Тут вежливо вмешался Шелленберг.
— Прошу прощенья, обергруппенфюрер, но мы давно знали о существовании этой телеграммы. Насколько я помню, нас осведомили о ней в тот самый день, когда наши войска перешли датскую границу[34].
Гейдрих повернул голову к нему.
— Спасибо, бригадефюрер. Я это знал. Однако, с вашего позволения, существует громадная разница между тем, что об этом знало ваше ведомство, и что об этом стало известно фюреру… Понимаете?
Шелленберг улыбнулся.
— Полностью, обергруппенфюрер. Простите, что прервал вас. — Чуточку поколебался. — Можно спросить, что фюрер намерен предпринять в связи с этим?
Гейдрих равнодушно пожал плечами.
— Кто может сказать? Там, как вы прекрасно знаете, все всегда сверхсекретно. Фюрер наверняка строит свои планы, как и мы строим свои. — И снова ожесточенно напустился на Шелленберга. — Ну? Что скажете, герр Шерлок Холмс? Какие сведения у вас есть об этом гнезде изменников? Адмирал Канарис — посол Ульрих фон Хассель — обер-бургомистр Герделер — генерал-майор Остер — генерал Бек… я назвал всего нескольких. Что можете сказать о них?
— Обергруппенфюрер…
Мюллер грузно переступал с ноги на ногу, потирал руки и обливался потом.
— Постарайтесь, ради бога, спокойно стоять! — прикрикнул Гейдрих.
Начальник гестапо покорно замер.
— Уверяю вас, обергруппенфюрер, мои люди следят за этими изменниками днем и ночью.
— За всеми?
— За всеми, обергруппенфюрер.
— Мм. — Гейдрих бросил взгляд на свои ногти. — А штурмбаннфюрер Акстер из вашего отдела сто одиннадцать дробь два? Он тоже ведет слежку?
— Да, — обеспокоенно ответил Мюллер. — Да, конечно! Все мои люди хорошо обучены… все получили указания… я совершенно уверен…
— Все так, — согласился Гейдрих. — Но вернемся к Акстеру. Вы наверняка получаете от него ежедневные донесения?
— Э… да, — ответил Мюллер уже не так уверенно. — Да, это так. Все мои люди получили указание…
— Значит, вы получали от него вести в течение последних суток?
— Э… нет. — Мюллер с жалким видом покачал головой и снова стал потирать руки. — Нет, обергруппенфюрер, не получал. Но он будет за это наказан! Я лично займусь этим. Такое поведение совершенно необычно, мои люди всегда очень пунктуальны, очень оперативны, очень…
— Я уверен, что это так, — согласился Гейдрих. — Однако боюсь, что этот подлец Акстер уже недосягаем для наказания. Прошлой ночью он был убит в Морелленшлюхте, и его труп уничтожен.
— Но…
— Он был шпионом, — лаконично произнес Гейдрих. — Вы ни разу не поинтересовались его прошлым? Вам не приходило в голову, что человек, два года прослуживший в штабе фюрера и вдруг перешедший в гестапо, должен подвергнуться небольшой проверке?
— Обергруппенфюрер, я всегда проверяю своих людей…
— Явно недостаточно. Рекомендую впредь самому выполнять свою работу. Не ждите, что я всегда буду играть роль няньки… Кстати, предоставлю вам отвечать на все неловкие вопросы, которые могут возникнуть в связи со смертью этого человека. Можно хотя бы в таком деле положиться на вас?
— Да, обергруппенфюрер, предоставьте это мне. Я справлюсь.
— Будем надеяться… А теперь о той истории в Риме. Расскажите, что знаете о ней. Надо полагать, вы, как начальник гестапо, располагаете последними сведениями?
— Да. Видите ли… — Мюллер поднял руку ко рту и, закусив указательный палец, подыскивал слова. — Да. Мы, разумеется, узнали о той телеграмме. И установили агента, продавшего эти сведения бельгийцам…
— Правда? — с удовольствием произнес Гейдрих. — Поздравляю вас, Мюллер! Что вы предприняли?
— Ну… к сожалению, мы почти ничего не знали, пока не стало слишком поздно. Но этого агента уже убрали с дороги. Об этом вам не нужно беспокоиться, обергруппенфюрер. Право же!
— Ваши люди позаботились о нем? Привезли для допроса?
— Н-нет… не совсем так… Этот человек, — сказал Мюллер в порыве откровенности, — попал под машину на Виа Венето!
— Понятно.
— Мы сделали, что смогли. Не наша вина, что он переходил улицу, не глядя…
— Минутку. — Гейдрих поднял тонкую, изящную руку. — Говорите, вы разделались с этим агентом. А с его контактом?
Мюллер раскрыл рот, но Гейдрих не дал ему говорить.
— Явно нет. Неужели я должен думать обо всем? — Проницательно уставился на подавленного Мюллера, потом перевел взгляд на Шелленберга, слушавшего разговор с капризной улыбкой на губах. — Думаю, отныне нужно будет особенно следить за нашим другом адмиралом Канарисом. Сегодня утром я узнал, что фюрер поручил ему найти среди нас предателя… человека, который продал агенту эти сведения…
— Нелепость! — пробормотал Шеллленберг.
— Похоже, — согласился Гейдрих, — на поручение волку пасти овец, но дело обстоит так, господа… Давайте полностью используем эту возможность.
И, плотно сжав губы, улыбнулся. Шелленберг покачал головой.
