341. Перед началом войны на вооружении русских крепостей состояли орудия 34 различных образцов, часть из которых, безусловно, устарела342.
Для того чтобы привести крепости на западноевропейской границе в надлежащее состояние, были необходимы огромные денежные средства. Только на модернизацию Ивангорода, Варшавы и Новогеоргиевска пришлось бы потратить 1 миллиард рублей, то есть больше, чем требовалось на всю программу реформирования армии, и почти столько же, сколько должен был получить Черноморский флот в следующие шесть лет343. Сухомлинов понимал, что такой выход из ситуации – непозволительная роскошь для государственного бюджета.
В случае начала войны, по мнению Сухомлинова, крепости, в совокупности обладавшие большими недостатками, могли потребовать назначения непомерно больших гарнизонов, а также оказать сковывающее влияние на свободу действий нашей полевой армии, притягивая последнюю на собственную выручку. Более того, военный министр утверждал, что в любом случае прогресс дальнобойной артиллерии лишал существование крепостей всякого смысла, а средства, выделяемые на их содержание, не говоря уже о необходимости усовершенствования, чтобы они могли противостоять огневой мощи современной артиллерии, разумнее было бы пустить на текущие армейские нужды. «Эта отправная точка зрения была признана государем правильной и принята мною к руководству», – вспоминал Сухомлинов344.
В январе 1909 г. военному министру был подан проект о расширении Висло-Наревского укрепленного района, составленный в Главном крепостном комитете, возглавляемом великим князем Петром Николаевичем. Но главным автором был инженер-генерал К.И. Величко. «Из прежней своей служебной деятельности, – вспоминал генерал Данилов, – припоминаю пример нелепейшего проекта, составленного, если не ошибаюсь, в 1909 г., в стенах Инженерного Замка, под руководством крупного и лично очень одаренного военного инженера; последний предлагал покрыть всю территорию России густой сетью крепостей. Что нужды в том, что на одно поддержание этого лабиринта крепостей на высоте быстро развивающейся техники должен был, по всей вероятности, уходить ежегодно весь доходный бюджет Российской империи и что всей русской армии едва ли хватило бы для наделения этих крепостей гарнизонами!»345
На 300 страницах доклада Величко излагался план крепостного строительства, рассчитанного на 30–50 лет. 29 января 1909 г. Сухомлинов отверг этот проект как «фантастический»346. Особенно интересна его резолюция по вопросу о предлагаемых сроках выполнения проекта. Он считал, что за это время «в самих крепостях уже не явиться более надобности – война будет перенесена в воздух и участь сражений и судьбы народов будут решать воздушные флоты дирижаблей и аэропланов»347. Сухомлинов предложил представить план фортификационных работ, рассчитанный на пять лет. Можно только удивляться не только его безусловно верной позиции, но и дару предвидения: через 30 лет, уже в ходе боев 1939–1940 гг. на Восточном и Западном фронтах, судьбы сражений во многом решала авиация, но никак не крепости – устаревшие польские или вполне современные французские, бельгийские и голландские348.
Принципиально верной была и другая мысль Сухомлинова, высказанная по поводу проекта крепостного комитета: «Вопрос об инженерной подготовке должен быть разрешен в зависимости от основной идеи всего плана войны»349. Все действия нового военного министра указывали на то, что в предстоящем столкновении с центральными державами возобладали оборонительные тенденции. Именно Сухомлинов, исходя из текущего состояния армии, позволил себе открыто говорить в правящих кругах о неизбежности отступления в случае войны с Германией. Отсюда его план укрепления отдельных польских крепостей и переброски войск, расположенных в царстве Польском, на линию Пермь – Вологда, который устранял, с одной стороны, расходы на ненужные крепости, не способные устоять перед современным артиллерийским огнем, с другой – давал возможность сконцентрировать армию для успешного действия против австро-германских войск.
Вполне обоснованный проект вызвал сильную оппозицию внутри страны и за ее пределами. Петербург того времени был наполнен массой сплетен и домыслов, касающихся крепостного вопроса. Некоторые даже были готовы видеть в этом решении выплату долга Вильгельму II за его благожелательное отношение во время Русско-японской войны350. Сложно было отказаться от представления о неизменном значении крепостей. Ведь в них было влито столько «превосходного» бетона, они содержали столько «превосходных» артиллерийских орудий, что предложение военного министра об их срытии могло действительно рассматриваться как вредительство высшей меры351.
После 1909 г. строительство западных крепостей в России пересматривалось почти ежегодно. Некоторые крепости не только не упразднялись, но должны были переустроиться, чтобы удовлетворять современным требованиям, а часть войск возвращалась к местам прежней дислокации. В разное время вплоть до самой войны Николай II соглашался с взаимоисключающими мнениями по фортификационному вопросу. Естественно, такого рода «шатание» крепостной мысли дезорганизовывало весь изначальный замысел Сухомлинова.
