Время шло уже к вечеру. Он велел Деренталю срочно собираться. Других адъютантов у него сейчас не было. Патин спит в прибрежном песке у рыбинской биржи, а Клепиков...
От юнкера не было никаких известий.
Как, впрочем, и от Любови Ефимовны...
— Вы не проклинаете меня за пропавшую жену?
— Люба? Она из любой передряги сухой выберется, — беспечно отмахнулся Деренталь, наливая себе на дорожку. — Бьюсь об заклад: она из Рыбинска ринулась охмурять послов, в Вологду. Что ей оставалось? Даже под охраной вашего юнкера в Москву не пробраться. Вологда, только Вологда.
— А нам?.. Нам, милый Саша, Казань... Нет! — радостно воскликнул он. — В Казань отправится наш воскресший юнкер.
В самом деле, в гостиную губернаторского дома, где они сидели, входил юнкер Клепиков. В своей бесподобной форме Императорского Павловского училища. Высокий, стройный, смеющийся. Он как ни в чём не бывало отдал честь Савинкову и бывшему при погонах полковнику Перхурову, а Деренталю протянул руку:
— С прибытием всех вас в Ярославль!
— И вас, милый Флегонт, — обнял Савинков единственного, после смерти Патина, своего адъютанта.
— Вы как с плац-парада, юнкер, — полковник Перхуров пожал ему руку. — Как это вам удаётся?
— В вашей приёмной переоделся, господин полковник. Не идти же представляться в рыбацком рванье!
— Правильно, — согласился и Савинков. — Выпейте с дорожки, — подал он хрустальный, возможно, ещё губернаторский бокал. — Выпейте — и покрасуйтесь перед нами... ну, скажем, пятнадцать минут. Потом мы все разбегаемся по своим делам. Наш дипломат Александр Аркадьевич отправляется в Москву, чтобы от моего имени пошевелить оставшихся там членов «Союза», поразведать настроения бездельничающих дипломатов, а заодно и пропавшую жену поискать...
— Жена не пропадёт, — снова легкомысленно заметил Деренталь.
— Не перебивайте, Александр Аркадьевич, — недовольно остановил его Савинков. — Значит, Деренталь — в Москву, Клепиков — в Казань...
— Каза-ань?.. В разгар сражения?! — невольно вырвалось у юнкера.
— Я же сказал — не перебивать! Да, Казань. Предупредите наших, что я туда же отправляюсь. Вы — галопом, я — шажком. Вниз по течению. Маленько задержусь в попутных городах — надо, надо поругаться! Вам — без ругани, быстро и скрытно. Так что через пятнадцать... уже через десять минут, — вытащил он свой серебряный брегет, — вам придётся снова вздеть на себя пролетарское рванье. Такие дела, юнкер. Вопросы есть?
— Нет, — потупился Клепиков.
— Нет, — повторил беспечальный Деренталь, снова наливая себе на дорожку.
Разогнав в разные стороны своих ближайших друзей и помощников, Савинков и сам с вечерними сумерками сел в лодку, с двумя данными Перхуровым провожатыми, и оттолкнулся вёслами от ярославского берега. Рыбак. Просто потёртый жизнью рыбарь, исповедующий заткнутую паклей самогонку. Даже брезентуху свою маленько облил. Чтобы на случай проверки хорошо пахло. Не сигарами же! Да и проверяющих иногда не мешает угостить. Сам он, не опускаясь до вонючей самогонки, ограничился прощальным бокалом шампанского... и хлопнул хрусталь о пол.
Полковник Перхуров с пониманием воспринял его прощальный жест. Дорога предстояла дальняя и опасная.
В этот прощальный час было тихо. Странно, даже на волжском мосту не стреляли.
V
Проводив Савинкова в Казань, Перхуров вызвал своего заместителя, полковника Гоппера. Спросил без обиняков:
— Как вы думаете, сколько продержимся?
Гоппера не удивило, что Перхуров, по существу, и не планирует бесконечно удерживать Ярославль. Было очевидно — его придётся сдавать; весь вопрос — сколько они дадут времени собиравшейся в Казани новой белой армии, а может, и союзничкам, которые никак не раскачаются. Чего бы стоило, поднявшись вверх по Двине, перерезать дорогу на Петроград! Северное направление оставалось самым тяжёлым; оттуда, через Тихвин и Вологду, напирали большевики. Бронепоезд, застрявший на разобранных путях под Рыбинском, мало успокаивал; со стороны Вологды шёл более тяжёлый и грозный блиндир, на котором красные начертали имя своего вождя: «Ленин». Никакие диверсионные группы к нему подступиться не могли. Его окружали сплошным конвоем, справа и слева, латышские полки: 6-й Тукумский и 8-й Вольмарский. Вместе с Вольмарским полком во главе Сводной роты латышских стрелков шёл заместитель Дзержинского — Ян Петерс. Этот выжигал и вырубал всё на своём пути.
Командующему всей северной армадой Геккеру были приданы и рабочие отряды — Вологодский, Галичский, Буйский, Любимовский; целая команда военлётов и военно-санитарный поезд. Приходилось отдавать должное Геккеру: победа под Рыбинском не вскружила ему голову. Он переметнулся со своим штабом севернее Ярославля; оттуда нажимал. Понимал, что полковники Перхуров и земляк Гоппер будут держать Ярославль до последнего — в надежде на архангельский десант и помощь с низовой Волги. Разведка красных тоже работала: не от трусости же Савинков оставил Ярославль на руках своих полковников, а сам пустился собирать новые силы. Геккер торопился:
— Ярославль должен быть взят в три дня!
