179.
Так как генерал В.А. Сухомлинов был в это время в отпуске за границей, временно исполняющий обязанности генерал-губернатора и командующий войсками КВО генерал-лейтенант Карасс возложил на корпусного генерала Драке обязанности по охране города.
Генерал Карасс был поставлен в самое затруднительное положение, так как не знал общего состояния дел, а также личного состава администрации и полиции; «передавая должность, генерал Клейгельс не нашел нужным облегчить задачу своего преемника: он ограничился исполнением одной лишь формальности и немедленно устранил себя от всех дел»180. Более того, генерал-губернатор свое решение передал в такой редакции, что были сняты все охранно-полицейские посты в городе. Только после того, как Карасс телеграфировал в Петербург, прося инструкций, и получил прямой приказ применять силу для восстановления порядка, в город были введены войска и установлены войсковые посты со знаками на груди, указывающими на их полицейские полномочия.
На Украине о Манифесте стало известно 18 октября. В этот и последующие дни во многих городах состоялись массовые демонстрации. Возле Киевского университета собралась десятитысячная толпа во главе со Шлихтером. Затем все направились на Крещатик к городской думе. На коне ехал Шлихтер с красным бантом и при остановках держал антиправительственные речи, «разоблачая» царский манифест как обман народа, призывая к «полному свержению самодержавия»181.
Участниками толпы были изорваны находившиеся в зале думы императорские портреты, а также поломаны зерцало и царские вензеля, размещавшиеся на думском балконе. Здание перешло во власть членов крайних социал-революционных партий и сочувствующей им еврейской молодежи.
К вечеру новости о поруганных символах власти быстро разнеслись по всему городу. На Александровской площади появилась первая группа манифестантов с портретом императора, певшая гимн. Это было начало еврейского погрома, который в своей первоначальной стадии имел характер мщения за поруганное национальное чувство, а в конечной, при поддержке черносотенных организаций, – вылился в настоящую оргию грабежей, насилий и убийств, обращенных прежде всего против евреев – принадлежавших им фабрик, магазинов, домов.
По свидетельству очевидцев и по отзывам должностных лиц, в дни погрома поражало бездействие, близкое к попустительству, которое было проявлено и войсками, и чинами полиции. Картина погрома во все дни была одна и та же: полиция почти отсутствовала, войска медленно двигались по улицам, обстреливая дома, из которых раздавались выстрелы, а по обеим сторонам улицы беспрепятственно грабились еврейские магазины и квартиры. На обращения и просьбы о помощи частных и должностных лиц от военных слышались стереотипные ответы: «…нам не положено»182.
Генерал Безсонов спокойно смотрел на происходящий погром, не принимая никаких мер к его прекращению. Солдаты, не получая приказаний, группами бродили среди толпы, не зная, что делать. Безсонов стоял в толпе погромщиков и мирно беседовал с ними: «Громить можно, говорил он, но грабить не следует»183.
Полицмейстер Цихотский также не принимал никаких общих мер к направлению деятельности подчиненных ему органов полиции. Его попытки прекратить погром ограничивались словами, обращенными к грабителям: «Расходитесь, господа». На начальника полиции не обращали внимания, ободряя друг друга: «Не бойся, это он в шутку», а иногда кричали в ответ «ура»184.
Наконец 20 октября военными было сделано распоряжение «оцеплять и задерживать всех громил», и с этого дня погром был быстро подавлен и к вечеру полностью прекращен.
Таким образом, отказ Клейгельса от своих полномочий по охране правопорядка в городе и передача их военным стали главной причиной неопределенных взаимоотношений между гражданскими и военными властями. Генерал-губернатор самоустранился, не дожидаясь прибытия своего заместителя. В результате создалось положение, при котором военные признавали возможность оставаться в положении сторонних наблюдателей в то время, когда на их глазах совершались противоправные действия. Чины же полиции, ссылаясь на состоявшуюся передачу гражданским начальством «его полномочий» в руки военных властей, на обращенное к ним требование прекратить беспорядки возражали, что они ничего не могут сделать, так как вся власть перешла к военному начальству185.
Картина в Киеве отражала ту обстановку, которая, по сути, сложилась во всех южных городах России. Чем больше было население города, тем крупнее были выступления и шире проявлялась деятельность войск и администрации в их подавлении. Если же рассматривать периферию, то там, по выражению П.А. Столыпина, вообще царил сплошной мятеж: «Почти ни одной уцелевшей усадьбы. Поезда переполнены бегущими… Войск мало и прибывают медленно. Пугачевщина!»186
Большинство всех октябрьских погромов 1905 г. прошло на территории Украины. Это связанно с тем, что в начале XX в. там проживало около половины всего еврейского населения Российской империи, а существовавшие ограничения и неравноправие по религиозному признаку приводили к тому, что многие ущемленные в своих правах молодые люди шли в революционные партии. «Безумствовала революционная молодежь – а расплачиваться досталось пожилому и мирному еврейству»187.
