— Стойте! — промеж вил и винтовок вбился Патин. — Я с паровозного депо. Чего муку рассыпаете? Голодных, что ли, мало?
— Да много, много, — закричали из толпы. — Да нам всех не накормить! С мельницы едем, а они вот наскочили да всё наше и... конфе...
— Сковали! — поправили слишком уж мудреное слово.
К Патину с доверием, как к своему, и охранники повернулись:
— Товарищ, мы выполняем приказ председателя губисполкома товарища Нахимсона. Пролетарии Ярославля голодают, а на мельнице скопились большие запасы...
— Большие! — закричали из толпы. — По пудику на семью!
— Своё-то!
— Кровное!..
Выхватив из сапога наган, Патин остановил бесполезный ор:
— Мол-чать! Я тоже уполномоченный по заготовкам. Как держишь винтовку, растяпа? — в сердцах выхватил он её у одного из стражников, привычным щелчком и вроде как ненароком выбрасывая из ствола патрон. — Ты что, никогда винтовку в руках не держал?
— Никогда, — признался тот. — Я огородник из Романова, меня мобилизовали в Красную Армию три дня назад...
— Мол-чать! — повторил Патин, и со вторым стражником проделывая то же самое. — Опять из царского села Романова? Из Данилова? Неделю уже, говоришь? Пора бы и научиться!
Так он и с третьим, и с четвёртым проделал, но пятый, видимо старший, уже сам клацнул затвором:
— Ты чего нас разоружаешь?!
— А того! — рукояткой нагана отшиб его в сторону. — Бросай винтовки, с которыми и обращаться-то не умеете!
Но позади уже опомнились, что-то сообразили — раз за разом щёлкнули затворы.
— Не берут меня ваши пули, а? — ногой отшвырнул он выброшенные на землю патроны и вскочил на передний воз. — Слу-ушать мою команду! Все винтовки под ноги... под ноги, говорю! — верным выстрелом сбил он с головы фуражку упрямца. — Со мной шутить не стоит. Следующий выстрел пойдёт чуть пониже... Собрать оружие! — кивнул он приглянувшемуся мужику. — Та-ак... Теперь... возы развернуть — и обратно на мельницу!..
— А дальше что? — тот же мужик, что собирал винтовки, и усомнился.
— Если не знаете, что делать со своим хлебом, — тогда отдайте. Отдавайте литовским оглоедам. И вашему Нахимсону. Валяйте!
Из толпы зашумели:
— Ну уж шиш!
— Да ещё литовцам!
— Да каким-то Нахимсонам!
— От голодных детишек!..
Возы как ветром сдуло — только грохот колёсный пошёл. Патин сунул наган обратно в сапог, взял на изготовку одну из винтовок, загоняя патрон в патронник, а остальные повесил, вытряхнув магазины, на одного из стражников — старшего, как бы в назидание. Тот поворчал, но повиновался, куда денешься.
— Теперь — стройся по два.
— Так пятеро нас, — старший не прочь был поиздеваться.
— Я шестым, — нашёлся Патин. — Шагом ма-арш! За-апевай!
Потопали, куда указал, в сторону нагорного леса, подальше от Волги, следовательно, и от дорог, но с песней никак не ладилось.
— И куда смотрит комиссар!
— Комиссара убили, — сумрачно объяснил старший.
— При таком же грабеже?
— Не при грабеже, а при конфискации излишнего продовольствия в пользу нуждающихся трудящихся.
— Вижу, ты гра-амотный! — начал нервничать Патин. — Остальных я, может, и отпущу, а тебя, может, и шлёпну.
— Самого шлепнут. Смотри! — указал старший на отряд красноармейцев, который с извилины дороги как раз выходил на их бугор.
Патин отступил на несколько шагов и уже беспрекословным тоном, щёлкнув затвором, приказал:
— За-апевай! Пока меня шлепнут, я всех вас... суки поганые... постреляю. Песню!
И сам, не дожидаясь, грянул:
Смело-о мы в бой пойдё-ём
За вла-асть Совето-ов!..
Поравнявшийся с ними отряд тоже подхватил:
И как оди-ин умрё-ём
В борьбе-е за э-это!..
Патин отдал честь шагавшему рядом командиру:
— Комиссар Патлов. Выполняем спецзадание председателя губисполкома товарища Нахимсона. А вы куда, товарищи?
— Под Романов ходили, — охотно сквозь песенный рёв своего отряда ответил командир. — Контра там продотряд разгромила.
— Ну и как, нашли?
— Нашли... ветра в поле! Видишь — с пустыми руками. Как отчитываться? Ох, не погладят меня по головке!.. У вас порядок?
— Полный порядок! Передайте товарищу Нахимсону, что мы к вечеру вернёмся и доложим об исполнении приказа.
— Помощь не нужна? — уже издали, удаляясь со своим усталым отрядом, обернулся командир.
— Нет, сами справимся, — заверил его Патин, хотя до последней минуты не был в том уверен, потому и клацал затвором, видя, что старший, как бы спотыкаясь, пытается отстать и может броситься под ноги, может вырвать винтовку и крикнуть своим...
Когда опасность миновала, он с одобрением заметил:
— А ты из старых солдат! Неужели рискнул бы?
— Рискнул... кабы ты был из молодых, вроде моих зайчат.
