2-й Туркестанский армейский корпус состоял из двух стрелковых бригад: 4-й Туркестанской полковника Азарьева (13-й, 14-й, 15-й и 16-й Туркестанские стрелковые полки, артиллерийский дивизион) и 5-й Туркестанской генерала Чаплыгина (17-й и 18-й Туркестанские стрелковые полки, артиллерийский дивизион, саперный батальон и 26-я бригада пограничной стражи).
1-я Кавказская казачья дивизия, начальником которой был генерала Баратов, состояла из четырех полков: кубанских — 1-го Запорожского, 1-го Уманского и 1-го Кубанского и терского —
1-го Горско-Моздокского. Дивизия имела свою огневую поддержку: 1-й Кавказский казачий артиллерийский дивизион из двух батарей кубанской и терской.
Тыловой армейской базой становилась крепость Карс, которую русские войска в предыдущих войнах с Оттоманской Пор-той брали штурмом четыре раза, прежде чем она стала достоянием Российской империи. В Карсе заканчивала формирование
3-я Кавказская стрелковая бригада генерала Габаева. Там же квартировался 263-й пехотный Гунибский полк.
Армейские резервы пока состояли из прибывающий в Тифлис своим ходом Сибирской казачьей бригады генерала Петра Петровича Калитина. Она была сформирована из 1-го и 2-го Сибирских казачьих полков и 2-й Оренбургской казачьей батареи. Калитин, казак станицы Ессентукской Терского казачьего войска, Первую мировую войну закончит генералом от кавалерии корпусным командиром. Затем окажется в белой эмиграции будет работать чернорабочим на автомобильном заводе в Париже. До конца своей жизни останется председателем Союза Георгиевских кавалеров. Последние годы будет жить в госпитале княгини Мещерской.
Силы русской и турецкой армий оказались примерно равными, если не считать того, что обеспечение резервами у Гасан-Иззет-паши дело обстояло намного лучше. В то время как русские на скорое усиление надеяться не могли, так как все подготовленные пополнения направлялись против австро-венгров и германцев. Если на Сарыкамышском направлении силы кавказцев превосходили турок, то на Ольтинском направлении формируемый отряд генерала Истомина уступал им по пехоте в шесть раз, по артиллерии — в три. Можно было предположить, что именно здесь может разыграться приграничное сражение.
Великая война началась на Кавказе так. Первыми начали активные действия русские. Это делало честь армейскому штабу, сумевшему быстро отмобилизовать войска приграничного воєн- I ного округа и выдвинуть их к линии государственной границы. I Штабная культура генерала Юденича и его подчиненных, осо- I бенно оперативного отделения, оказалась на высоте.
Для неприятеля полной неожиданностью стало то, что уже 1 15 ноября разведывательные отряды 1-го Кавказского корпуса, I с ходу заняв приграничные горные рубежи и перевалы, еще не I покрытые снегом, начали выдвижение в направлении Эрзерума. і Турецкая пограничная жандармерия почти всюду отступала без стрельбы, поспешно сжигая караульные помещения, конюшни J и запасы фуража. Жандармы все делали в спешке, опасаясь, что казаки и русские пограничные стражники будут стараться пле- ■ нить их.
После таких событий первого дня войны на горных дорогах начались столкновения с боевым прикрытием главных сил 3-й турецкой армии. Это были скоротечные, но достаточно упорные бои силами казачьих сотен и отдельных авангардных батальонов пехоты. Речи о вступлении в дело главных сил сторон пока не шло.
О первых днях войны на Кавказе сохранилось немного достоверных свидетельств. Пожалуй, наиболее интересные воспоминания оставил после себя Федор Иванович Елисеев, начавший войну в чине хорунжего кубанского 1-го Кавказского полка. Затем последовало участие в Гражданской войне, в которую он был подъесаулом. Командовал Корниловским конным полком, а в 1920 году — 2-й Кубанской казачьей дивизией. В белой эмиграции написал мемуары «Казаки на Кавказском фронте 1914—1917». Елисеев так описал свой первый бой:
«Получен боевой приказ по бригаде — как двигаться полкам. Наш полк назначен головным, а от Таманского полка назначена разведывательная сотня.
Разведывательная сотня таманцев прошла мимо нас. В темноте по силуэту дивного коня командира сотни я узнал 2-ю есаула Закрепы. Мой друг и однокашник по военному училищу хорунжий Николай Семеняка — младший офицер этой сотни, значит, он первым и раньше меня вступит в бой с турками, констатирую я и желаю ему отличиться. Он твердый, «натурный» человек и с дороги не свернет. Я только жалел, что в ночной тьме не вижу его и не могу пожелать ему полного и обеспеченного успеха в первом же бою.
Во всех сотнях стояла напряженно-серьезная тишина в ожидании выступления. Сотни стояли спешенными. Казаки и офицеры говорили между собой тихо, словно боясь, как бы турки не подслушали их. Чувствовалось, что каждый из них думал о войне и переживал — что даст нам утро?
Выступили. Шли шагом, не торопясь. Дорога извилистая. Расчет таков, чтобы к рассвету подойти к турецкой границе. Мы были в верстах трех от нее, как услышали впереди и вправо от себя выстрелы. Мы поняли, что разведывательная сотня таманцев натолкнулась на турок.
