653. Вместо того чтобы сгруппировать свои усилия для фронта, Ставка принимается активно вмешиваться во внутренние дела государства654. Именно в Ставке под нажимом Николая Николаевича и сгруппировавшегося вокруг Кривошеина большинства кабинета Николаю II пришлось в июне 1915 г. пожертвовать четырьмя крайне правыми министрами (Н.А. Маклаковым, В.А. Сухомлиновым, В.К. Саблером и И.Г. Щегловитовым) и согласиться на возобновление заседания Думы, которую до того собирали только на короткие сессии 26 июля 1914 г. и 27–29 января 1915 г.655
Одним из первых в отставку был отправлен военный министр. Военный кризис на фронте уже породил политический кризис внутри страны, и в тылу разгоралась истерия обвинения в неготовности Российской империи к войне военного министра генерала В.А. Сухомлинова. Как будто бы один-единственный человек, да еще в мирное время, мог стать единоличным виновником срыва обороноспособности государства. О том, что в напрасном уничтожении последних запасов боеприпасов виновно Верховное главнокомандование, разумеется, нигде не говорилось. Напротив, деятельность Военного министерства представлялась как тормоз для реализации «гениальных» наступательных планов великого князя Николая Николаевича656. Вскоре из Ставки Сухомлинов получил копию императорского рескрипта об отставке657.
Согласно указанию царя, Сухомлинов был заменен Поливановым на посту военного министра, но оставлен на службе членом Государственного совета и генерал-адъютантом658. Думские друзья генерала А.А. Поливанова рекламировали нового министра как безупречно честного и принципиального человека, сторонника реформ и блестящего администратора. Подобная замена была явной уступкой общественному мнению, тем более ожидалось скорое возобновление работы Государственной думы – и было очевидно, что деятельность Сухомлинова была бы в ней подвергнута беспощадной критике.
Увольнение Сухомлинова стало также одним из способов спасения престижа монархии. Стоит отметить, что увольнение даже «кумиров», вроде Мольтке, Жоффра, Френча, Фалькенгайна и многих других, имело место среди всех воевавших стран. Однако в России этого оказалось мало. Необходимо было что-то сказать отступающей армии. Для чего, по выражению К.Ф. Шацилло, и был использован древний как мир способ: «Виновным во всех ошибках и упущениях объявляют одного человека, на него взваливают и действительные, и мнимые грехи и косвенно декларируют таким нехитрым путем невиновность самого „режима"»659. После того как кризис вооружения стал очевиден, виновник его был немедленно обнаружен и провозглашен – военный министр В.А. Сухомлинов со своими ближайшими помощниками. Все они были смещены со своих постов, а 5 августа Дума 345 голосами из 375 высказалась за отдачу под суд Сухомлинова и его «министерской команды», «виновных в нерадении или в измене»660.
С трибуны звучали пламенные речи: «А где злодей, который обманул всех лживыми уверениями кажущейся готовности нашей к страшной борьбе, который тем сорвал с чела армии ее лавровые венки и растоптал в грязи лихоимства и предательства, который грудью встал между карающим мечом закона и изменником Мясоедовым? – негодовал депутат И.Ф. Половцев. – Ведь это он, министр, головой ручался за Мясоедова. Мясоедов казнен, где же голова его поручителя? На плечах, украшенных вензелями»661.
Дело Мясоедова
С началом войны уже скандально известный своей дуэлью с А.И. Гучковым и находившийся в отставке полковник Сергей Николаевич Мясоедов поступил на службу в контрразведку 10-й армии Северо-Западного фронта на должность переводчика. В письме от 29 июля он просил военного министра простить ему всякие «вольные и невольные прегрешения» и помочь с возвращением в регулярную армию. В тот же день отставной полковник получил лаконичный ответ от Сухомлинова, который не возражал против его возвращения на военную службу и советовал «подать прошение в установленном порядке»662. Как потом вспоминал Владимир Александрович, он не мог «не ответить „по-христиански"… хотя бы и частным путем, т. е. не на бланке военного министра, без № и пр.», чтобы Мясоедов получил возможность реабилитации, «в минуту такого общего подъема, охватившего всех»663. Хотя этот ответ и был чистой формальностью, Мясоедов использовал его как высочайшую рекомендацию, которая в том числе и помогла ему устроиться в контрразведке, несмотря на подмоченную репутацию.
В ноябре Мясоедов в форме пехотного полковника прибыл на фронт (он был назначен на вакантную должность переводчика разведывательного отделения штаба 10-й армии) и с головой погрузился в работу664. Командование отмечало его вклад в успешность организации войсковой разведки, а также храбрость, проявленную под огнем, когда «он показывал пример и ободрял разведчиков, действовавших против более сильного составом неприятеля»665.
