пала системам радиосвязи ведущих стран мира (Англия – 35, США – 48), а по подвижным уступала лишь Англии (509) и опережала Германию (144), Италию (110), США (219) и Францию (189)488.
Как это ни странно, но в начале войны радиотелеграф использовался плохо. Выявилось, что вследствие сложности шифров и большой медлительности в их расшифровке штабы корпусов и армий предпочитали не пользоваться этим видом связи. Причем грамотно использовать радиосвязь не получалось у всех противоборствующих сторон. Немцы, например, очень часто передавали важные сообщения открытым текстом, нешифрованно. Так, германский конный корпус в октябре 1914 г. во время операции «Бег к морю» ежедневно нешифрованно сообщал по радио обо всех своих передвижениях. «Не отставало» и русское командование, буквально предупреждая противника о своих планах. Столь бездумное отношение к радиотелеграфу в немалой степени способствовало позиционности Первой мировой войны489. Нужно было время для освоения радиосвязи. В общем, проблемы подобного характера были разрешены, о чем свидетельствует активизация русской радиоразведки к 1916 г.
В ходе войны отечественные армия и флот обладали всеми видами проводной и беспроводной связи, хотя и в недостаточном количестве. Начиная с 1915 г., наряду с другими видами вооружения, возник острый недостаток в средствах радиосвязи, обусловленный слабым развитием отечественной промышленной радиотехнической базы, восполнять который пришлось за счет поставок из Англии и Франции.
В Совете министров и Государственной думе
Основной проблемой, с которой Сухомлинову пришлось сразу же столкнуться при осуществлении программы реформирования армии, явилось отсутствие стабильного финансирования. На этой почве у военного министра и министра финансов В.Н. Коковцова начались серьезные трения. Премьер-министр П.А. Столыпин, которого Владимир Александрович считал своим единомышленником еще со времени своего генерал-губернаторства, выступал в роли сдерживающего фактора в конфронтациях по вопросам военных ассигнований. Сама министерская система в России неизбежно должна была сделать министра финансов врагом любого, кто стоял во главе Военного министерства. Однако отношения Коковцева и Сухомлинова были дополнительно осложнены глубокой личной неприязнью.
Возглавив после смерти Столыпина Совет министров, Коковцов уже не скрывал вражды против своего коллеги по кабинету и был твердо убежден, что его смещение отвечает интересам России. По его мнению, военный министр потворствовал авторитарным склонностям императора. «Кроме того, Сухомлинов невнимателен, ленив и легкомыслен. В ведомстве Сухомлинова, – раздраженно замечал Коковцов, – царил полный сумбур»490. Такую же точку зрения занимал и А.А. Макаров, ставший министром внутренних дел благодаря протекции Коковцова.
Весь конец 1910 г. и 1911 г. прошли в бесплодной переписке Сухомлинова и Коковцова. Первый требовал увеличения ассигнований, а второй – сокращения их, ссылаясь на то, что военное ведомство плохо расходует отпущенные ему средства и замораживает на своих счетах значительные суммы, что в высшей степени стесняет нуждающееся в кредитах правительство. В итоге, как уже было сказано, вплоть до 1912 г. расходы на армию не выходили за рамки программы, утвержденной еще в 1908 г.
Чувствуя, что в одиночку ему не справиться с председателем Совета министров, возглавлявшим одновременно и Министерство финансов, Сухомлинов решил призвать себе на помощь «общественное» мнение и добился у царя разрешения созвать в феврале 1912 г. в Москве специальное совещание под своим председательством. В состав его были введены начальник ГШ, командующие некоторыми военными округами и руководители важнейших отделов ГУГШ. Совещание постановило: «Ныне же принять чрезвычайные меры к устранению недостатков в материальной части армии, насколько это представляется возможным»491, изменить план стратегического развертывания и осуществить ряд других мер по объявлению мобилизации и управлению войсками. Решение совещания было высочайше утверждено, учитывая это, Коковцов не стал возражать, правительство поддержало намерение Военного министерства, Государственная дума тоже одобрила планы военного ведомства. Таким образом, программа 1908 г. была значительно превышена, и министерство приступило к реализации мероприятий, согласованных еще в самом начале 1910 г.492 В апреле товарищ военного министра А.А. Поливанов заявил на закрытом заседании Государственной думы, что «дело сдвинулось, и кошмарное впечатление от той необеспеченности армии средствами, в которой она оставалась в первые годы после войны, этот кошмар, слава Богу, остается позади»493.
