Я, конечно, обратил внимание совета на то опасное положение, в которое ставит нас частичная мобилизация.
Как у меня, так и у адмирала Григоровича были внесены на обсуждение Совета министров дела, не получившие движения и требовавшие крупных ассигнований для нужд по государственной обороне.
Приходилось считаться с закрытием границы. Между тем снаряды, патроны, ружья и прочие виды артиллерийского снабжения получались в большом количестве из-за границы. Необходимо было принять немедленные меры к изготовлению всего необходимого в своей стране. Частная же промышленность у нас для этого не была подготовлена; ограниченность кредитов военного ведомства не давала возможности прийти на помощь заводам в амортизации необходимых им для этого капиталов. Сидевший рядом со мной министр земледелия и государственных имуществ Кривошеин напомнил мне о препирательствах, которые у нас были с бывшим министром финансов в 1910 году. Коковцов заявил, что когда вспыхнет война, то для ее ведения потребуются деньги, деньги и еще раз деньги. На это я ему возражал, что деньгами стрелять в неприятеля будет нельзя и все скопленные денежные запасы заберет противник.
Что мы были накануне войны, о том не спорили даже самые ярые оптимисты. В Главном управлении Генерального штаба было особенно много самой спешной работы. Благодаря исключительному влиянию на государя великого князя Николая Николаевича, начальник Генерального штаба имел непосредственный доступ к царю. Точно так же и министр иностранных дел обсуждал вопросы с начальником Генерального штаба без моего ведома.
При таком образе действий нет ничего удивительного, что могли происходить крупные недоразумения. В тревожные дни, предшествовавшие разрыву с Германией, посол граф Пурталес старался предотвратить возможность мобилизации нашей армии. Он убеждал Сазонова, чтобы тот не допускал принятия каких-либо военных мер, которые могли только повредить дипломатической работе в деле мирного разрешения конфликта.
В решении дипломатических вопросов я участия не принимал. Николай Николаевич сумел оттеснить от государя всех неудобных для него советчиков, в том числе прежде всего меня. В те предвоенные дни царь находился полностью под влиянием своего дяди.
Если же теперь оказывается, что помимо меня начальник Генерального штаба собирался пустить в ход общую мобилизацию вместо частичной, то для меня эта новость – обстоятельство, искусно скрытое в свое время. Янушкевич был умный и осторожный человек – самостоятельно решиться на такое преступное дело он не мог.
Нет никакого сомнения, что им руководило лицо, имевшее такое исключительное влияние на государя, что Янушкевич ничем не рисковал.
В настоящее время выясняется, что 29 июля вместо решенной частичной мобилизации едва не объявили общую. За моей спиной пытались, очевидно, получить разрешение государя объявить общую мобилизацию.
По-видимому, Николай Николаевич вынудил у государя согласие на это. Но его величество затем вновь изменил свое повеление, получив телеграмму от императора Вильгельма. Передав в управление Генерального штаба это окончательное решение Николая II, генерал Янушкевич добавил, что государь принимает на себя всю ответственность за частичную мобилизацию.
Дальнейший ход событий принял характер большой скоротечности. Около полуночи с 16 (29) на 17 (30) июля государь император вызвал меня по телефону из Петергофа, вследствие полученной им телеграммы от императора Вильгельма. Государь передал мне содержание этой телеграммы. В ней Вильгельм просил его «прекратить» нашу частичную мобилизацию, но о прекращении таковой же в Австрии ничего не говорил и не обещал принять меры к тому, чтобы держава, первая приступившая к такому же образу действий, от этого отказалась.
Так как я несколько дней государя не видел, то этот разговор меня, понятно, поразил. За кулисами должен был находиться кто-нибудь, с кем государь советовался и в правильности советов которого Николай II, однако, усомнился. Если бы у него явилось самостоятельное решение исполнить желание Вильгельма, ему следовало отдать об этом прямое приказание – мобилизацию отменить.
Но государь, по-моему, на такой шаг не решался потому, что это не отвечало взглядам конфиденциального его советчика. Такое положение «между молотом и наковальнею» заставило его принять среднее решение: «Нельзя ли приостановить?»
По телефону мне пришлось доложить, что мобилизация не такой механизм, который можно было бы, как коляску, по желанию приостановить, а потом опять двинуть вперед. Что же касается отмены частичной мобилизации, то если бы последовало именно такое повеление, я со своей стороны считал долгом доложить, что после этого потребуется много времени, чтобы восстановить нормальное исходное положение для новой мобилизации четырех южных округов.
