572. Можно согласиться с Керсновским, поскольку проведенные военные реформы значительно подняли боеспособность армии, хотя и не устранили многих ее недостатков.
Наверное, прав такой строгий критик, как генерал А.А. Брусилов, писавший, что, если учесть то состояние, в котором находилась русская армия после войны с Японией, «и вспомнить, что Сухомлинов стал военным министром лишь весной 1909 года, справедливость требует признать, что за пять лет его управления до начала войны было сделано довольно много: мобилизация прошла успешно и достаточно быстро, принимая во внимание нашу плохо развитую сеть железных дорог и громадные расстояния, а о безобразном сумбуре, бывшем до него, не было и помину»573.
Мобилизационный период, являвшийся всегда нелегким вопросом для любой страны, а для многонациональной и обширной России особенно, прошел более чем успешно, что является доказательством плодотворной работы Военного министерства
во главе с его руководителем. Что касаемо железных дорог, от которых зависели мобилизация и сосредоточение, то и тут были достигнуты положительные тенденции. В 1909 г. в России к германской границе выходило 10 колей (против 18 немецких), к австрийской – 7 (против 14) и к румынской – 2 колеи (против 4). В результате принятых мер к 1914 г. к границе с Австро-Венгрией выходило уже 14 колей против 16 потенциального противника, в то время как к германской по-прежнему 10 против 24 германских574. За сухомлиновский период количество русских железнодорожных колей, выходивших на участок будущего Юго-Западного фронта, удвоилось, существенно изменив разрыв с показателями потенциального противника, в то время как количество колей в полосе будущего Северо-Западного фронта не изменилось, но разрыв с показателями немцев приобрел угрожающую форму. Начальник Большого Генерального штаба Германской империи генерал Мольтке был постоянно озабочен расширением российских железных дорог на запад и непрерывно призывал к началу превентивной войны, которой Бисмарк в свое время дал меткое определение: «Самоубийство из-за страха перед смертью»575.
Конечно, не обходилось и без серьезной критики. В этом отношении из современников выделяется профессор, генерал-лейтенант Н.Н. Головин. Этот известный исследователь и крупный участник Первой мировой войны в своих статьях и книгах «ругательски ругает» Сухомлинова, давая ему нелестные и зачастую предвзятые личностные характеристики576. В принадлежащей перу этого военного теоретика фундаментальной работе «Военные усилия России в мировой войне» период между Русско-японской и Первой мировой войнами назван подзаголовком «Попытка реформ», что, на наш взгляд, несправедливо. Об этом же говорит и генерал А.С. Лукомский: «Ведь надо признать, что в смысле подготовки к войне за период с 1908 г., т. е. за шесть лет (из них Сухомлинов военным министром был пять лет) сделано столько, сколько не было сделано за все предыдущие двадцать лет»577.
К сожалению, ни одна из периодически осуществлявшихся в России реформ не была проведена комплексно в соответствии с замыслом. Следующее поколение реформаторов неизбежно получало в наследство незавершенные дела своих предшественников, что, в свою очередь, тормозило их собственные преобразования.
Глава 4Сухомлинов и война
«И да отразит Россия, поднявшаяся, как один человек, дерзкий натиск врага…»
Германская и ревизионистская историография нередко использовала в своих доказательствах особой вины России в развязывании войны утверждение, будто русское правительство «первым» объявило мобилизацию и тем инициировало ответные шаги Берлина. Другим козырем, нередко используемым в зарубежных исторических изысканиях для подкрепления сомнительного тезиса о России, как едва ли не главном виновнике мирового конфликта, является балканский вариант развязывания войны 1914 г. Она якобы больше других была заинтересована в балканских делах, а Франция и Англия пошли на поводу у русского союзника. При этом умышленно забывают о других корнях (например, франко-германском антагонизме из-за Эльзаса и Лотарингии, колониальных противоречиях западных держав, англо-германском морском соперничестве и т. д.) и международных кризисах иного географического и сущностного характера, каждый из которых мог привести к большой войне578.
Однако в контексте данного вопроса нас, прежде всего, интересует деятельность высших лиц Российского государства в эти трагические дни июльского кризиса и, в частности, военных верхов, зачастую именуемых «поджигателями войны». Уже во время мировой войны В.А. Сухомлинов обвинялся, как это ни странно, с одной стороны, в срыве дипломатического разрешения конфликта и подстрекательстве к вооруженному столкновению, с другой – что он, как военный министр, не только не исполнил свой долг, но и действовал в пользу врага. Попробуем разобраться, как обстояло дело в действительности.