Почти в ста городах Российской империи в течение только одной недели были убиты около 4 тысяч и ранены 10 тысяч человек. Николай Врангель в своих воспоминаниях точно охарактеризовал погромы как «маленькую» будущую великую русскую революцию. «Только тогда грабили под флагом ненависти к евреям – „бей жидов“, а в „великой и бескровной" под флагом свободы: „Долой буржуев, да здравствует пролетариат" и „Грабь награбленное". Слова, оружие суть – те же»188.
Катастрофические последствия дурного руководства немедленно повлекли за собой административные перестановки. Понимая, что ситуация взрывоопасна, центральные власти решили вновь сосредоточить все гражданское и военное управление регионом в руках одного человека – В.А. Сухомлинова. Министр внутренних дел телеграммой вызвал его из Биаррица (Франция), приказав немедленно по прибытии принять полномочия генерал-губернатора. Так, официально назначенный на должность 19 октября 1905 г., Сухомлинов приобретал полную власть над всем чиновничеством и всеми военными силами самой сложной приграничной области империи. Кроме того, в ноябре 1905 г. «для обеспечения общественной безопасности и прекращения беспорядков» именным высочайшим указом генералу были предоставлены права главноначальствующего189.
Позднее Владимир Александрович в разговоре с министром внутренних дел поднял вопрос о действиях Клейгельса в Киеве, и П.А. Столыпин связал трагические осенние события 1905 г. с некомпетентностью тогдашних руководителей: «…недостаточно только быть хорошим кавалеристом190, чтобы оказаться способным деятелем на посту генерал-губернатора. Разумеется, я убежден, что до этого погрома дело бы не дошло, если бы тогда уже обе должности были объединены в ваших руках!»191
Безотлагательно вернувшись в Киев, Сухомлинов энергично принялся восстанавливать веру населения в надежность и компетентность государственной власти. По всему городу немедленно были расклеены листовки, объявлявшие, что новый генерал-губернатор не потерпит никаких беспорядков, а в случае их возникновения ответом будут каторга и казни. Этот ход дал всем ясно понять, что появилась власть, уверенная в своей силе и которая не станет церемониться с тем, кто будет пытаться нарушить правопорядок.
Сухомлинов уволил ряд наиболее непопулярных местных чиновников, привезенных Клейгельсом в Киев. Чистке подвергся командный состав, участвовавший в руководстве войсками на улицах города 18 октября. Также в отставку был отправлен полицмейстер Цихоцкий, официально обвиненный в бездействии во время погрома. Как оказалось, еще в 1902 г. поднимался вопрос о предании его суду в связи с подозрениями во взяточничестве, но генерал-губернатор Клейгельс лично ходатайствовал за него, и даже предлагал произвести его в обер-полицмейстеры с присвоением звания генерал-майора. Повышение тогда не удалось, но и увольнение с дальнейшим судом тоже не состоялись.
Следующим шагом нового генерал-губернатора были меры по усмирению реакционной и антисемитской прессы, хотя подобные действия не способствовали симпатии к нему сторонников правых взглядов в городе и провинции. Здесь Сухомлинов выступил явным сторонником идей Драгомирова, который за годы своей службы приобрел много врагов среди чиновничьей бюрократии, проводившей крайне черносотенную политику. В свое время Драгомиров доказывал, что «этим путем не укрепляются, а, наоборот, расшатываются монархические основы»192.
На особый контроль генерал-губернатором были взяты учебные заведения. Сухомлинов лично посещал Киевский университет и Политехнический институт. Последовало очищение кафедр от «нежелательных элементов». За высшей школой шли и гимназии с реальными училищами, которые также попали под административные санкции. Так, например, Н.П. Анциферов, будучи в ту пору гимназистом младшего курса, впоследствии вспоминал, как генерал-губернатор В.А. Сухомлинов «изругал нашего директора за потворство революционной молодежи. Вскоре Е.А. Бессмертный, впавший в немилость, был переведен „в глушь, в Саратов"… Наша гимназия была едва ли не единственной, где никто из учащихся не пострадал. Всюду имели место исключения»193. Отметим, что в числе применявшихся репрессивных мер, помимо отчисления, основное место занимала административная ссылка. Документы отчисленного препровождались в полицию, а его самого высылали из города, чтобы он больше не мог оказывать воздействия на товарищей.
Впоследствии Сухомлинов посещал крупные промышленные предприятия города с целью предотвращения забастовок и успокоения хронических волнений в окрестных районах.
Постепенно жизнь в городе нормализовалась. Начали открываться магазины, трамвай стал ходить исправно, зафункционировал водопровод и электрическое освещение. Чтобы восстановить течение культурной жизни в обществе, Сухомлинов настоял на открытии цикла спектаклей в городском театре. В зимний сезон уже проводились концерты и художественные выставки.