В 1914 г. в Государственной думе руководителя военного ведомства обвинили в непоследовательности: расформированная крепостная пехота, теперь вновь была возрождена под видом крепостных гарнизонов; из упраздненных в это время крепостей две – Ивангород и Гродно – решили опять восстановить. «Может быть, все эти восстановления, возвращения чересчур желательны, но тогда зачем же было все это разрушать?» – спрашивал докладчик комиссии по военным и морским делам у Сухомлинова. Военный министр так и не смог толком ответить на этот вопрос. Он просто заявил: «Это наша совместная с вами работа, ибо целый ряд пожеланий Государственной думы, которые высказывались в отношении развития нашей армии, вошли в него»352.
К началу войны разоруженные крепостные линии не были восстановлены, как и не закончились работы на новых крепостях. Однако встречающиеся в советской литературе 50 – 60-х гг. вульгаризированные претензии к Сухомлинову, будто он зарывал в землю и замуровывал в бетон сотни миллионов рублей золотом, потом, перерешив планы обороны, взорвал Варшавские форты и, наконец, бросил свои крепости на произвол судьбы, необъективны и попросту несправедливы353. Если этот план провалился, то ответственность в данном случае падает не только на военного министра, а в равной степени на все верховное правительство России.
Таким образом, саму постановку вопроса о разоружении крепостей в России нельзя рассматривать исключительно как инициативу Сухомлинова или чисто русскую меру. В отечественном крепостном вопросе текущие процессы вполне соответствовали аналогичным мероприятиям, проводившимся во всех европейских армиях, за исключением Германии. Так, например, французы после Русско-японской войны также окончательно пришли к выводу о превосходстве наступления над обороной. Это привело к переоценке роли крепостей и их постепенному разоружению.
Сухомлинов решился сделать то, о чем говорили все его предшественники начиная с 1900 г., хотя никто не взял на себя ответственность волевого решения за принятие этих мер. В короткий срок были заново пересоставлены и затем представлены на утверждение все необходимые проекты, годами пылившиеся на шкафных полках различных учреждений Военного министерства. Еще в 1903 г. военный министр А.Н. Куропаткин отмечал, что крепости уже не смогут решить проблему отставания в сроках готовности или повлиять на ход кампании. Все, что могли сделать устаревшие в результате развития артиллерии укрепления, – это притянуть на время от двух до трех корпусов противника354. За упразднение крепостей высказывался и военный министр А.Ф. Редигер355. Эти же соображения высказывал и прежний начальник ГУГШ – генерал Ф.Ф. Палицын в своем «Докладе о мероприятиях по обороне государства, подлежащих к осуществлению в ближайшее десятилетие»: «Положение большинства крепостей на нашей западноевропейской границе в настоящее время таково, что доведение их до современного уровня требований недалеко от создания новых крепостей». Палицын предлагал усилить инженерную подготовку театра в наиболее угрожаемых и важных узловых пунктах, тщательно пересмотрев «как число наших крепостей, так и готовность их к осаде»356.
«Только во время войны прямым опытом приобретается верный взгляд на спасительное влияние ближайших крепостей, во всех тяжелых обстоятельствах, в какие может быть поставлена полевая армия», – заключал в 1903 г. в своем исследовании в защиту крепостей генерал-майор К.И. Величко357. Что ж, война действительно стала для крепостей боевым экзаменом, который они, по мнению большинства, не выдержали. Известный специалист-фортификатор, профессор В.В. Яковлев отмечал, что даже те, кто до войны хулил крепости, были поражены быстрым падением бельгийских и французских крепостей и фортов-застав в 1914 г. и русских в 1915 г. Так, Льеж держался двенадцать дней, Намюр – шесть дней, Мобеж – десять дней, Ковно держалось десять дней, Новогеоргиевск – только девять дней после того, как было завершено полное обложение крепости. Эти сроки сопротивления крепостей действительно были поражающе малы, особенно после того, как перед самой мировой войной говорилось о крепостях неограниченного сопротивления, то есть способных держаться до конца войны358.
Возможно, Сухомлинов не без злорадства наблюдал в 1915 г., как беспомощно гибнут великие приграничные крепости России, отнимавшие у действующей армии столь нужную ей артиллерию и безграничные боезапасы359.
В дневнике генерала читаем следующее:
«26 июля. Варшаву покинули, по-видимому, благодаря Бога, без катастрофы. Если бы это была та крепость, которую там соорудили, в виде паутины из фортов на роту и 1/