[738]. Однако в Вашингтоне считали, что только реальное превосходство в военной сфере создаст необходимую материальную базу для успешного проведения политики «освобождения».
В избирательной кампании 1952 г. и после прихода к власти Эйзенхауэр, критикуя политику демократической партии, неустанно подчеркивал: «Бесспорен тот факт, что за 20 лет пребывания у власти демократы добивались экономических успехов только на протяжении пятилетнего периода Второй мировой войны»[739]. Президент заявлял, что экономика, которая базируется на неустойчивом факторе военного производства, не может иметь хороших перспектив. Однако экспансионистский внешнеполитический курс и милитаризованная экономика неразрывно связаны друг с другом. И поэтому, сделав ставку на «освобождение», «массированное возмездие» и другие разновидности политики «с позиции силы», республиканское правительство постоянно держало в центре внимания проблему военного потенциала.
Мощным толчком в гонке вооружений стала война в Корее. Но и после ее окончания монополии не собирались расставаться с военными заказами, которые обеспечивали гарантированные государством сверхприбыли. В последний год войны в Корее военные расходы составляли 66 млрд, в 1956 г. – 54 млрд, в 1960 г. – 60 млрд долл.
Помимо всего прочего, военное производство во многом определялось развитием научно-исследовательских работ. На эти цели тратились многие миллиарды долларов, не проходившие по военным статьям бюджета.
Впервые в своей истории США в мирное время содержали большую регулярную армию. В 1950 г. она насчитывала 1,4 млн солдат и офицеров, в 1960 г. – 2,4 млн военнослужащих[740].
Стремление решать международные проблемы «с позиции силы» особенно активизировалось после того, как 1 марта 1954 г. в США была испытана термоядерная бомба. Создание термоядерного оружия подводило под американские внешнеполитические планы солидный военный фундамент в виде самого мощного на тот период оружия массового уничтожения.
Однако укрепление экономического и военного потенциала СССР и других социалистических стран, потеря американской монополии на стратегическое оружие, бурное развитие движения сторонников мира – все это свидетельствовало, что США не могут больше строить свою политику по старым образцам. Поэтому республиканское руководство стало уделять значительное внимание и пропагандистской деятельности на международной арене. Эйзенхауэр заявлял, что «НАТО нуждается в красноречивом и вдохновенном Моисее не меньше, чем в самолетах, танках, орудиях и военных кораблях»[741].
Даллес в роли пророка НАТО производил удручающее впечатление. Глава внешнеполитического ведомства США руководствовался в своей деятельности слепой ненавистью к коммунизму, к Советскому Союзу. Руководство Даллеса, как субъективный фактор, сыграло важную роль в возникновении тех внешнеполитических тупиков, в которых неоднократно оказывалась дипломатия США в период президентства Эйзенхауэра.
Одностороннее сокращение советских Вооруженных Сил, мирное наступление Советского Союза в 50-х гг. – все это убеждало миллионы американцев в миролюбивых целях советской внешней политики. Даже такой «ястреб» 50-х гг., как Дуглас Макартур, заявил в ходе избирательной кампании 1952 г.: «Это настоящая чепуха – утверждать, что Соединенным Штатам угрожает завоевание со стороны России или каких-либо других держав». В разгар «холодной войны» генерал Эйзенхауэр, переходя от абстрактных рассуждений об «агрессивности мирового коммунизма» к конкретному анализу внешней политики СССР, приходил к выводу, что СССР не готовит военного нападения на США. Отвечая на письмо своего земляка из Канзаса, Эйзенхауэр подчеркивал: «Я думаю, что вы преувеличиваете, когда утверждаете, что война с Россией неизбежна»[742]. 10 октября 1950 г., в разгар войны в Корее, Эйзенхауэр подчеркивал в конфиденциальном письме: «Наши коммунистические оппоненты не желают развязывания глобальной войны»[743].
Не хотел этого и президент Эйзенхауэр. Как крупный военный специалист, он лучше, чем любой другой государственный деятель своей эпохи, понимал, что в глобальной войне неизбежно будет использовано оружие массового уничтожения. И Эйзенхауэр неоднократно, как мы видели, заявлял, что одержать победу в такой войне невозможно.
Однако эта искренняя убежденность Эйзенхауэра не снимала с повестки дня вопроса о советско-американском противоборстве, что определяло все основные направления американской внешней политики.
Эйзенхауэр четко придерживался курса на то, что использование военных средств в этом противоборстве будет равносильно катастрофе мирового масштаба. Очевидно, это хорошо понимали и руководители СССР, в том числе и советские дипломаты. И если в отчетах советского посольства в США постоянно говорилось, что правительство Эйзенхауэра по всем линиям готовится к новой войне, то это, на мой взгляд, была только дипломатическая дань «холодной войне».
