Ветер туман унес.
На сопках Маньчжурии воины спят, И русских не слышно слез.
Пусть гаолян Вам навевает сны,
Спите герои Русской Земли, Отчизны родной сыны.
ГЛАВА і ОТ ВОЙНЫ ЯПОНСКОЙ ДО МИРОВОЙ
По возвращении из Маньчжурии в Россию Николай Нико-шевич не сразу вспомнил о своих незалеченных ранениях: служебных забот было хоть отбавляй. С ноября 1905 года по март 1‘Юбгода он временно командовал 2-й стрелковой дивизией, .і с марта по апрель — 2-й стрелковой бригадой (бывшей диви-шей).
Возвратившемуся с войны с тяжелым ранением в шею гене-|і;ш-майору Н.Н. Юденичу пришлось распрощаться с должнос-и.ю бригадного командира. Причина была проста: военные врачи уложили его в госпиталь, в котором он провел все бурные дни Первой русской революции 1905—1906 годов. Будущему вож-мо Белого движения на Северо-Западе России не довелось участвовать в подавлении «смуты» вооруженной силой.
Какими видел Юденич те революционные события? Скорее исего, свои чувства историк-белоэмигрант А.А. Керсновский кмразил следующими словами, о гражданской искренности ко-юрых спорить, думается, не приходиться и не следует:
«1905 и 1906 годы — годы первой русской смуты — составили іяжелую эпоху для русской армии. Ей пришлось выдержать напряженную борьбу на внутреннем фронте и спасти свою Родиму, обратив на себя всю ярость и ненависть ослепленной интел -пектуальной черни.
Особенно тяжелой была служба гвардии в Петербурге, где в январе 1905 года удалось при минимальном кровопролитии подавить чрезвычайно опасный бунт. Памятным осталось и усмирение Кронштадта зимой 1905/06 года. Беспорядки 9 января 1905 года были провоцированы расстригой Гапоном. Было убито и ранено около 30 человек1. Русская революционная общественность подняла невероятную агитацию во всех странах мира против «кровавого царизма». Отметим, что в 1920 году в демократическо-парламентской Англии при подавлении (пулеметами и танками) рабочих беспорядков в Манчестере было перебито свыше 200 человек, и никто не кричал о зверствах. В феврале 1934 года при расстреле манифестаций бывших участников войны в Париже было убито и ранено около 800 человек, но не один француз не унизился до агитации против своей страны за границей.
Но самое выдающееся участие в преодолении смуты принял Лейб-Гвардии Семеновский полк энергичного генерала Мина, подавивший грозное московское восстание — знаменитый Пресненский бунт в декабре 1905 года. Чтобы иметь понятие об угрожавшей России опасности, надо знать, что московское восстание было организовано Всероссийским советом рабочих депутатов (Хрусталев-Носарь и Бронштейн-Троцкий), партией большевиков.
По всем городам России прокатилась волна фабричных и железнодорожных забастовок, повсюду в деревнях начались беспорядки. Осенние ночи 1905 года озарились факелами горевших помещичьих усадеб и экономий на всем протяжении от Балтийского моря до Волги. И всюду дорогу анархии и начинавшемуся развалу заступали верные своему долгу императорские войска. Бунты латышей Прибалтийского края, лодзинские беспорядки, восстание Свеаборга, черноморские бесчинства были жестокими ударами по ослабевшему организму России, но этот организм был еще, к счастью, прикрыт стальной кольчугой. Генерал Каульбарс усмирил юг России, адмирал Чухнин удержал
Черноморский флот, заплатив за это жизнью. В Сибири анархия (бунты запасных, железнодорожные стачки, проявление сепаратизма) была прекращена энергичными действиями шедших друг другу навстречу генерала Меллер-Закомельского и Рен-ненкампфа.
«Осиным гнездом» всей России в эти смутные годы являлся Кавказ. Несколько недель (декабрь 1905 года, январь 1906 года) там шла настоящая война. Пяти дивизий округа оказалось недостаточно, и из Киева спешно была туда переброшена 33-я пехотная дивизия. Пограничный Киевский округ остался почти совсем без войск. Большевистская пропаганда имела огромный успех среди грузинского и армянского населения. Тут же разгорелись и сепаратистские устремления, а целые уезды и губернии терроризировались шайками «экспроприаторов». Среди особо предприимчивых экспроприаторов отметим Джугашвили-Сталина и Валлаха-Литвинова. Положение здесь оставалось напряженным до конца 1907 года».
В 1905 году генерал-майору Н.Н. Юденичу впервые воочию пришлось познакомиться с революционным брожением. Дело обстояло так. Стрелковой дивизии, в которой он командовал бригадой, в числе первых из состава русских войск в Маньчжурии было приказано возвратиться на места прежней дислокации. Воинские эшелоны (батальон с имуществом на состав) потянулись из Иркутска в центральную Россию. Уже в Иркутске стало ясно, что государственная власть здесь держится с трудом. Местный Совет рабочих депутатов имел вооруженный красногвардейский отряд. Совет всячески «стимулировал» бунты солдат-запасников, прибывших в город с войны, но частью не торопившихся возвратиться к родным очагам.
