И действительно, похоронили честь честью. Сделали гроб, обили глазетом с лентами и кистями и положили внутрь его, как быть должно, венгерку с чакчирами, ментик, шапку, сапоги гусарские и саблю. В назначенный день был выстроен весь полк в конном строю со всеми жалованными регалиями. Гроб поставили на катафалк и, под звуки похоронного марша полкового хора, проводили его до кладбища, где с установленным из ружей салютом опустили в недра сырой земли. За эти „кощунственные похороны“ Ершова уволили в запас армии, но московское дворянство избрало его в свои губернские предводители. Новые выходки Ершова в этом звании побудили правительство назначить его оренбургским губернатором, и на этой должности он также оставил по себе неувядаемую славу»106.
Торжественные «похороны» мундиров были не единичными случаями в армии и вызывали болезненную реакцию военного руководства. Ведь преобразование гусар в драгуны было волей императора, который вступил на престол под девизом «Самодержавие, православие и народность», и именно «народность» вошла во внешний вид всей армии. По личному указанию Александра III армия одевалась в более практичную и удобную в носке форму, покрой которой приближался к русскому национальному костюму107.
Из Петербурга Сухомлинов направляется в Сувалки, где находился штаб полка, и 11 декабря 1884 г. принимает должность. С первых дней новому командиру довелось ощутить последствия недавних изменений в кавалерии. Новые дикие наименования – бугские драгуны, павлоградские драгуны, ахтырские драгуны – резали ухо кавалеристам и щемили их сердце. Гусары неохотно расставались со своими красивыми мундирами, не желая носить «мужицкую» одежду. Действительно, упрощение формы для достижения почти полного однообразия, удобства массовой подгонки при мобилизации, а главное, дешевизны, не удовлетворяло даже минимальным требованиям эстетики. Армейское офицерство свою форму не любило, а солдаты перед уходом в запас шили себе фантастическое обмундирование, представлявшее обыкновенно смесь форм эпохи Александра II108.
Многие офицеры покинули ряды конницы, особенно когда подрагуненные полки были двинуты на западную окраину империи, откуда стала чувствоваться угроза. Военный историк А.А. Керсновский отмечал, что, например, в Киевском гусарском полку все офицеры подали в отставку, когда их полк, существовавший более двухсот лет, был переименован в драгунский 27-й. Только что назначенный тогда командиром Павлоградского полка – шенграбенских гусар109 – Сухомлинов с горечью вспоминал об этом вандализме: «Рационализм у нас в течение долгих лет только разрушал и, не пользуясь содействием современной техники, не давал взамен ничего нового, лучшего. Так, вверенная мне часть из блестящего гусарского полка стала армейским драгунским номера 6-го полком, с традициями которого можно было познакомиться только в архивах, а не по форме одежды и гордому виду людей, ее носящих»110.
Более того, жесткая экономия военного бюджета обязывала донашивать старую форму, а все, что можно было считать излишками, сдавалось в интендантство. «Печальный вид имел эскадрон в строю: в рядах стояли люди в отмененной гусарской форме, а перед ними – офицеры в не вполне законченном драгунском обмундировании. Гусарские сабли висели на драгунской портупее через плечо, так как транспорт с драгунскими шашками затонул где-то на Волге. <…> Когда я в день приема полка ложился спать, – писал Сухомлинов, – слезы потекли у меня из глаз. Я так и не смог заснуть. Было все гораздо хуже, чем я думал и мог ожидать»111.
Идеологом реформы кавалерии выступал профессор Николаевской академии Генерального штаба Н.Н. Сухотин, сам драгун, написавший диссертацию о рейдах американской конницы во время Гражданской войны между Севером и Югом112. Исследуя опыт «ездящей пехоты» в различных государствах, этот генерал пришел к выводу о необходимости преобразования всей русской кавалерии на драгунский лад. Предписано было усиленно заниматься пешим строем и стрельбой, что выполнялось формально, но «заметно снижало кавалерийский дух».
Мода на «американских ковбоев» привела к упразднению пики, оставленной лишь в казачьих частях. Сухотин утверждал, что при кратком – всего шесть лет – сроке службы невозможно научить кавалериста владеть этим тяжелым и неудобным оружием – пережитком старины, неуместным в век прогресса техники. На лошадь стали смотреть не как на первое и главное оружие кавалериста, а только как на средство передвижения. Отсутствие истинно кавалерийского руководства привело к рутине, отлично ужившейся с поверхностным новаторством на американский образец113. В итоге русская кавалерия как боеспособный род войск была «разгромлена», а вместо многочисленной дешевой конницы армия получила ездящую пехоту. В кавалерийском уставе для спешенного строя 1884 г. содержалась целая глава, посвященная «индивидуальному обучению действиям в разомкнутом строю»114.