Но прошла неделя, пошла вторая — город держался. Без бронепоездов и, по сути, без артиллерии. Красные войска, наступавшие с другой, московской стороны, ничего не могли поделать. Застряли ещё в дремучих, непроходимых пригородах; каждый дом там становился крепостью. Перхуров держал круговую оборону. Прорвать её могли только с Волги, по железнодорожному пути. Медленно, скрипуче, под гром всех своих блиндированных башен, но всё-таки продвигался к Волге, напирал самый опасный таран — «Ленин».
Гоппер убеждал:
— В Заволжье нам не удержаться. Силы растянуты, нас обтекают со всех сторон. Надо переносить оборону на этот берег.
Перхуров долго молчал, взвешивая на утлых весах очевидное.
— Переносите, — наконец согласился он. — По всем военным понятиям мост надо бы взорвать, чтобы предотвратить прорыв бронепоезда...
— Я не могу отдать такой приказ. Я латыш. Мои земляки и без того наследили на российской земле... Латыш Геккер, латыш Петерс! Целые латышские полки!
— Я русский, но я тоже не отдам варварский приказ. Такой мост! Это ж не в Галиции, не в Австрии мы воюем — мост связывает с Москвой весь север России. Давно ли с таким восторгом открывали железнодорожное сообщение с Архангельском! Это уже на моей памяти — памяти восторженного юнкера...
— И на моей...
— Значит, будем держать мост... на одних пулемётах, без артиллерии?
— На штыках, если потребуется!
— По-олноте, дорогой Карл Иванович. Сами знаете, штыками мост не удержать. Сколько можете сосредоточить пулемётов?
— Не больше пяти.
— Ну, это уже кое-что. Надо выдвинуть их на парапеты, за фермы моста. Прямая цель, да и укрытие за мощными балками.
Полковник Гоппер ушёл к своим частям, закаменело вцепившимся в заволжский берег. Его земляк Геккер не прекращал атаки ни днём, ни ночью. Под прикрытием бронепоезда изматывал не только воинские, но и физические силы защитников. Стояла жара, хорошей воды не было; стекавшие в Волгу ключевые ключи и колодцы уже были под огнём, а каждый поход к реке, по открытому взбережью, оборачивался неизбежными потерями. Гоппер запретил днём ходить к реке — только ночью.
Нынешней ночи он ожидал нетерпеливо и по другой причине. Переходить на городской берег? Как ни называй и ни оправдывай — это отступление. Потерь при отступлении бывает даже больше, чем при наступлении. Он велел своему адъютанту:
— Господин Ключников, устно, через вестовых, разошлите приказы всем командирам: на час ночи отход через мост. Скрытно! Порядок отхода я сейчас рассчитаю...
Он погрузился в невесёлые расчёты. Адъютант Ключников ожидал. У него не было ни воинского звания, ни воинского образования — просто профессор Демидовского лицея. К нему могли и так обратиться: «Господин профессор!..» Но он это в ярости воспретил. Теперь для него «господин Ключников» — было нечто вроде «поручика». Он добросовестно исполнял поручения; и на том спасибо, что признавали. Но за две эти недели, что они валялись под снарядами на волжском берегу, «господин Ключников» тоже кое-чему научился. Спросил, как поднаторевший в воинском искусстве служака:
— Но, господин полковник? Кто будет прикрывать отход? Арьергард?..
— Я — арьергард. Распорядитесь, как стемнеет, два пулемёта под моё начало, остальные сразу же расположить на выходе с моста. И ещё вот что: командиры дело своё, конечно, знают, но всё-таки напомните от моего имени: чтоб отходили ниже травы, тише воды...
Он знал, насколько это опасно: отход всеми колоннами по единому узкому мосту...
Но, кажется, гроза собиралась? Тучи закрывали пыльный, сожжённый, прокалённый берег. Дай-то Бог!..
Красные очухались под утро, когда выплывшее из рваных туч солнце высветило совершенно пустынный берег... и баррикады, завалы на середине моста. Они попробовали с наскоку, при полном большевистском энтузиазме, взять ненавистный мост, искренне недоумевая:
— Чего же эти олухи не взорвали его?!
Полковник Перхуров мог поручиться, что именно так они и думали.
Бронепоезд теперь подошёл вплотную к мосту и сыпал снарядами без всякого разбора, лишь бы пыль выше поднималась. Снаряды у красных были в избытке.
Но мало этого поперёд бронепоезда с последней перед мостом стрелки, выдвинули обычный паровоз, с двумя груженными булыгой платформами. Едва пыхтел от натуги паровоз. Тяжеленные платформищи! Сомнения не оставалось: будут таранить. Ведь орудия с берега почти не отвечали. Единственное, секли пулемёты. За самым ближним, на зависшем над рекой парапете сидел Ваня-Унтер. Широкие крылины ферм до поры до времени прикрывали его. Переплетаясь внизу крепёжными клёпаными раскосинами, они образовали непробиваемый щит. Для пуль, конечно, а не для осколочных снарядов. Но и наступавшие по настилу моста не били — снаряды клали выше, на городских ул