Уже светало. Справа скачет к нам казак-таманец и докладывает полковнику Мигузову, что “разъезд хорунжего Семеняки напоролся на турок, турки открыли огонь и пэрэбили казаков хорунжий тоже ранитый и лыжить промиж вбитых и послали мэнэ просыть пиддэржку мий конь тож ранитый”. И показал на круп своего коня. Позади седла зияла рана. Потный рыже-золо-тистый конь тяжело дышал. Мигузов направил его в главные силы к генералу Николаеву. То был младший урядник Краснобай.
“Семеняка ранен. Какое счастье быть раненым в первом же бою!” — думал я. Ведь это же геройство! И я был рад за своего друга.
Где была разведывательная сотня таманцев, мы не знали, но Мигузов сразу же выбросил своих две сотни — 1-ю подъесаула Алферова прямо по дороге на персидское пограничное село Базыргян, а 4-ю есаула Калугина на сильный турецкий пост Гюрджи-Булах, что у Малого Арарата. Алферов выскочил с сотней наметом, а Калугин широкой рысью. Скоро сотни скрылись от нас в неровностях местности. Остальные четыре сотни полка, сосредоточившись за одним из отрогов гор, спешились.
Скоро впереди нас затрещали очень частые выстрелы. То 1-я сотня вступила в бой с турками, в первый бой нашего полка.
Пост Гюрджи-Булах отстоял от нас на север версты на три. Скоро мы услышали выстрелы и оттуда. То вступила в бой и 4-я сотня.
Мы стояли под горой и ждали. Все офицеры направили свои бинокли в стороны ведущих бой сотен, но ничего не увидели из-за скал. Доносилась ожесточенная стрельба. Командир полка волновался и усиленно всматривался в свой старый бинокль (трубчатый), чтобы узнать: что же делается в его сотнях? Но гребень отрога скрывал от нас поле боя. Так и стояли мы в неведении час, другой. Наконец от Алферова рысью скачет казак. Все наши взоры перенеслись на него. Нервный полковник Мигузов не выдержал и закричал:
— Да ско-рей же, сн-сын! Дав-вай сюда донесение! — и вырвал из рук бумажку.
“Занял гребни гор. Веду перестрелку с турками. Прошу дать поддержку!”, — писал подъесаул Алферов, и мы все слушали это остро, сосредоточенно.
— Э-э подъесаул Маневский! Пошлите в помощь Алферову одну свою полусотню, — обратился полковник к нашему командиру сотни уже более спокойно.
Мы с хорунжим Леурдой переглянулись, как бы молча спросили друг друга: кого из нас пошлет Маневский? И кто из нас будет счастливчик?
— Хорунжий Елисеев! Возьмите свою первую полусотню и скачите в район 1-й сотни, — официально бросил командир Маневский, впервые обращаясь ко мне “по чину”.
Коротко козырнув и не рассуждая, командую спешенной сотне:
— Первая полусотня — садись!.. За мной!
Маневский перекрестил нас. Широким наметом, обогнув кряж, бросились в направлении 1-й сотни. Подскочив к подошве второго гребня, мы увидели вправо 1-ю сотню в цепи по самому гребню, ведущую перестрелку. Алферов позади цепи прогуливался во весь рост. За спиною у него белый башлык.
— К пешему строю. Слезай! — кричу-командую почти на карьере, и казаки, мигом скатившись с седел, выхватили из-за плеч винтовки и побежали ко мне.
— В цепь!.. Вперед! — командую, и казаки по булыжникам и каменьям, спотыкаясь и скользя по сухому каменисто-глинистому крутому подъему горы, карабкаются вперед и вперед, держа относительное равнение боевого строя. Ни у кого из нас не ощущалось чувства страха, а была одна цель — как можно скорее добраться до гребня и как можно скорее вступить в бой. Но как только казачьи папахи показались на гребне, рой пуль пронесся над ними, и мелкие камушки рикошетом осыпали нас.
— Ложитесь, ложитесь ваше благородие! — крикнули ближайшие казаки, но вправо от нас подъесаул Алферов ходит позади своих казаков во весь рост — как же мне ложиться, прятаться от пуль? И отскочив чуть назад, я стал, как и Алферов, прогуливаться, следя за огнем казаков, которые открыли его немедленно же с казачьим запалом.
Турецкий гребень был чуть ниже нашего. За ним — первое турецкое село, над которым развевался их флаг на высоком древке.
Перестрелка затянулась. Было уже за полдень. Солнце слепило казаков, так как смотрело им в глаза. Результата боя не было видно. Но вот мы услышали какие-то крики слева, южнее нас, и тут же увидели казачьи папахи на каменистом турецком завале, командовавшем над всей местностью. То храбрый подъесаул Домарацкий по личному почину со взводом казаков выбил оттуда турок.
Он закричал с высоты командиру сотни подъесаулу Алферову:
— Ка-зак Су-хи-нин уби-ит, приш-ли-те но-сил-ки.
С занятием Домарацким «ключа позиции» турки зашевелились. Из села, что перед нами, группами они стали отходить на запад. Мы поняли, что исход боя предрешен. Огонь турок уменьшился. Быстрыми перебежками казаки перемахнули ложбину и заняли их позиции. Кучи гильз валялись везде. На участке 1-й сотни убегали турки и курды в белых штанах. На самом правом фланге, у поста Гюрджи-Булах, 4-я сотня есаула Калугина наконец рломила сопротивление турок. Они побежали. И с нашего высокого участка