— Канарис! — произнес он, словно не мог в это поверить.
— Канарис, — подтвердил Гейдрих. — Уж кто-кто… Мне пришло в голову, бригадефюрер, что поскольку вы с адмиралом в добрых отношениях, то вполне сможете… э… подбросить ему кой-какие сведения для передачи фюреру? Можно даже приставить к нему одного-двух помощников из вашего ведомства? Например, у вас в отделе четыре дробь два Б есть секретарша… жена офицера, брат которого находится в Англии. Она вполне подойдет… Понимаете меня?
Шелленберг с серьезным видом кивнул.
— Вместе с тем, — продолжал Гейдрих, — мы, естественно, должны делать все возможное, чтобы помочь адмиралу найти предателя. Это ваша задача, Мюллер. Еще один провал вашего ведомства — и готовьтесь снова взять почтовую сумку и ходить по улицам Мюнхена… Я понятно выразился?
БОЙ ЗА «КРАСНЫЙ ОКТЯБРЬ»
Несколько дней спустя мы прибыли на позицию перед большим металлургическим заводом «Красный Октябрь» на северо-востоке Сталинграда. Этот район в течение нескольких месяцев был местом многих столкновений между русскими и немцами. На заводе упорно держались два полка противника, и выбить их пока что не удавалось. Сам завод представлял собой беспорядочную массу искореженных балок и битого кирпича. После немецких артобстрелов в стенах появились громадные дыры, и повсюду витал запах смерти и разрушения, запах кирпичной пыли и горелой человеческой плоти. В развалинах было полно крыс. Они стали наглыми, крупными, величиной с больших кошек, и совершенно не боялись людей. Нам же они внушали панический страх. По словам Хайде, со дня на день следовало ждать вспышки чумы, и мы, завидев этих отвратительных тварей, всякий раз бросали гранаты в их гущу. К черту требования беречь боеприпасы: чумные крысы были куда страшнее русских войск!
Мы пробыли там почти неделю, а потом в один прекрасный день Старика вызвали к командиру роты, гауптману[35] Швану. Его не было довольно долго, мы тем временем ворчали и строили догадки.
— Прогуляйтесь-ка за позиции противника, посмотрите, как там дела! — Порта отвернулся и с отвращением плюнул. — Черт побери, вечно мы, разве не так?
— Должна существовать какая-то очередность, — ханжески заметил Грегор. — Пора начальству выбрать кого-то другого.
— Кому морочишь голову? — спросил я. — Кто в прошлый раз ходил выяснять, что замышляют русские? Насколько я помню, не ты!
— Вот-вот, и кто приволок треклятого генерала? — язвительно спросил Грегор.
Тут вернулся Старик. С мрачным видом поманил к себе Хайде, они отошли, а мы притихли.
Напрягая слух, мы бессовестно подслушивали и кое-как разбирали, что говорилось.
— Скажи самое худшее, — предложил Хайде. — Начальство хочет, чтобы мы одни пошли в наступление и взяли Москву?
— Задание почти столь же трудное, — согласился Старик. — Речь шла о том громадном бункере перед заводом, который стал камнем преткновения.
— И что с ним делать?
— Он должен прекратить существование.
Хайде на минуту лишился дара речи.
— Как это — прекратить существование? Мы что, должны его уничтожить?
— Вот именно, — чуть ли не извиняющимся тоном ответил Старик.
Порта с ужасающей гримасой ярости и возмущения повернулся к нам.
— Что я, черт возьми, говорил? — прошипел он.
— Как? — холодно спросил Хайде. — Как нам, черт побери, уничтожать этот бункер, будь он проклят?
— Ты поведешь к нему свою группу, а мы будем прикрывать тебя пулеметным огнем. Как только подойдете к нему, бросьте в амбразуры как можно больше гранат, а потом сидите и ждите, когда они взорвутся… Возьмете еще пять магнитных мин для дверей, хорошо?
По выражению лица Хайде мы поняли, что хорошего тут ничего нет. И склонны были с ним согласиться.
— Для дверей? — сдавленно повторил он.
— Да… для штук, которые открываются и закрываются… Идет?
— Нет, — ответил Хайде. — Не пойдет. — Он смотрел на Старика ледяным взглядом. — В жизни не слышал ничего более глупого! Как бросать гранаты в эти паршивые амбразуры, если они в двух метрах над головой? Давай нам лестницы, тогда можно будет его атаковать, мы же не акробаты!
— Ну, это твоя проблема, — сказал Старик. — Как ты это сделаешь, решай сам. Я только передаю приказ: отправляйся туда и взорви этот бункер.
Они постояли, свирепо глядя друг на друга, потом Хайде отрывисто выругался и пошел к нам. Мы понимали, что тут ничего поделать нельзя, понимали, что Старик уже протестовал, объясняя невыполнимость этого задания.
— Так, вторая группа, за мной!
Хайде повесил на плечо автомат, повел подбородком и с плотно сжатыми губами пошел, не оглядываясь. Мы похватали свое оружие и торопливо пошли за ним по пути, который некогда представлял собой дорогу, а теперь превратился в жуткую смесь брошенных домов, подбитых танков и автомашин, снарядных воронок, куч мусора и человеческих останков. То были трупы штатских, не солдат. Все страшно изуродованные. В ведре с водой плавала оторванная голова ребенка. Глаза незряче, изумленно смотрели в небо. Я шел, спотыкаясь, по этим руинам, и