Помимо личных амбиций, свой негативный отпечаток на скорость преобразований в армии накладывал бюрократизм, характерный для государственного строя самодержавной России. Так, в 70-х гг. XIX в. на представление в Совет и рассмотрение им военно-бюджетных дел тратилось в среднем до 3,5 месяца, а по законодательным и другим – до 6494. В последующие десятилетия ситуация не изменилась. Например, в 1912 г. морской министр адмирал А.К. Григорович, как и его предшественники, возмущался длительностью движения дел в Госдуме и Госсовете. К тому же все законопроекты на отпуск кредитов приходилось проводить через ряд комиссий – правительственных и парламентских, на что тратилось много времени и энергии495.
Показанная картина неприязненных отношений между высшими чиновниками была не единственная в своем роде, практически все министры в той или иной степени недолюбливали Сухомлинова. Отчасти это было связано с особым расположением монарха к военному министру. Как отмечал В.А. Апушкин: «Он [Сухомлинов] являлся в Совет министров с полученным им уже заранее согласием царя на ту или иную меру»496. Естественно, что это вызывало раздражение у остальных членов кабинета.
В рамках российской самодержавной политики степень влияния непосредственно зависела от возможности определять, пусть и временно, ту картину мира, которая существовала в сознании императора. Влияние Сухомлинова на Николая II основывалось на тонком понимании характера самодержца. По словам главы придворной канцелярии, военному министру удавалось удерживать внимание императора «в напряжении в случае надобности часа два подряд»497.
Сухомлинов столкнулся с сильной оппозицией не только в правительстве, но и в Государственной думе. Для левых думских политиков министр представлял собой воплощение военного деспотизма. Однако наиболее опасные враги министра сосредоточились в правоцентристской части политического спектра, представляемые лидером октябристов Александром Гучковым. Отношения между ними окончательно испортились в 1912 г. «Я убедился очень скоро, – вспоминал Гучков, – что с программой, планом реформ, который он [Сухомлинов] вначале изложил очень широко, он не сладит. И тогда я перешел из благожелательного отношения в резкую оппозицию»498. Мнение октябристов о Сухомлинове как о «человеке, равнодушном к интересам армии» в большой степени основывалось на том, что он не оказывал Гучкову того уважения и не позволял ему иметь того влияния, которое тот считал своим по праву. Гучков сделал из этого вывод, что в интересах национальной безопасности России Сухомлинов должен быть смещен с поста военного министра499.
Сам же военный министр отмечал, что враждебное думское большинство считалось с ним не как с таковым, а исключительно как с бывшим генерал-губернатором, позволившим себе лично отнестись недружелюбно к национальным организациям, когда их политика оказывалась опасной для государства500. Но его мало интересовала возможность сотрудничества с политическим представительством. Как человеку, получившему свое раннее воспитание в годы царствования императора Александра II, ему, естественно, было очень трудно приспособиться к новым порядкам, то есть посещать Думу, выслушивать зачастую резкие речи «штатских» депутатов, парировать их, иначе говоря, перейти на роль парламентарного министра. Этому во многом способствовала и политика Николая II, твердо убежденного в том, что развитие вооруженных сил, характер программ и последовательность их выполнения являются прерогативой только «верховного вождя». Даже правительство – безропотный исполнитель воли этого «вождя», а военный министр – простой чиновник по осуществлению полученных им от царя указаний, что, впрочем, полностью соответствовало определениям тогдашнего законодательства501.
Что же касаемо законодательного учреждения страны, то в беседе с В.А. Сухомлиновым еще в апреле 1909 г. было ясно сказано: «Я создал Думу не для того, чтобы она мне указывала, а для того, чтобы советовала»502. Лучшим доказательством такого взгляда является тот факт, что самодержец за почти одиннадцатилетний период думской деятельности лишь один раз (в феврале 1916 г.) побывал на ее заседании503. В стремлении поставить Думу «на место» император запрещал ряду министров выступать в ней. «Что вам с ними спорить, – вы мой министр», – было рекомендовано Сухомлинову504.
Военный министр даже отказывался принимать членов думской комиссии по обороне, хотя и позволял служащим министерства проводить с ними неформальные ознакомительные встречи – в частности, в них участвовали такие известные офицеры, как Поливанов, Янушкевич, Лукомский и Мышлаевский. Сухомлинов же считал комиссию самочинной и вынужден был лишь терпеть ее, чтобы не осложнять и без того натянутых отношений с народным представительством.
Анализируя взаимоотношения Думы с Военным министерством накануне мировой войны, старший товарищ председателя Государственной думы С. Варун-Секрет отмечал: «Если наблюдалась вполне согласованная и солидарная работа Государственной думы и ее комиссий с представителями военного ведомства, то эта солидарность никак не относится к главе ведомства, к военному министру генералу Сухомлинову, который почти не показывался в стенах Таврического дворца»