— Ладно, не дави на меня! Я уже сказал, все будет в порядке… Этих бумаг было б достаточно, чтобы отправить куклу, тем более оберста! Используй их и помалкивай… дашь волю языку, так нам обоим кранты… И не забывай, что я для тебя сделал!
— Не забуду, — пообещал Порта. — Только кончай ныть, будь мужчиной. Ты нервируешь меня своим паникерством.
Обер-фельдфебель доверительно подошел поближе.
— Ну, и когда со мной рассчитаешься?
— Как только удостоверюсь, что бумаги подлинные.
Порта наклонился и сунул их во внутренний карман оберста. Потом сменил номер дивизии, прикрепив к его запястью новый.
— Что от этого изменится? — спросил я.
— Подожди, — посоветовал Порта. И оглянулся на своего нервозного друга. — Смотри мне, если они не сработают, — произнес он угрожающим тоном.
Через десять минут обезумевший врач вернулся. Свирепо посмотрел на Хинку, потом на нас.
— Я уже сказал, несите этого человека на перевязочный пункт. Нечего торчать здесь, сегодня его не отправят.
— Прошу прощенья, — сказал Порта, — но есть особые распоряжения. Оберст должен улететь.
— Послушай, обер-ефрейтор, не спорь со мной. Плевать мне на особые распоряжения, здесь я все решаю, и даже фюрер мне не указ! Уносите этого человека, пока я не рассердился.
— Ну, хорошо, — сказал Порта. Нагнулся и вынул бумаги из кармана оберста. — Не скажете ли, который час?
— Половина одиннадцатого, и не задавай дурацких вопросов! Выполняй, что приказано, и поживее.
— Угу. — Порта твердо стоял с карандашом в руке, записывая время. — Можно узнать вашу фамилию, пока вы не ушли? Не сочтите это дерзостью, мне приказано записать фамилию того, кто будет саботировать эти особые распоряжения. Указать точное время и все такое. Это не моя инициатива, это армейская проблема, я тут не при чем…
— Покажи эти треклятые распоряжения!
Врач вырвал бумаги у Порты, быстро просмотрел их. И я поразился, увидев, как изменилось его отношение. Он был недовольным, но почтительным.
— Хорошо. — Он вернул бумаги. — Грузите его в самолет… только, если ты обманул меня, обер-ефрейтор, да поможет тебе Бог! У меня сейчас нет времени проверять твои документы, но предупреждаю… я не забываю лиц!
Мы подняли носилки и побежали быстрой рысцой к самолету, который должен был взлететь первым.
— Не знаю, что там в этих бумагах, — заговорил я с отдышкой, — но если он узнает, что ты провел его, будет плохо.
— Не узнает, — презрительно ответил Порта. — Завтра к этому времени он все забудет.
— Не будь так уверен, взгляд у него был очень странный.
— Ерунда! — сказал Порта. — Можно отвертеться даже от убийства, если знать как. Я однажды сказал кому-то, что Гейдрих дядя моей матери… все превосходно сошло, я получил бесплатно столько бензина, что мог бы стать нефтяным бароном…
— Впервые слышу, — буркнул я.
Едва мы уложили оберста в самолет, вбежал какой-то оберстлейтенант[46] с листком бумаги в руке. И ринулся в кабину с жалким нытьем. Он казался в полном здравии, на нем не было ни единой отметины. Хотя бы полоски клейкого пластыря для приличия.
Оберстлейтенант сунул бумагу в лицо летчику, но тот решительно отвел его руку.
— Прошу прощения, мест больше ни для кого нет. Самолет предназначен для раненых, и мне приказано взлетать, как только загружусь полностью.
— Но фюрер… это от фюрера!
Летчик с сожалением поглядел на него.
— Эти приказания отменены три дня назад. Слишком много дезертиров из района боевых действий.
— Дезертиров! Вы называете меня дезертиром?
— На раненого вы не похожи….
Оберстлейтенант бросил свою бумажку и угрожающе двинулся к летчику. Порта тут же схватил ее и прочел.
— Он прав. Это непосредственно от фюрера. — И сурово взглянул на летчика. — Разве можно обращаться так с немецким офицером? Как не стыдно. Может, его рана не видна. — Постукал по своей новой нашивке и подмигнул. — Я не могу оставить это без внимания. Я не выполнил бы долга обер-ефрейтора, так ведь?
— Совершенно верно. — Оберстлейтенант с ошеломленным видом поглядел на него. — Определенно не выполнил бы.
— Я считаю своим долгом вызвать полевых жандармов, — заявил Порта. — Они быстро разберутся.
— Вызови, конечно, — широко улыбнулся летчик. — Интересно будет увидеть их реакцию.
Волнение оберстлейтенанта заметно усилилось. Он неожиданно схватил Порту за плечо, подался вперед и настоятельно зашептал ему и летчику:
— Знаете, не надо полевой жандармерии. Я не хочу никому причинять неприятностей. Идет война, время напряженное…
— Но приказы фюрера! — прошипел Порта.
— Забудем о фюрере, как насчет двадцати тысяч рейхмарок? Двадцать тысяч за место в самолете? Что скажете?
— Вонючий козел!
Летчик с силой толкнул оберстлейтенанта. Тот упал в объятья Порты, Порта отшвырнул его и пинком сбросил в сугроб.