— Вот то-то. Чтоб больше не рисковать — шагом марш через дорогу. Во-он к тому дубку, — указал на одиночное дерево, вокруг которого было пустынно и тихо.
Спорить не стали, зашагали, куда было приказано.
Место оказалось не самое лучшее — слишком уж открытое. Патин боялся, что в лесу преждевременно разбегутся, но и здесь — чистая плешь. Дуб когда-то спалило молнией, место суглинистое, выжженное солнцем и поросшее колючкой. Да и с дороги видна такая орава людей. Он посидел под дубом в сторонке минут пять, покурил, приказав остальным лежать. А дальше что?..
— Пока я не дойду до опушки леса плюс ещё десять минут — чтоб лежали тише мышей. Из винтовки я вас и в полуверсте подшибу. Имейте в виду, — наказал он и, не оглядываясь, хоть холодок пробирал спину, — а вдруг у кого-нибудь пистолет сокрытый есть, — зашагал в сторону леса, нарочно вдаль от Ярославля.
На опушке оглянулся и погрозил винтовкой. Сидели пока. Но знал: как только скроется в кустах, так и побегут. Весь вопрос: в какую сторону?
Он юркнул в кусты, затаился и снова выглянул: так и есть, бегут... за ним следом! «Ну, старшой...» Понял он, что без выстрела не обойтись, присел за пеньком и старательно выцелил. В ногу, как и хотел! Старшой споткнулся и пополз на карачках, что-то крича, может, понукая своих. Но никто больше не тронулся с места. Глухо и покорно залегли в траву. Патин ещё раз выстрелил, поверх голов; вот теперь уж долго никто не высунет носа. Обойдя краем опушку леса, он негромко, но так, чтоб слышали настоящие слова, запел:
Смело мы в бой пойдём
За Русь святую
И как один прольём
Кровь молодую!
Старый кадетский гимн, который большевики, как и всё остальное, реквизировали для своих нужд и лишь немного переиначили слова, жёг душу. Что наделал? Зачем ввязался?.. Во след ему непокорно, хрипло возразили:
Смело мы в бой пойдём
За власть Советов!..
Он припустил к старой рыбинской дороге и, не доходя её, в приметном месте, у большого валуна на краю свалки, закопал винтовки и все припасы к ним. Хорошо, что на свалке тряпье кой-какое оказалось: обернул на всякий случай. Хоть безотказная трёхлинейка и не боялась ни дождя, ни грязи, но всё же...
III
Вечером Ягужин нетерпеливо переминался возле дебаркадера, а на самом дебаркадере, не подавая виду, торчал и Савинков-рыбак. Сколько ни приучал себя Патин к таким превращениям, не переставал удивляться умению маскировки. Признай в нём сейчас «Генерала террора»! Да хоть и официанта! Даже голос совершенно другой:
— Опять у невесты пропадал?
— У невесты, — ответил Патин устало. — Привере-едливая! Пришлось переодеваться... как и вам, я вижу.
— Э, клюёт, — только и ответил Савинков, выхватывая рыбёху.
Рыбак что надо, в полном виде. Настоящие рыбацкие штаны, такая же брезентовая куртка, валяный капелюх, закрывавший половину измазанного лица... Тоже помахивая подсунутой ему удочкой, Патин рассказал, что провозился целый день с продотрядовцами и ограбленными мужиками — больше ничего разведать не успел. Савинков недовольно покачал головой:
— Плохо, поручик. Лицо приметили?
— Вероятно, да. Но камуфляж? Я был вполне свойский пролетарий, а сейчас ведь тоже рыбак, — потряс и своей затрапезной брезентухой.
Больше на эту тему не говорили. У Ягужина были главные вести.
— Думаете, чем занимаются балтийские матросики? — не без удовольствия, что вот такую весть принёс, поправил он подаренную Патиным шкиперскую фуражку, на которой за этот день и краб большущий вызверился. — Артиллерию в Рыбинск переправляют! — И, переждав удивление Патина, — для Савинкова это не было новостью, — продолжал уже спокойнее: — Этот Нахимсон, именем которого отбивался Патин, неслучайно переброшен в Ярославль. Он был комиссаром 12-й армии, штаб её сейчас с севера тоже переведён сюда, в Рыбинск. Теперь он сразу два города в руках держит. В Ярославле — губернская власть, в Рыбинске — военная. Все — под Нахимсоном. Здесь он только второй день, но уже распоряжается как красный губернатор.
— Клюё-ёт! — дал ему немного передохнуть Савинков, отчасти и потому, что проходили мимо какие-то незнакомые люди.
Переждали, и Ягужин дальше продолжил:
— К одному из доков подходит железнодорожная ветка. Там разгружаются все приплывающие снизу баржи. Разгрузка идёт ночью, только ночью. Полевые пушки. Гаубицы, даже осадная артиллерия. Везут с Урала, с Нижнего, в Ярославле кое-что клепают — не суть важно. Другое! Почему в Рыбинск и почему именно артиллерию?..
Под взмах удочки Савинков ответил:
— Рыбинск близко, под боком у Москвы и Питера, и в то же время вроде как в стороне. Малоприметен. А в Ярославле хорошие подъездные пути ко всем городам. Большевики за Вологду и за Архангельск боятся. А что в Архангельске?