295.
По желанию Николая II начальник Генштаба сохранил право личного доклада императору в особо важных случаях и в присутствии военного министра296. После назначения Сухомлинова военным министром это исключение было упразднено и начальник Генерального штаба был поставлен наравне с другими начальниками главных управлений военного ведомства297.
Весьма образно Сухомлинов описывал прием дел и должности от креатуры великого князя: «Прием и сдача столь крупного управления с деловой и формальной стороны происходило весьма просто: Палицын передал мне ключ от своего порожнего письменного стола и, когда я попросил его дать мне программу работ по обороне, – он трагически указал пальцем на свой лоб!»298 Это говорило о том, что окончательная разработка и воплощение в жизнь конкретных планов реорганизации армии теперь становились задачей нового начальника Генерального штаба.
На одном из совещаний он докладывал, что по нормальным расчетам требовалось, по крайней мере, не менее 10 лет (то есть к 1917–1918 гг.), чтобы создать мощный, работоспособный Генеральный штаб и восстановить боеспособность армии. К этому побуждала и международная обстановка в Европе, которая после Русско-японской войны значительно осложнилась для России. Обострились англо-германские противоречия. Сложились две враждебные коалиции: Германия, Австро-Венгрия и Италия, с одной стороны, Великобритания и Франция – с другой. Центр внешнеполитических усилий царского правительства в 1906–1910 гг. вновь переместился с Дальнего Востока на Балканы и Ближний Восток, где к этому времени значительно укрепили свои позиции Австро-Венгрия и Германия.
В должности начальника Генерального штаба Сухомлинов пробыл чуть более трех месяцев. Дальнейший его стремительный карьерный взлет был сопряжен с известными событиями, проходившими в Государственной думе третьего созыва. В начале 1909 г. октябристы начали кампанию критики военных реформ правительства, недостаточно решительных и поверхностных. Выступая на закрытом заседании Думы 23 февраля, ораторы, прежде всего лидер партии «Союз 17 октября» А.И. Гучков, критиковали неправильное вмешательство царской фамилии в дела армии. В ответ военный министр А.Ф. Редигер выступил с беспомощной и неубедительной речью, согласившись, что среди генералов «немало бездарностей»299. Вскоре Редигера вызвал царь и объяснил ему: «После того, что произошло в Думе, вы потеряли авторитет в армии и мое доверие»300.
Военный министр подал в вынужденную отставку, мотивированную «расстройством здоровья». А.Ф. Редигер был оставлен членом Государственного совета, а ввиду признания заслуг генерала последовал высочайший рескрипт с пожалованием ему ордена Александра Невского301.
12 марта 1909 г. новым военным министром был назначен генерал от кавалерии В.А. Сухомлинов. Через несколько дней последовало назначение нового начальника Генерального штаба, которым стал генерал-лейтенант А.З. Мышлаевский. С этого момента до начала войны должность начальника Генерального штаба при Сухомлинове занимало четыре лица, из которых только Мышлаевский, прослуживший на этом посту довольно короткое время, представлял собой «известную величину». Поэтому все то положительное и отрицательное, что за этот последний период было сделано для подготовки России к войне, по справедливости лежит на плечах Сухомлинова, взвалившего на себя огромную тяжесть ответственности по всем военным вопросам302.
Николай II в своем письме матери от 18 марта 1909 г. писал: «Я уволил военного министра, который дважды в Думе не только не опровергнул речи Гучкова, но даже согласился с ним… Я назначил Сухомлинова на его место. Я знаю его уже 20 лет и надеюсь, что этот выбор будет успешным.»303
Так, генерал Сухомлинов оказался вовлечен в политическую жизнь российской монархии. Необходимо отметить, что возникшая к 1906 г. политическая система мало походила на развитый парламентский строй, который существовал к тому времени в ряде европейских государств. Правительство назначалось монархом и несло ответственность только перед ним, избирательные права населения были заметно урезаны, а Дума получала ограниченные возможности воздействия на власть. В Государственную думу должны были поступать все вопросы, не исключая бюджетных ассигнований на армию. Встроенный в систему высших и центральных структур власти Госсовет получил правовое обеспечение своих отношений с императором, членами императорской фамилии и учреждениями в решении военной проблематики. Деятельность военного министра включала весь спектр вопросов, относящихся к военному ведомству; по особому указанию императора он мог быть назначен Верховным главнокомандующим.
Можно констатировать, что в политической среде назначение Сухомлинова вызвало восторг среди октябристов и кадетов, которые во многом считали генерала «своим». В скандальной думской речи А.И. Гучкова о «вождях армии» не были упомянуты лишь два пограничных округа – Киевский и Туркестанский. Это можно объяснить и тем, что Гучков собирался продолжить с новым министром ту работу, которую вел с Редигером304.