— Убирайся, пусть тебе снесут башку! — крикнул летчик. — Тогда возвращайся и сделай еще одну попытку! Может быть, повезет больше!
Тут появились двое полевых жандармов. И сразу же схватили Порту.
— Плохи твои дела, солдат! Нападение на офицера?
Они медленно покачали головами, наслаждаясь положением вещей. Порта свирепо взглянул на них.
— Нападение на дезертира! Этот гад только что предлагал нам двадцать тысяч за место в самолете… а на нем ни царапины!
Оберстлейтенант поднялся из сугроба и надменно указал на Порту.
— Арестуйте его! Он применил насилие к офицеру рейха!
— Пошел ты, — сказал Порта, невозмутимый, как всегда. Протянул листок бумаги. — Посмотрите. Он хотел уверить нас, что это приказ фюрера. Мы только исполнили свой долг.
Жандармы взглянули на бумагу и побагровели от ярости.
— Приказ фюрера? — выкрикнул один из них. — Отмененный три дня назад, и ты все равно пытаешься им воспользоваться? Хотя даже не ранен? — И повернулся к своему спутнику. — Арестуй этого офицера по обвинению в попытке дезертирства!
Посеревшего, спотыкающегося оберстлейтенанта увели. Я покачал головой.
— Не виню его. Кто не сделал бы попытки, считая, что есть такая возможность? У него могло получиться.
— Могло, но не получилось.
— Но, по крайней мере, возможность была, — упорствовал я. — У нас нет и такой; мы застряли в этой адской бездне. — И мрачно взглянул на Порту. — Живыми нам не остаться. Ты это понимаешь, так ведь?
Порта пожал плечами.
— Живи, парень, сегодняшним днем. Не думай о завтрашнем. Мы уцелеем, если не потеряем головы.
— Черта с два! — сказал я.
Первый самолет готовился к взлету. Вокруг него толпилось множество раненых, просящих, плачущих, кричащих; кто-то опирался на костыли, кого-то поддерживали друзья, кто-то ползал на руках и коленях по глубокому снегу. Это походило на некий дьявольский Лурд[47], все больные и увечные молили о помощи, но Бог-самолет улетал без них. Они толкались возле кабины, бросались на двери, колотили кулаками по фюзеляжу. Место в самолете означало возможность выжить: оставшегося на русском фронте раненого почти наверняка ждала смерть. Жандармы отгоняли их безжалостными ударами рукоятками револьверов. Ничего больше им не оставалось. Все три самолета были до отказа заполнены изувеченными, кровоточащими телами наиболее тяжелораненых. Я видел людей, обмотанных бинтами, как мумии, людей с культями на месте ладоней и ступней, людей без лиц, без рук, без ног. Для тех, у кого еще хватало сил тащиться, плача, по летному полю, места не было. Радиооборудование, перевязочные материалы, боеприпасы выбросили, чтобы освободить место для нескольких тел. Добавить еще немного веса — и самолеты окажутся в опасности.
Первый тяжеловесно выруливал к взлетной полосе. Мы с Портой наблюдали, молясь, чтобы он смог оторваться от земли. Самолет набрал скорость, достиг конца полосы и грузно поднялся в воздух в снежном облаке. Пролетел низко над ангаром, затем описал широкую дугу и скрылся в сером небе.
— У них нет радио, — сказал я. — Что им делать, если они попадут в беду?
— Черт возьми, — ответил Порта, — неужели тебе на ум не приходит ничего хорошего?
На взлет пошел второй. Под нашими взглядами оторвался от взлетной полосы. И едва показалось, что успешно взлетел, самолет внезапно задрал нос, камнем рухнул на брюхо и взорвался. Я взглянул на Порту и сказал:
— Я не пессимист. Просто реалист.
Порта повернулся и молча пошел прочь. Я остался, посмотрел, как третий едва не врезался в проволочное заграждение, и последовал за своим другом.
Он ждал возле автомобиля-амфибии, в котором мы привезли Хинку. Увидев, что я приближаюсь, молча указал на неподвижную серую массу в снегу. Я остановился и взглянул. То лежал пытавшийся купить место в самолете оберстлейтенант.
— Господи, — произнес я в потрясении. — Быстро же разделались с ним.
— Справедливость не медлит в этой части света, — глубокомысленно заметил Порта.
— Несправедливость тоже! — ответил я. И ногой оттолкнул с дороги труп. — Интересно, сколько людей расстреляли в этой зоне боевых действий?
— Сотни, — равнодушно ответил Порта. — Если не тысячи… парень, с которым я вчера разговаривал, сказал, что только в его роте казнили восемьдесят пять человек.
— Он явно преувеличил, — возразил я.
Порта подмигнул мне.
— Думаешь?
Мы сели в машину и медленно поехали по улице Литвинова к Красной площади, где несколько подвалов превратили во временный госпиталь. Нам было приказано после того, как благополучно погрузим в самолет оберста, взять ящик перевязочных материалов для полка. Во временном госпитале стоял отвратительный запах крови и испражнений, рвоты, грязи и гниющей человеческой плоти. За недостатком коек люди лежали рядами на полу, бок о бок, мертвые и умирающие. Едва сделав два шага, я споткнулся о труп и упал на раненого, пронзительно вскрикнувшего от боли.
— Пошел к черту! — зарычал лежавший у моих ног фельдфебель с перевязанным глазом. — Нас тут битком, больше ни для кого места нет.