Эйзенхауэр был убежден, что если с Советским Союзом нельзя воевать, то СССР и другие страны – члены ОВД можно взорвать изнутри. Этот курс составлял основу практической деятельности руководителя госдепартамента Даллеса. 30 июня 1953 г., выступая на пресс-конференции, он указал на важность выработки единой политики западных стран по вопросу о Германии и призвал к усилению подрывной деятельности против СССР.
Даллес подтвердил положения, изложенные в его книге «Война или мир» о том, что «коммунистическая система, слишком растянутая, слишком жесткая и построенная на плохой основе, может быть поколеблена, если трудности, которые находились в скрытом состоянии, сделать явными… Я указывал, что это не означает вооруженное восстание, которое ускорило бы бойню, но что и без этого народ мог бы продемонстрировать такую независимость, что советские коммунистические лидеры вынуждены были бы признать бесплодность своих попыток держать в плену столь многие народы, которые, благодаря их вере и их патриотизму, никогда не удастся прочно включить в советский коммунистический мир. События последних недель подтверждают правильность такого диагноза…»[744].
Даллес имел основания ставить диагноз «советскому коммунистическому миру». Только что, 17 июня, произошли известные события в Восточном Берлине, получившие в официальной советской печати мало что объясняющее читателю определение – «волынки».
Положение в ГДР было тревожным сигналом для советского руководства, свидетельствовало о нарастании разрушительной центробежной тенденции внутри союзных СССР стран, которые спустя менее чем 40 лет взорвут содружество социалистических стран изнутри.
Установка Эйзенхауэра – Даллеса на подобный стратегический курс в отношении социалистических стран, в принципе, себя оправдала. И в этом отношении внешнеполитический курс Эйзенхауэра в исторической перспективе оказался правильным.
Главной причиной провала даллесовской политики «с позиции силы» было мирное наступление социализма. Запуск в СССР в 1957 г. первого в мире искусственного спутника Земли вызвал шоковую реакцию в США. Эйзенхауэр образно заявлял, что «блеск советского спутника был ослепителен»[745].
Эйзенхауэра предупредили о готовящемся запуске спутника в СССР, но «он не предвидел, насколько это достижение Советского Союза сможет подорвать саму уверенность американского общества, которое с 1945 г. никогда не сомневалось в том, что США сильнейшие в мире и самые образованные»[746].
Компетентным органам США задолго до запуска советского искусственного спутника Земли стало известно, что американцы серьезно отстают от Советского Союза в реализации своей космической программы. В мае 1955 г. на заседании Национального совета безопасности Пентагон настаивал на форсировании военных аспектов этой программы. Нельсон Рокфеллер делал упор на пропагандистском значении будущего запуска первого американского спутника. В отличие от них «наиболее важным для Эйзенхауэра с точки зрения программы (запуска американского спутника Земли. – .Р. И.) был энтузиазм сообщества ученых».
Уже недалекое будущее показало, что Эйзенхауэр был прав. Не усилия Пентагона и мощной пропагандистской машины США обеспечили успешное выполнение американской космической программы, а эффективная работа ученых страны.
«Реакция многих уважаемых лиц, последовавшая сразу же после запуска (советского спутника. – Р. И.), была равносильна шоку… некоторые проводили аналогию с Пёрл-Харбором»[747].
Была и противоположная точка зрения. Директор ЦРУ Аллен Даллес 10 октября 1957 г. на заседании Совета национальной безопасности заявил, что появление спутника свидетельствует только о том, что «Хрущев запустил в космос все свои пропагандистские аргументы»[748]. Очевидно, А. Даллес пытался как-то приуменьшить масштабы очередного провала ЦРУ. Разумеется, в США знали, что Советский Союз готовит запуск искусственного спутника Земли, но, по данным американской разведки, это должно было произойти в конце 1958 г. Не ожидало главное разведывательное ведомство США и такого оглушительного резонанса на советский успех в США и в мире в целом.
Запуск советского искусственного спутника Земли стал бесспорным свидетельством того, что Советский Союз опередил США в развитии ряда новейших отраслей науки и техники. Все это требовало внесения принципиальных коррективов в американский внешнеполитический курс.
Весть о запуске советского искусственного спутника Земли застала Эйзенхауэра в Геттисберге, где он проводил выходные дни. Белый дом шумел как потревоженный улей, писал обозреватель. После сообщения о запуске спутника целая неделя была «сплошным кошмаром. Большое число лиц из Пентагона … и Капитолия сновали в офис президента и обратно. У каждого нового посетителя физиономия была более вытянутой, чем у предыдущего». Переполох на американском правящем Олимпе не оказал сколь-либо заметного воздействия на Эйзенхауэра. «Президент выглядел как самый споко