Более дипломатичный Сухомлинов хорошо знал, что его предшественник был смещен с поста министра за откровенное высказывание в Думе своих мнений. Поэтому он избрал другую тактику: в своих редких официальных выступлениях Сухомлинов не перекладывал вины за «скромные» просьбы о кредитах на правительство, а уверял Думу, что отпускаемых военному ведомству средств вполне достаточно, и, если обнаружится какая-либо дополнительная нужда в средствах для развития армии, он войдет в Думу со специальным законопроектом. Но по верному определению Н.В. Савича, III Дума, начав свою работу в тесном контакте с военным министром, закончила ее «в открытой войне» с ним. А IV Дума сразу же пошла по стопам своей предшественницы305.
Назначение Сухомлинова на министерский пост было с одобрением встречено и в армейской среде, особенно в высших эшелонах. Военные, придерживавшиеся консервативных взглядов, ожидали, что новый министр изменит или даже отменит наиболее непопулярные из нововведений Редигера. Однако Сухомлинов хоть и был склонен на некоторые уступки армейским традиционалистам, реакционером и ретроградом не был. Он, напротив, был твердо убежден в необходимости проведения обширной программы реформ.
На это также прямо указывали результаты финального акта Боснийского кризиса, совпавшего по времени с министерским назначением Сухомлинова, когда Германия и Австро-Венгрия, объединившись, нанесли удар ослабевшей России.
Разработка плана реформ
Разразившийся в 1908–1909 гг. Боснийский кризис, ставший одним из самых острых международных конфликтов кануна Первой мировой войны, показал бессилие России в балканских делах. Несмотря на то что после неудачной войны прошло более трех лет, царская армия и флот находились в упадке, что заставляло дипломатов маневрировать, избегать обострения международной обстановки. В итоге пришлось молча «проглотить» аннексию Веной Боснии и Герцеговины.
Это обстоятельство не могло не всколыхнуть лидеров буржуазных партий. По их мнению, реорганизация Военного министерства и развитие армии происходили очень медленно, к тому же до сих пор не была выработана конкретная программа ее реформирования. «Нельзя же, господа, – патетически восклицал в Думе А.И. Гучков, – раз и навсегда подчиняться этому положению – рассматривать вопросы внешней политики исключительно под углом зрения своего военного бессилия. Пора выйти из длительного периода хронической военной неподготовленности и заговорить голосом, достойным великой державы»306. Унизительный эпизод с аннексией наглядно продемонстрировал как простому обывателю, так и русской военной элите, все еще обеспокоенной возможностью возобновления столкновений на маньчжурском фронте, насколько реальной становится опасность возникновения общеевропейской войны. Все эти настроения отчетливо просматриваются в статье, напечатанной в «Новом времени» по случаю очередной смены военного министра.
«Военный министр А.Ф. Редигер оставил свой пост. О покойниках принято говорить только хорошее: но живым можно указать и слабости и осуждать. Не для того, чтобы укорять их, а чтобы оценить минувшее для лучшего направления будущего…
В деятельности А.Ф. Редигера не было видно главного, что желательно видеть у министра – определенной программы. Была ли она у него в 1905 году, когда он вступил в должность министра – не известно. Вероятно, не было, потому что тогда в ней не было такой надобности, какая явилась впоследствии, по прекращении деятельности Совета государственной обороны. А к этому времени он так уже оказался завален делами, что вырабатывать программу было некогда, да, пожалуй, и поздно…
Может быть, у него программа и система были, но он их не показывал и не высказывал. Он вообще письменные доклады предпочитал устным; он скупился на слова и очень щедр был на писание; вместо того, чтобы на словах в несколько минут постановить решение, дать направление, указать путь, он тратил часы на чтение длинных докладов и на письменную критику их. А так как, в конце концов, она иногда приводила к отказу, то спрашивается, на что же было потрачено так много времени и им, и его подчиненными?
И если поставить вопрос: в каком положении находится наша армия в настоящее время? Что нас ждет, если поднимется новая буря? – то вряд ли кто с уверенностью даст на это положительные ответы. А есть такие пессимисты, которые говорят, что мы находимся теперь в худшем положении, чем были перед японской войной.
Сможет ли сделать что-нибудь новый министр – покажет будущее»307.
Нельзя не согласиться с пессимистическими оценками и взглядами автора статьи. Признавая неправильность в организации высшего военного управления, а также личную неспособность Палицына и великого князя выполнять те роли, за которые они взялись, Редигер в то же время признается и в своей безынициативности: «.я ни разу не жаловался государю ни на Совет, ни на Палицына, – отмечает он в мемуарах и тут же сетует: – Но сколько же вреда эти неправи