ать это судебное действо для повышения своего рейтинга и статуса своего правительства. Как видим, изначально все мотивы этого суда имели политическую, нежели юридическую подоплеку.
Для предстоящего суда было решено выделить просторный концертный зал петроградского Дома армии и флота. В правительстве не возникало сомнений, что данный процесс привлечет массу зрителей, которых обычный зал судебных заседаний просто не сможет вместить. Судьи, присяжные заседатели, прокурор, защитники и подсудимые размещались на сцене, а зрители, как и положено, в самом зале.
В нашу задачу не входит всестороннее и доскональное рассмотрение самого судебного процесса по делу супругов Сухомлиновых, тем более что это уже сделано, например, в объективных исторических исследованиях историков Уильяма Фуллера и Александра Тарсаидзе (в меньшей степени). Дабы не повторяться, всех интересующихся отсылаем к этим работам, здесь же отметим наиболее интересующие и важные для нас моменты.
Дело рассматривалось судом присяжных в присутствии судей апелляционного суда – сенаторов и юристов Уголовного кассационного департамента Сената с 10 августа по 12 сентября 1917 г. За это время в суд было вызвано более сотни свидетелей (по списку их было двести пятьдесят). Газеты отмечали «эпидемическую неявку» этих лиц, успевших заболеть «всеми человеческими болезнями»734. Из высшего генералитета здесь побывали: Янушкевич, Поливанов, Вернандер, Иванов, Данилов, Алексеев, Величко, Кузьмин-Караваев, Маниковский и, конечно же, великий князь Сергей Михайлович. Из министров показания давали старый ненавистник Сухомлинова – граф Коковцов и бывший морской министр адмирал Григорович; бывший министр торговли и промышленности Тимашев, экс-министр внутренних дел Макаров. А также другие не менее известные политические противники Владимира Александровича в лице Родзянко, Савича, Гучкова и Милюкова.
Свидетельства этой вереницы разноплановых лиц противоречили одно другому. Защита Сухомлиновых сравнивала показания всех свидетелей с «мозаикой». «Если на нее посмотреть издали, то это укладывается в одно целое и ясно видно, что ничего преступного нет и быть не может»735. Более того, показания большого числа свидетелей были явно дискредитированы своей предвзятостью или стремлением к самооправданию. К примеру, генерал Величко, возглавляя армейский комитет, в ведении которого находились крепости, так и не простил Сухомлинову роспуска этого органа и своего увольнения. Свидетелям из артиллерийского ведомства необходимо было переложить вину за нехватку снарядов на Сухомлинова, чтобы отвести подозрение от своего учреждения. Аналогичным образом представители военной контрразведки и полиции, обвинявшие Сухомлинова в том, что тот пригрел шпионов, неизменно поспешно добавляли, что, конечно, не их вина, что этих негодяев-изменников давным-давно не разоблачили736.
Документальные свидетельства государственных обвинителей представляли собой колоссальное количество актов, испещренных цифрами, техническими выкладками и заключениями. Снаряды, остроконечные пули, пулеметы, названия иностранных фирм, оружейные заводы и т. д. и т. п. Читался дневник Сухомлинова по дням с записями о количестве пойманной рыбы на даче в Финляндии! «Иногда даже является недоумение, зачем все это оглашается», – справедливо задавался вопросом корреспондент «Нового времени»737.
Возглавлявший в те дни Департамент полиции А.Т. Васильев вспоминал, как один из судей этого процесса однажды с триумфом показал ему документ – «убедительное доказательство» вины Сухомлиновых: «Это было письмо, посланное из Карлсбада и адресованное жене военного министра купцом по фамилии Альтшиллер, проживающим в Киеве. Письмо содержало информацию, что в Карлсбаде идет дождь, дороги ужасные и что поэтому о долгих прогулках не может идти речи. Когда я изумленно спросил судью, каким образом такое письмо может служить доказательством вины Сухомлинова, он отвечал, что вполне уверен, что слова имеют скрытый смысл: упомянутые дождь и плохие дороги имеют в виду что-то совсем другое. В ответ на мой вопрос о скрытом значении письма он махнул рукой, как бы показывая, что мой вопрос глуп, поскольку смысл несомненно присутствует, но ответил: „Черт его знает, что этот человек имел в виду!“»738 Все это еще раз подчеркивает бессвязность обвинения и сумбурность уголовного дела.
Теперь попробуем погрузиться в ту атмосферу, в которой на протяжении тридцати трех дней проходили судебные заседания. Противостояние Временного правительства и большевиков, обстоятельства на фронте – все это затмило процесс по делу бывшего царского министра. Вопреки ожиданиям «народу очень немного в зале армии и флота», отмечали корреспонденты739.
