и сям. Поезд остановился.
— В чем дело? — спросил дежурного генерал. — Кто стреляет? Почему стоим?
Дежурный офицер помчался по мосту к месту перестрелки.
Это были напряженные минуты неизвестности, когда поезд с людьми неподвижно стоял на старом, ненадежном мосту, готовом под тяжестью состава обрушиться в пропасть. Солдаты роты выскочили из вагона и стали продвигаться к месту перестрелки, готовые вступить в схватку с невидимым врагом. Наконец стрельба стада удаляться, и прибежавший офицер доложил, что турки, по-видимому, готовили засаду, но посланная из казачьей бригады сотня сама напала на нее и, сбив турок, теперь преследует их.
К утру к станции подоспели и наступавшие конные полки, в том числе и казачьи части. Все они поступили под начальство Скобелева. Днем они торжественным порядком вступили в отстоявший в четырех верстах город. Встретила их депутация от городских властей, которая вручила генералу ключи от города. Под его резиденцию отвели большое роскошное здание, где до того пребывал турецкий генерал-губернатор.
Вскоре Скобелеву приказали двигаться на Константинополь. Войска устремились к турецкому городу, расположенному у Босфорского пролива.
После нескольких дней пути авангард отряда достиг деревни Чаталджи. До Константинополя оставалось рукой подать: чуть более двух десятков верст, всего один переход. И тут из главной квартиры последовал строгий приказ: остановиться и дальше — ни шагу. Впереди катила воды река Карасу, которая являлась условной границей перемирия. За ней на возвышенном берегу виднелись турецкие редуты, орудия, турецкие солдаты.
Усилия Англии не пропали даром. Русскую армию вынудили прервать поход на Константинополь.
Настал памятный день — 19 февраля 1878 года. Прибывший из Петербурга министр иностранных дел граф Игнатьев вел долгие переговоры с турецкой стороной и, наконец, стороны пришли к согласию. В тот день предстояло подписать мирный договор. Войне наступал конец. Местом подписания договора избрали местечко Сан-Стефано в пригороде Константинополя. По этому случаю гвардейские войска, находившиеся поблизости, были выведены для парада. Это было поле у маяка, откуда открывался вид на Константинополь и неширокий Босфорский пролив, скрывающийся в дымке.
Войска вывели к полудню, но парада не начинали, ожидая подписания договора. Приглашенный на торжество генерал Скобелев, как и остальные, с высоты сооруженной по этому случаю трибуны видел квадраты войск, многочисленную толпу прибывших из Константинополя жителей, панораму города с минаретами и мечетями, уходящую к Сан-Стефано дорогу, по которой ожидали гонца с вестью о подписании документа.
Сеял мелкий нудный дождь, тело пронизывал ветер, а вестей из Сан-Стефано все не было, и парад не начинался.
Михаил Дмитриевич вдруг вспомнил, как весной прошлого года он ехал в поезде к Дунаю в полном неведении относительно своей службы, и судьба проявила к нему благосклонность. Вспомнилась переправа через Дунай, взятие Ловчи, штурм Плевны, переход через Балканы, Шейново. Вспомнились лица солдат, идущих, казалось бы, безбоязненно в атаку, но с чувством подавленного страха, и это было заметно на их лицах. А сколько было убитых, сколько пролито крови и покалечено судеб!..
Уже стало смеркаться, когда на дороге появился экипаж, несшийся во весь дух к войскам. Из него выскочил министр Игнатьев и, размахивая над головой бумагой, поспешил к главнокомандующему князю Николаю Николаевичу.
— Мир, ваше величество! Мир!
Послышались восторженные крики толпы, солдатское «ура». Лица вконец продрогших людей вдруг прояснились, все заулыбались.
Михаил Дмитриевич смотрел на браво шагающих мимо трибун гвардейцев, на лихих конников и неожиданно поймал себя на мысли: что же будет? Какая участь ждет его дальше? Несмотря на то, что за переход границы через Балканы он был пожалован золотой с бриллиантами шпагой, отношение многих начальников к нему оставалось недобрым. Все чаще закрадывалась мысль об отставке. В одном из писем в столицу он сетовал: «Только обязанности верноподданного и солдата заставили меня временно примириться с невыносимой тяжестью моего положения с марта 1877 года. Я имел несчастье потерять доверие, мне это было высказано и это отнимает у меня всякую силу с пользой для дела продолжать службу. Не откажи своим советом и содействием для отчисления меня от должности, с зачислением по запасным войскам…».
Однако судьба его вдруг круто изменилась. В конце августа его назначают генерал-адъютантом в свиту императора, а спустя полгода, 4 февраля 1879 года, назначают командиром 4-го корпуса, дислоцированного в минском гарнизоне.