Иркутский градоначальник в этом революционном вихре держался только с помощью немногочисленной воинской силы. Это были конный дивизион иркутских казаков и местное военное училище, юнкера которого имели на вооружении только учебные винтовки. Многотысячный иркутский гарнизон колебался, не подаваясь ни в ту, ни в другую сторону. Солдаты то повиновались своим офицерам, то ходили на митинги, на которых главным политическим лозунгом привычно стал: «Долой самодержавие!».
Юденич оказался среди тех командных лиц из воинских эшелонов, которые помогли градоначальнику навести порядок. Выставленные вооруженные патрули, преимущественно из унтер-офицеров и старослужащих солдат, быстро отбили охоту у местных агитаторов всевозможных политических партий организовывать митинги на станции и вести пропаганду среди солдат, возвращавшихся с войны домой.
Подобная ситуация виделась на других станциях — в Ачинске, Черемхово, Красноярске, Канске, Новониколаевске. Было ясно, что прежний порядок на Транссибирской железнодорожной магистрали может быть наведен не просто твердой, а железной рукой. То есть без использования войск, что виделось ясно, покончить с революционной анархией, грозившей взорвать империю Романовых изнутри.
Тот памятный 1905 год убедил генерала Юденича в том, что с развалом государства и дестабилизацией власти в нем надо бороться предельно решительно. И не ждать запоздалых указаний из столицы, а брать инициативу на себя. Тогда не будет зрелища сожженных станционных построек и донесений на имя местных генерал-губернаторов с перечислением убитых и раненых стражей порядка, разграбленных лавок и провиантских складов, всевозможных разрушений.
Как человек сугубо военный, Николай Николаевич понимал, что императорская власть в России (как, впрочем, и в других европейских монархиях той эпохи) держится на армейской силе. Местные гарнизоны, воинские команды становились надежным гарантом восстановления прежнего правопорядка, разгрома дружин боевиков, прекращения безумия анархии. Последняя в писаниях газетчиков ассоциировалось с «русским бунтом», который всегда имел кровавый оттенок и отсвечивал пламенем многочисленных пожаров, в которых бессчетно гибли ни в чем не повинные люди.
Но в ходе подавления революционной анархии армия, или, вернее, та часть ее, которая оставалась верной воинскому долгу и присяге, становилась естественным противником той части российского общества, которое выступало против царского самодержавия. По этому поводу историк А.А. Керсновский выразился так:
«В эти тяжелые годы сотни русских офицеров и солдат, тысячи стражников, жандармов и полицейских запечатлели своей кровью и страданиями верность Царю и преданность Родине, которую уже зацепил было крылом красный дракон. Воспитан-
ІІІ.ІЄ в великой школе Русской Армии, они ясным своим взором иидели то, чего не дано было видеть ослепленной русской общественности. Одинокие на геройском своем посту, эти люди спасали свою страну, свой народ, спасали тем самым и озлоб-иенную общественность — спасали ее физически и за это не получали иной благодарности, как эпитеты «палачей народа», "кровопийц» и «нагаечников».
Громкими и негодующими протестами встречала русская общественность смертные приговоры, выносившиеся военно-полевыми судами террористам, экспроприаторам и захваченным с оружием в руках боевикам. «Не могу молчать!» — Льва Толстого прогремело на всю Россию. Великий яснополянский лицемер гем не менее отлично примирился с нарядом стражников при (юевых патронах, охранявших его поместья от экспроприаторов.
Считая своим отечеством вселенную, русская передовая общественность не дорожила своей государственностью, более того — ненавидела ее и всю свою страстную ненависть переносила на защитников этой государственности — «на палачей народа», ставивших интересы своей страны выше своих личных. )того последнего чувства русская радикальная интеллигенция, воспитанная на эгоизме и партийности, оказалась органически неспособной воспринять.
Чрезвычайно высоко расценивая себя, она с презрением и иенавистью относилась ко всем, не разделявшим ее партийной окраски, — в отношении этих все было дозволено, их кровь можно было проливать в любом количестве. Десяток казненных террористов были «светлыми личностями». Тысяча же мужчин, женщин и детей, разорванных их бомбами, никакой человеческой ценности в ее просвященных глазах не представляла. В лучшем случае, это была только «чернь», как передовая интеллигенция неукоснительно называла русский народ всякий раз, когда он не разделял ее взглядов.
9 января 1905 года было убито и ранено тридцать манифестантов2 — и этот день был наименован «кровавым воскресеньем». В февральские и мартовские дни 1917 года были растерзано пять тысяч человек — и революция была наименована «бескровной». Ни арифметика, ни логика не помогут нам разобраться в утих эпитетах, но мы прекрасно их поймем, когда увидим, что кровь в этих случаях была разная: «эта» кровь была священна, «ту» можно было проливать как воду.