Как известно, Сараевский кризис, вылившийся в Первую мировую войну, разразился после убийства 15 июня 1914 г. эрцгерцога австрийского Франца Фердинанда. Большинство ученых отмечают, что все европейцы готовились к войне, но никто не желал ее теперь же, в данный конкретно взятый момент, и потому никто и не мог ожидать, что война начнется именно в июле 1914 г.: главы всех стран преспокойно отдыхали от государственных забот. Но, как говорится, все долгожданные события приходят внезапно. Многолетняя подготовка к войне всех европейских государств не могла, наконец, когда-нибудь не сказаться. Германский милитаризм, французский реваншизм, британское господство практически на всех континентах, русский и австрийский национализмы стали катализаторами углубления кризиса.
На следующий день, после того как 10 июля австрийцы с одобрения германцев предъявили (заведомо невыполнимый) ультиматум Сербии, в Петербурге состоялся экстренный Совет министров. По предложению министра иностранных дел была принципиально решена мобилизация четырех военных округов (Одесского, Киевского, Московского, Казанского) и двух флотов (Черноморского и Балтийского)579.
Следующее заседание министров состоялось в Красном Селе 12 июля и подтвердило все свои предыдущие решения с оговоркой: пока не объявлять частичную мобилизацию, но принять все подготовительные меры для скорейшего ее осуществления в случае надобности. С этой целью в ночь с 12 на 13 июля в войсках было введено «Положение о подготовительном к войне периоде», на который было экстренно отпущено 14 миллионов рублей580. Вот почему обвинения немецких авторов в том, что русские стали раньше немцев скрытно готовиться к войне, беспочвенны: предмобилизационное положение в Германии было введено одновременно с начавшейся австрийской мобилизацией, и только через пять дней – 13 июля – такое же положение было объявлено и в России581.
15 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии. На следующее утро генералы Янушкевич и Сухомлинов были на докладе у Николая II в Петергофе. Янушкевич, желавший объявления всеобщей мобилизации, расписывал царю невыгоды и недостатки частичной мобилизации. Дело в том, что еще во время Русско-японской войны 1904–1905 гг. частичная мобилизация совершенно расстроила всеобщую и подорвала качество войск. С тех пор каждый разрабатываемый в Генеральном штабе вариант мобилизации подразумевал всеобщую мобилизацию. К тому были объективные причины. Во-первых, к этому вынуждало состояние железных дорог: во время Боснийского кризиса Варшавский и Виленский военные округа оказались беззащитными перед возможным германским вторжением, так как русские войска сосредотачивались в Киевском военном округе. Даже в случае мобилизации против Австрии железные дороги переходили на графики общей мобилизации, срывая сосредоточение на германской границе. Во-вторых, Российская империя все равно готовилась воевать со всем Тройственным союзом, и вряд ли был возможен такой вариант развития событий, что Германия оставит Австро-Венгрию один на один с Россией, что грозило Двуединой монархии неизбежным крушением582. К тому же приостановление или замена мобилизации являлись невероятно трудной задачей. Планы ее составлялись годами, и расходы по дням исчислялись миллионами рублей.
Николай II, не знавший, по-видимому, о невозможности превратить «на ходу» частичную мобилизацию во всеобщую, выразил недовольство планом и приказал приступить к его переработке. Поздно ночью в Генеральном штабе были составлены проекты двух высочайших указов – один о частичной, другой о всеобщей мобилизации, которые начальник Генерального штаба должен был отвезти на подпись императору в Петергоф. Документально известно, что генерал Янушкевич еще до приема царем и, следовательно, до подписания указов был, видимо, настолько уверен, что ему удастся уговорить царя, что он заранее отправил всем командующим военными округами предваряющую телеграмму: «Сообщается для сведения: семнадцатое июля будет объявлено первым днем общей мобилизации, кроме Приамурья. Объявление последует установленной телеграммой. 1785. Янушкевич»583. Начальник Генерального штаба исходил из того мнения, что 16 июля царю будет доложена сложившаяся обстановка, в результате которой он утвердит предложения военного министра об общей мобилизации.
Как сообщал бывший начальник мобилизационного отдела ГУГШ генерал-лейтенант С.К. Добророльский, Николай II, подписав сразу оба указа – и о частичной и о всеобщей мобилизации, поручил Янушкевичу посоветоваться с Сазоновым и опубликовать тот, который сочтет необходимым министр584. Нет сомнения, что в этот день война «висела на волоске», так как пришло известие о бомбардировке Белграда австрийцами. На спешном совещании с Сухомлиновым и Янушкевичем оба министра и начальник Генерального штаба пришли к заключению, что «ввиду малого вероятия избежать войны с Германией, необходимо своевременно всячески подготовиться к таковой, а потому нельзя рисковать задержать общую мобилизацию впоследствии, путем выполнения ныне мобилизации частичной. Заключение совещания было тут же доложено по телефону государю императору, который изъявил согласие на отдачу соответствующих распоряжений. Известие об этом было встречено с восторгом тесным кругом лиц, которые были посвящены в дело. Тотчас были отправлены телеграммы в Париж и Лондон для предупреждения правительств о состоявшемся решении»