В ряде своих критических очерков Сухомлинов остроумно и беспощадно высмеивал таких кабинетных или, как он называл, «табуретных» ученых и реформаторов:
«Чтобы заручиться большим доверием, они рекомендуют себя и каталог своих трудов приложат, а уж как любят при этом конницу ученые авторы только стихами, кажется, и выразить можно. Коня они обожают, – понятно доброго, страшно любят поле и костят перед строевыми на чем свет стоит кабинет, т. е. то, что у нас в коннице называется „табурет"».
«Они – не в меру передовые кавалеристы: когда лошадь идет шагом – они бегут уже рысью, лошадь пошла рысью – они галопом, лошадь галопом – они в карьер, а когда лошадь скачет – они летят с седла».
«Они – фундамент учено-лихой службы, которая может быть обрисована так: от коня к перу, от пера к коню, или с табурета на доброго коня и с коня на исправный табурет».
«Их дело вступать в пререкания с Карлом XII, Петром Первым и Фридрихом II о том, что дела конного они не понимали»115.
Перевод гвардейских кавалерийских полков из центральных районов в пограничную полосу был малоприятным для офицеров, хотя и оправданным в стратегических целях. Но вот реорганизация легкой кавалерии на драгунский манер, как видно, не нашла понимания среди офицеров. И хотя численный состав кавалерии был увеличен в полтора раза, ее боеспособность резко снизилась. И Сухомлинов открыто выражал свое недовольство. Конница, по его мнению, должна была служить своему прямому назначению и быть подготовленной к кавалерийскому строю, а не к пешему. В конном строю кавалерия должна была действовать холодным оружием, а не вредной и деморализующей «пальбой с коня»116. Лишение же прославленных гусарских и уланских полков их названий и формы, тесно связанных с боевыми традициями этих частей, негативно влияло на состояние морального духа личного состава117.
Этому вопросу военная печать также уделяла особое внимание, указывая на его психологическое значение. Генерал А.И. Деникин приводит в пример остроумный парадокс одного фельетониста, который, полемизируя с собратьями по перу, вышучивавшими «культ погончиков петличек», предлагал довести упрощение формы до логического конца: «одеть воинство в мешки (удобство пригонки)… Причем для отличия – обер-офицерам на спине ставить один восклицательный знак (на страх врагам), а штаб-офицерам – два (на страх врагам и. своим)»118.
Несмотря на неприятие сущности реформы, В.А. Сухомлинов зарекомендовал себя в должности командира полка с лучшей стороны. Главными направлениями по службе в новой должности стали: восстановление дисциплины среди офицерского состава, работа с молодыми офицерами, борьба с «пьянством и спаньем». Командир лично знакомился со своими офицерами в служебной работе, сам ездил в манеже, постоянно присутствовал на конных и пеших занятиях. Регулярно занимался с личным составом, как в офицерском собрании, так и на дальних конных пробегах, охотах по искусственному следу, испытаниях по манежной выездке лошадей и т. д.
Кавалерийские соединения и части вследствие значительно большей сложности обучения личного состава по сравнению с пехотой содержались в мирное время почти в полной мобилизационной готовности. За короткий срок Сухомлинову удалось подготовить из павлоградцев боеспособное соединение, все практические занятия которого были направлены на отработку действий по разрушению железнодорожного сообщения на территории Германии с целью срыва мобилизации предполагаемого противника. Уже в течение второго года командования, на пробной мобилизации, ограниченной суточным сроком, можно было убедиться, что в назначенное время полк был готов к выполнению рейда. Таким образом, тема, разрабатываемая поручиком Сухомлиновым еще в стенах академии Генерального штаба, нашла свое практическое применение.
Однако вне Петербурга В.А. Сухомлинов оставался недолго, 10 января 1886 г. он был назначен начальником Офицерской кавалерийской школы (ОКШ), располагавшейся в столице.
Начальник Офицерской кавалерийской школы
Офицерская кавалерийская школа была образована на базе Учебного кавалерийского эскадрона в 1882 г. в результате уже отмечавшихся эволюционных изменений в войсках, и в частности в кавалерии. В то время школа находилась в подчинении генерал-инспектора кавалерии великого князя Николая Николаевича (старшего), который стремился создать из нее высшее учебное заведение для переподготовки кавалерийских офицеров. По замыслу генерал-инспектора школе предстояло длительное и коренное преобразование, поэтому возглавить ее должен был один из молодых командиров кавалерийских полков, чтобы дольше заниматься новым и сложным делом. По личному выбору великого князя эта задача была возложена на полковника В.А. Сухомлинова, которого тот хорошо знал и ценил как отличного кавалериста. Не дожидаясь прибытия преемника, Владимир Александрович передал командование полком старшему штаб-офицеру и прибыл в Петербург, где уже 1 февраля 1886 г. принял новую должность.