— Нет, — ответил Барселона. — А должен был бы?
— Не обязательно… Мне напомнил о нем этот отстававший от поезда болван-начальник.
— А что? С Манфредом Катценмайером случилось то же самое?
— Да, это своего рода человек-легенда. Прошлую войну он начинал капитаном-артиллеристом, только в первом же бою перепутал ящики, вместо артиллерийских гранат взял ручные, чем вызвал невообразимый хаос, когда понадобилось открыть огонь по французам. Поэтому его перевели на транспорт. Решили, что там особого вреда причинить он не сможет.
— Сейчас его бы расстреляли, — заметил я.
— Очень может быть, — согласился Порта. — В конце концов так оно и случилось… Когда Адольф пришел к власти, в армию очень требовались люди, и туда брали любого придурка, какой вызовется добровольцем — взяли в том числе и Катценмайера. Сам напросился на свою же голову. Он уже зарекомендовал себя круглым идиотом… В общем, поставили его начальником поезда. Он не имел никакого понятия о поездах, но решили, что раз водить их не ему, это неважно. На всех станциях, где он останавливался, его терпеть не могли. Вечно орал на всех, находил недостатки. Придирался к любому пустяку… Когда я впервые увидел его, он походил на поле одуванчиков. Вырядился в особый мундир, весь обшитый желтой тесьмой… В те дни у него было прозвище Король сортиров. Он взял за правило справлять большую нужду в определенные часы. Дважды в день, после завтрака и перед ужином. Офицеров и солдат заставлял делать то же самое. Отправлял их в сортир по расписанию и засекал время. Давал три минуты тридцать секунд, два листка бумаги, и помоги Бог тому, кто хотел скрыться…
— А что с поездом? — спросил Барселона, подавив зевок.
— При чем здесь поезд?
— Просто я думал, ты рассказываешь о нем.
— Ладно, ладно, дойду до этого, — сказал Порта, раздраженный, как всегда, когда его торопили. — Дай время.
— Ну, и что случилось? — спросил Барселона.
— Ну, и однажды он отстал от поезда. По своей идиотской вине. Они остановились на какой-то маленькой станции по ту сторону Донца. Не знаю, как она называлась, не имеет значения. Какой-то городишко, где никогда ничего не происходит. Словом, там вечно стоял, опершись на метлу, старик девяноста с лишним лет, смотрел, как проходят поезда. Ему кто-то дал эту метлу еще в двадцать втором году и велел не выпускать ее из рук — чтобы занять его чем-то полезным. Понимаете, о чем я? В такой стране, как Россия, нельзя, чтобы люди стояли, ничего не делая. И с того времени старик стоял там, никому не мешая. Повидал там всех — конницу Врангеля, революционных матросов, казаков, когда те подняли восстание, видел немцев в четырнадцатом году… в этом возрасте ему было плевать на всякое начальство. Он знал, что все начальники, в сущности, одинаковы, только носят разную форму. Наслушался, как они все орали… Да здравствует царь! Да здравствует Ленин! Да здравствует Кайзер! Да здравствует Россия! Да здравствует Германия! Ура революции! Долой революцию! Ура…
— Значит, поезд ушел без него? — спросил Барселона.
Порта бросил свирепый взгляд.
— Не без него! Без Катценмайера!
— Да-да, — кивнул Барселона. — Конечно.
— Катценмайер сошел с поезда, чтобы, как обычно, придраться к кому-то, и увидел этого старикана с метлой. Конечно же, разорался, спросил, чего он стоит здесь без дела. Ну, старикан рассказал ему о том комиссаре, что в двадцать втором году дал ему метлу и велел не выпускать ее из рук. Тут Катценмайер вышел из себя, начал кричать, спрашивать, давно ли он справлял большую нужду, сколько времени ему на это нужно, и тому подобное, а поезд тем временем ушел без него. Он погнался за поездом, вопя и размахивая руками, споткнулся, ударился и потерял сознание. А тем временем, — с удовольствием продолжал Порта, — поезд шел без начальника, никто не знал, куда, поэтому все переводили его на тот путь, какой оказывался свободным. — Глаза Порты заблестели. — Он объехал всю Европу! Проезжал Киев не меньше пятнадцати раз. Трижды побывал в Берлине. Доехал аж до Парижа; лягушатники не знали, что с ним делать, и отправили на Амстердам. После этого поезд потерялся, и его никто не видел почти два месяца. Наконец он появился в Мюнхене, шел на всех парах из Рима. И даже тут эти болваны не узнали его вовремя. Пришли в панику, перевели стрелку и направили его во Франкфурт. Железнодорожные служащие из себя выходили. Они просто не представляли, где он окажется в следующий раз. Люди, стоявшие на маленьких пригородных платформах, до полусмерти пугались, когда откуда ни возьмись вдруг появлялся этот громадный поезд. Машинист не имел права остановить его, понимаете. Все думали, что он уедет в Пекин, если светофоры будут зелеными. К счастью, кто-то догадался включить красный, иначе он мог все еще колесить по Европе прямо посреди войны.
Порта откинулся на спинку сиденья, судя по виду, очень довольный собой. Воцарилось недолгое молчание. Грегор, Легионер и Старик уснули. Хайде нашел журнал и читал его. Старик неожиданно всхрапнул.
— И что же сталось с этим Катценмайером? — спросил Барселона.
— Расстреляли, — ответил Порта.
— А!