Однако армейская служба продлилась не долго: 18 февраля 1915 г. полковник был арестован и обвинен в шпионаже и мародерстве. Основанием послужили показания некоего подпоручика Я.П. Колаковского. Освобожденный немцами из плена при условии работать в качестве шпиона, он в декабре 1914 г. явился в российское посольство в Стокгольме и рассказал историю о том, как немцы завербовали его с целью подготовки убийства русского Верховного главнокомандующего – Николая Николаевича Романова. В дальнейших показаниях Колаковский сообщал следующее: «При отправлении меня в Россию из Берлина, лейтенант Бауермейстер советовал мне обратиться в Петрограде к отставному жандармскому подполковнику Мясоедову, у которого я могу узнать много ценных для немцев сведений»666. Якобы Мясоедов уже работал в этом направлении в течение пяти лет667.
К.Ф. Шацилло, проводивший впоследствии историческое расследование этого дела, заключал: «Итак, ничем не подтвержденным и явно сомнительным показаниям Колаковского поверили сразу же и безоговорочно. Особенно охотно с ними согласился Верховный главнокомандующий Николай Николаевич. Человеку очень экспансивному, по словам хорошо его знавшего С.Ю. Витте, „с зайчиком в голове", было очень лестно, что за его голову немцы обещали 1 млн рублей»668. На самом деле при обыске квартиры Мясоедова ничего подтверждающего обвинения в шпионаже обнаружено не было; бесспорных фактов, уличавших его, не было выявлено и в ходе следствия. Тем не менее по делу Мясоедова было арестовано 19 его близких и дальних знакомых. Арестовали и обвинили в шпионаже даже его жену669. В марте 1915 г. над Мясоедовым состоялся суд, который приговорил его к смертной казни через повешение. Предъявленные обвинения были бездоказательны и одно нелепее другого.
«Я получил копию вопросного листа по делу Мясоедова, – вспоминал юрист Оскар Грузенберг. – Возмутительно. Признали его виновным по первому вопросу – в шпионаже до войны. Но в вопросе об том не помещено ни одного фактического признака, который хотя бы отдаленно свидетельствовал о том доказательственном материале, над которым работала мысль судей. Взяли да списали текст закона о шпионаже: вот и весь вопрос. Так можно обвинить всякого в чем угодно… Потом следует вопрос о виновности Мясоедова в шпионаже во время войны. Разбили этот вопрос на три части. В первой – признали, что Мясоедов, с целью собирания сведений для германцев, добыл адреса и выехал тогда-то на позицию. Еще бы не признать, если он это сделал, исполняя распоряжение своего начальства! Но когда во второй и третьей частях вопроса перешли к обсуждению обвинения в передаче этих сведений германцам, ничего не вышло. Пришлось ответить дважды: нет! Вот что получилось из обвинения в шпионаже… Зато признали его виновным в мародерстве. в отношении немцев: у него – видите ли – нашли несколько статуэток и гравюр.»670
Интересно, что позднее руководитель кайзеровской военной разведки Вальтер Николаи показал, что приговор Мясоедову, «как и многие подобные, был ошибочным. Он никогда не оказывал услуг Германии»671. Это притом, что воспоминания Николаи не предназначались для использования в печати и составлялись, по мысли автора, для сугубо служебных целей672. Руководивший в годы войны австрийской контрразведкой полковник Максимилиан Ронге тоже утверждал о непричастности С.Н. Мясоедова к иностранным спецслужбам: «Русское шпионоискательство принимало своеобразные формы. Лица, которые ими были арестованы и осуждены, как, например, жандармский полковник Мясоедов. не имели связи ни с нашей, ни с германской разведывательной службой. Чем хуже было положение русских на фронте, тем чаще и громче раздавался в армии крик: „предательство!"»673. Тем не менее слухи о том, что сведения о предательстве Мясоедова получены из вражеских источников, имели тогда широкое хождение, а подробности того, по каким пунктам он обвинялся и в чем оправдан, были намеренно скрыты от общества.
В своих исследованиях историки К.Ф. Шацилло и У. Фуллер так или иначе придерживаются мнения одного из свидетелей по делу Мясоедова – капитана Генерального штаба Б. Бучинского. Основной мыслью последнего было то, что «поражение наших армий в Восточной Пруссии, Самсонова в августе и фон Сиверса в феврале, надо было чем-либо объяснить и снять ответственность с высшего командования и переложить ее на шпиона. Если его не могли поймать – то его надо было выдумать»674. Ведь на кону стояли репутация и карьера не одного Николая Николаевича. Генерал от инфантерии В.Н. Рузский, отдавший приказ об аресте Мясоедова, во время Мазурского сражения являлся главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта. Начальник его штаба генерал-лейтенант А.А. Гулевич фактически руководил в Седлеце всем ходом следствия. Генерал-майор М.Д. Бонч-Бруевич и полковник Н.С. Батюшин состояли соответственно генерал-квартирмейстером и шефом разведки Северо-Западного фронта. Занимая эти посты, они технически были ответственны за несвоевременное получение тактических разведывательных сведений о передвижениях германских войск и, следовательно, были отчасти виновны в уничтожении 20-го корпуса в Августовских лесах Восточн