Я просил государя, ввиду важности вопроса, потребовать еще доклад начальника Генерального штаба по этому вопросу. На этом наш разговор прекратился.
Через некоторое время мне позвонил генерал Янушкевич и доложил о разговоре с государем, причем его ответ совпадал с тем, что и я докладывал государю.
А так как ни Янушкевич, ни я, таким образом, повеления о прекращении нашей частичной мобилизации не получили, то никаких распоряжений делать не имели права. Частичная мобилизации против Австро-Венгрии решена была не одним государем самостоятельно, для этого он созвал совещание в Красном Селе 12 (25) июля. При таких условиях, помимо министра иностранных дел, Николай II, очевидно, не мог решиться отменить свое повеление.
В данном случае решение вопроса находилось в руках руководителей политики и тех закулисных сил, контроль которых был для меня недоступен.
Утром 17 (30) июля я просил разрешения прибыть с докладом к его величеству, но ответа не получил. Был ли государь так занят, что в подобную критическую минуту не мог принять с докладом военного министра? А между часом и двумя пополудни генерал Янушкевич по телефону доложил мне о том, что Сазонов передал ему высочайшее повеление объявить общую мобилизацию армии и флота. Такое решение последовало вследствие полученных из Берлина последних сведений. Об этом докладывал мне Янушкевич не позже двух часов пополудни, а от нашего посла Свербеева могла быть получена телеграмма только вечером 17 (30) июля.
Войны избежать не удалось. Так как Николай II решил сам стать во главе действующей армии, то ввиду предстоящего отъезда на фронт состоялось заседание Совета министров под председательством самого государя в Петергофе, на так называемой «ферме». В сущности это был небольшой павильон в парке, всего одна зала с небольшими пристройками примитивного фасона и незатейливой меблировкой.
Посреди зала находился стол настолько большого размера, что вокруг него могло поместиться 20–25 человек. Вся мебель была чуть ли не екатерининских времен. На стенах висели старинные гравюры с изображением охоты, древних замков, портретами XVII века с изображением лиц в напудренных париках, жабо, с отложными широкими кружевными воротниками…
На эту ферму государь пришел пешком, совершенно один и без оружия.
В настоящее время, по истечении девяти лет с того дня, когда решался вопрос большого исторического значения, а именно: станет ли государь во главе действующей армии, есть уже данные, позволяющие в этом разобраться. Но интересно выяснить, насколько я виноват в том, что настойчиво, энергично не пошел против всех остальных членов совещания и категорически не заявил, что государь не должен менять своего решения выступить в поход вместе со своими войсками.
После заявления государя о том, что, предполагая стать во главе армии, выступающей в поход, он желал бы дать Совету министров некоторые полномочия для окончательного решения дел в его отсутствие, во избежание всяких проволочек и задержек с бюрократической точки зрения, его величество предложил председателю Совета министров Горемыкину высказать свое мнение.
Старик премьер-министр чуть ли не со слезами на глазах просил государя не покидать столицу ввиду политических условий, создавшихся в стране, и той опасности, которая угрожает государству, из-за отсутствия его главы в столице в критическое для России время. Речь эта была трогательна и, видимо, произвела на государя большое впечатление.
К ней горячо присоединился министр земледелия и государственных имуществ Кривошеин, энергично высказавшийся за то, чтобы государь оставался в центре всей административно-государственной машины. Он излагал свои доводы с таким пафосом, что его речь, казалось, производила на государя тоже сильное впечатление.
Затем министр юстиции Щегловитов, опытный профессор, в своих спокойных доводах, основанных на исторических данных, сославшись на Петра Великого и обстановку прутского похода того времени, увлек всех нас своим убежденным докладом о том, почему государю необходимо оставаться у руля правления.
После него решительно все остальные члены заседания высказались в том же смысле, и очередь дошла до меня.
Обращаясь в мою сторону, его величество сказал:
– Посмотрим, что на это скажет наш военный министр?
– Как военный министр, – доложил я на это, – скажу, конечно, что армия счастлива будет видеть верховного своего вождя в ее рядах, тем более что я давно знаю это непреклонное желание его величества; в этом смысле формируется штаб и составляется положение о полевом управлении. Но я как член совета сейчас остаюсь в одиночестве, и такое единодушное мнение моих товарищей не дает мне нравственного права идти одному против всех.
– Значит, и военный министр против меня, – заключил государь и на отъезде в армию больше не настаивал…
Вскоре я поехал в Петергоф с очередным докладом и, когда вошел в кабинет государя, то он встретил меня словами:
– И вы пошли против меня, – так я теперь назначаю вас Верховным главнокомандующим.