Барселона отвернулся и стал смотреть в грязное окно. Малыш неожиданно подался вперед.
— А как же люди в том поезде? — спросил он вызывающе. — Не представляю, как они могли оставаться в живых столько времени. Что они ели? И как можно было вести поезд? Где они брали…
К счастью, на середине фразы раздался неистовый визг, и черно-белая свинья понеслась по вагону, а следом — шестеро гусей. Это зрелище так очаровало Малыша, что он забыл о своих затруднительных вопросах.
Мы приехали на станцию Винница, где предстояло сделать пересадку. Ждали на платформе всю ночь, и лишь под вечер на другой день прибыл следующий поезд. Он именовался экспрессом, однако каждые полчаса останавливался на самых неприметных станциях. Мы ехали на открытых товарных платформах и во время этих бесконечных ожиданий нигде не могли получить продуктов, потому что начальство не сочло нужным поставить печати на наших продовольственных карточках.
В Немирове мы сошли с этого экспресса и сели на сомнительного вида маленький поезд, медленно везший нас по боковой ветке. Ветка эта неожиданно окончилась в местечке Слин. Казалось, этот городок был разрушен в начале войны, покинут, и его дальнейшая судьба никого не интересовала.
Из Слина мы пошли пешком через болота к магистральной линии, где прождали несколько часов, пока не сумели влезть на поезд с боеприпасами. Сидеть на снарядных ящиках было неудобно, поезд трижды останавливался, и нам приходилось прятаться под вагонами при налетах авиации противника.
В Кривом Роге на поезд влезли двое саперов с огнетушителем. Сели вместе с нами на снаряды, и мы узнали, что один из них вот уже год считается пропавшим без вести, предположительно погибшим, а другой сбежал из эшелона полгода назад. Карманы их были набиты поддельными пропусками и проездными документами, и, казалось, они под носом у полевой жандармерии свободно колесят по Европе.
— А огнетушитель зачем? — вежливо спросил я.
Они посмотрели на меня и нахмурились.
— Он может очень пригодиться, когда едешь на поезде с боеприпасами.
Четыре дня спустя мы прибыли в преддверие рая. Злые, с онемевшими членами, цинично готовые разочароваться, мы слезли с поезда и помахали на прощанье двум нашим друзьям.
— Ну и где же шлюхи? — поинтересовался Малыш, когда мы сошли с платформы и не увидели ничего более привлекательного, чем дремлющий под солнцем полицейский, положивший на колени автомат.
— Да брось ты про шлюх! — Старик сбросил рюкзак, высоко вскинул руки и сделал глубокий вдох. — Весной пахнет! Должно быть, сирень в цвету!
Так и оказалось. Она висела повсюду громадными фиолетовыми гроздьями, аромат ее казался почти невыносимо приятным после пота и грязи в траншеях.
Полицейский проснулся и нарушил это очарование. Навел на нас автомат и грубо потребовал документы. Они были в полном порядке, но он вытащил пачку фотографий и принялся сверять их с нашими лицами в надежде произвести арест. Потом наконец с большой неохотой разрешил нам покинуть станцию.
Мы пошли в городок, представляющий собой ряды красивых белых домов с небольшими садами. Высоко в небе стояло полуденное солнце. Мы держались близко друг к другу, локоть к локтю, и топот наших сапог неприлично громко оглашал тихую улицу.
— Почему здесь так? — прошептал Малыш.
— Как? — спросил Старик.
— Тишина… никого не видно… Не нравится это мне. Что-то неладно.
— Ерунда!
Старик улыбнулся, но мы все согласились с Малышом: необычная тишина нервировала.
— Смотрите!
Старик стоял на вершине холма, указывая вперед. Мы встревоженно подбежали к нему.
— Что такое? В чем дело?
Порта коснулся кобуры. Легионер взялся за нож. Оба нервозно посмотрели через его плечо.
— Да посмотрите же! — крикнул Старик.
Мы посмотрели. Внизу широко расстилалось ослепительно блестевшее под солнцем море. Громадный залив с голубой водой окаймляли пальмы. Дальше вдоль берега росли кипарисы, ароматные кусты и рдеющие цветы величиной с суповую тарелку.
Глядя, как зачарованные, мы пошли к нему.
— Оно настоящее? — все спрашивал Малыш и как будто всерьез. — Правда, настоящее?
Держась левой стороны, как все солдаты на незнакомой территории, мы медленно спускались по лестнице к пляжу. У подножья лестницы встретили охранника, тот указал нам армейский восстановительный центр. Легкий ветерок нес запах морской соли, волны издавали легкий шипящий звук, набегая на берег и откатываясь.
Порта внезапно толкнул Малыша в бок.
— Погляди-ка, — негромко сказал он, указав подбородком на двух девушек, шедших по песку к морю.
Они были юными, с пышными формами, груди выпирали из маленьких купальных костюмов. Барселона издал изумленный возглас, а Малыш громко свистнул.
— Матерь Божия! — протянул Грегор. — Я почти забыл, как они выглядят…
Порта пошел к девушкам быстрым шагом, мы бодро последовали за ним. Только Старик и Легионер остались в стороне и с любопытством наблюдали. Девушки шарахнулись и подняли визг, когда Малыш ухватил их громадной лапищей за ягодицы, а Порта сделал непристойное предложение, используя бутылки водки как приманку. Они с криком побежали к морю, и какой-то крепкогрудый унтер-офицер напустился на нас с яростным криком.