Однако наиболее радикально настроенные слои общества требовали немедленной расправы. В первую очередь это были солдаты. «Приказ № 1» в кратчайший срок привел к полному развалу армии. Дезорганизация, крах дисциплины и моральное разложение стали повсеместным явлением в военной среде. Как писал советский историк, «во время прений сторон за креслами судей стояли в большом числе интересовавшиеся исходом процесса солдаты Волынского полка, перешедшего одним из первых в дни революции на сторону народа»740.
«Тягостное впечатление оставил во мне самый вид суда, – описывал свои ощущения от происходящего граф Коковцов. – Зала, в которой для публики было приготовлено большое количество мест, была почти пуста, и только передние ряды стульев были заняты. Подсудимые были окружены охраной Преображенского полка самого неряшливого вида и притом с таким злобным выражением лиц по отношению к обвиняемым, что порой становилось жутко смотреть на эти озверелые лица, и не мне одному приходила в голову мысль, как бы эта стража не покончила с подсудимыми вне заседания. Покойный великий князь Сергей Михайлович, вызванный также свидетелем по делу, спускаясь со мной по лестнице после моего допроса, сказал мне, что он сомневается, чтобы Сухомлинов и его жена вышли живыми из залы заседания»741.
В один из дней заседания проходящая мимо собрания армии и флота воинская часть забросала здание камнями, перебив оконные стекла. Но более серьезный инцидент произошел незадолго до окончания процесса: у здания суда собрались три роты запасного Преображенского полка и потребовали от коменданта немедленной выдачи Сухомлинова для «суда» над ним в казармах, мотивировав такое требование чрезвычайной длительностью судебного процесса при очевидности преступлений обвиняемого. Коменданту удалось убедить солдат отойти от здания суда, но в целях предосторожности чету Сухомлиновых, проживавших во время суда в гостинице, на некоторое время перевели в Петропавловскую крепость742.
Совершенно естественно, что гнев солдат, разросшийся до иррационального ожесточения, был направлен на тех представителей старого режима, в которых они видели причины своих бед, тех, кто непосредственно гнал их на бойню, – офицеров и генералов. В сложившихся обстоятельствах деятельность правоохранительных органов новой власти была не в силах предотвратить растущую волну насилия. Ситуация в стране скатывалась к неуправляемой, где самоуправство есть закон.
В виде заключительного штриха отметим, что судебный процесс на несколько дней прерывался в связи с корниловским выступлением 27–31 августа. Тогда присяжные заседатели, опасаясь «общественного возбуждения», попросили освободить их от слушаний.
В таких диких условиях проходил «независимый и беспристрастный» суд. Последний генерал-прокурор и министр юстиции Временного правительства (четвертого состава) П.Н. Малянтович и тот отмечал, что «по вынесенному им впечатлению первый крупный вопрос, поставленный при новом режиме, – дело бывшего военного министра Сухомлинова – сопровождалось явным давлением на суд»743. Сенатор уголовно-кассационного департамента Сената Н.Н. Чебышев уже в эмиграции вспоминал:
«Никогда еще суду не приходилось отправлять правосудие в условиях несомненной опасности, под угрозой кровавой расправы. За колоннами, как хор древнегреческой трагедии, беспрерывно дежурил отряд измайловцев, грозивший перебить весь состав суда, если подсудимые не будут присуждены к смертной казни. <.> Солдаты, стоявшие за колоннами, если им не нравилось в процессе или когда они что-нибудь не вполне понимали, доводили до нашего сведения свое неудовольствие, подтверждая вновь свои угрозы о расправе с нами»744.
«Но обратил ли внимание кто-либо из прокуратуры на ненормальное положение подсудимого? – задавался вопросом С.П. Мельгунов. – Намеков на это я не нашел. Имеющие власть не реагировали на злоупотребления революционного времени»745.
Можно только представить, какое моральное и психологическое давление ощущали участники судебного процесса. В данном случае «негодование народа» было отнюдь не эфемерным и безобидным явлением. Это отчетливо представляли себе как обвиняемые, так и судьи, вынужденные считаться с «дамокловым мечом» народного гнева, постоянно висевшим над ними. Ведь любое решение в пользу обвиняемого царского министра, несомненно, имело бы непредсказуемые и, скорее всего, крайне тяжелые последствия.
11 сентября рассмотрение дела закончилось продолжительными речами прокурора, защитников и последним словом обвиняемых, продолжавшимся около часа. В нескольких сжатых убедительных фразах бывший военный министр обрисовал свое служение армии в годы, когда он был у власти, закончив следующими словами: «Я мог ошибаться. у меня могли быть промахи, но преступлений я не совершал. Если Господь Бог помог мне перенести все ужасы последних двух лет, всю тяжесть клеветы, если я вынес все это до сих пор, то лишь потому, что перед Богом, и перед родиной, и перед бывшим верховным вождем моя совесть чиста»746. Мадам Сухомлинова со слезами произнесла всего несколько слов: «Ни я, ни мой муж не преступники, у меня в жизни ничего не осталось. Мне все равно. крепость.»747