— Что же, охотно верю вашим словам, Николай Николаевич.
— А вы, Георгий Иванович, смею спросить, по какому случаю оказались в министерстве, коли ваше служебное место в Ставке при Верховном главнокомандующем?
— Секретов нет. Новое правительство, назвавшее себя для России Временным, вовсе перестало заниматься на фронте делами духовными. Эта беда меня гнетёт всё больше и больше с каждым днём.
— Своими полковыми священниками на Кавказе и вы, и я можем просто гордиться.
— Да, Николай Николаевич, свой долг священнослужителя Русской Православной Церкви они выполняют, несмотря ни на что и по сей день...
Юденич в знак согласия только кивнул головой. Ему почему-то вспомнилась заметка в одной из московских газет за конец 1914 года, номер прислал ему в армейский штаб один из старых преподавателей родного Александровского военного училища.
Ту заметку Николай Николаевич тогда зачитал на совещании армейского командного состава со словами:
— Послушайте, господа генералы, что пишут о доблести наших кавказских бойцов в газетах Первопрестольной.
На первой странице газеты, под рубрикой «Вести с Русского театра Великой войны», рассказывалось о деятельности военного священника М.:
«Среди прибывающих в последнее время в Москву раненых высказывается восхищение перед доблестью и ратными подвигами отца Стефана М., полкового священника одного из славных Кавказских полков, выдержавшего ряд блестящих боев с немцами. (Речь шла об одном из стрелковых полков Кавказского военного округа, с началом войны переброшенного на Восточный фронт. — А.Ш.)
Полковой священник всегда неразлучен с солдатами. Зачастую верхом на лошади батюшка выезжает под градом пуль на передовые позиции своего полка, и не было случая, чтобы раненый солдат не получил от батюшки сердечного и душевного утешения, а умирающий — религиозного напутствия.
Когда один из батальонов полка, окружённый с трёх сторон неприятелем, очутился в опасном положении, батюшка всех призвал к мужеству. «Умрём, но не сдадимся в плен», — воодушевлённо говорил он, предлагая закрепить такую клятву дружеским рукопожатием.
Батальон проявил изумительное мужество и храбрость. Трёхчасовая атака немцев в количестве целого полка и артиллерии окончилась отступлением, причём германцы оставили массу убитых и раненых...»
— Георгий Иванович, так чем конкретно вы так озабочены?
— Да как не быть озабоченным? Брожение, начавшееся в Петрограде, перекинулось на фронты, в полки, которые до последних дней смуты не знали и оставались верными долгу и воинской чести.
— Но это же больше касается дел мирских, а не духовных!
— Если бы так, Николай Николаевич. Воины перестают посещать богослужения, слушают больше агитаторов, прибывающих из тылов, чем своих полковых пастырей.
— На это могу сказать, что даже в мои Последние дни на посту главнокомандующего на Кавказе ничего подобного не случалось.
— Николай Николаевич, дорогой вы мой. Кавказ всегда был далёк от России, а ваш фронт — от революционного Петрограда.
— Какая разница во фронтах? Ведь долг военного священнослужителя для всех един.
— Он был и есть один, как велит нам Господь Бог. Ведь какой скорбный список ушедших пастырей мы сегодня имеем — отец Вениамин Поликастрицкий, отец Николай Кулачицкий, отец Елпидий Осипов, отец Григорий Ковалевский, отец Филипп Горбаневский... Разве всех их, убитых, тяжко раненых и без вести пропавших, перечтёшь?
— Пусть будет им вечная память и слава.
— Господ Бог им воздаст за содеянное. Но речь сегодня идёт о нашей пастве, людях православных, кровью своей омывающих окопы на фронтах. В их сердцах всё меньше веры в церковь остаётся.
— Почему такое случилось, Георгий Иванович?
— Почему? Извольте, скажу. Священники в армии и на кораблях всегда пользовались заботой и добрым расположением командиров, получали от них помощь при свершении церковных обрядов. Сейчас поддержки становится всё меньше.
— Но ведь никто не отменял положения о военных священнослужителях. Ни Временное правительство, ни Ставка Верховного.
— Они-то не отменяли. Зато любой полковой комитет может это сделать: лишить паству, которая ещё не потеряла веру в силу Всевышнего — духовного пастыря.
— Вы чего-нибудь добились здесь?
— Нет, Николай Николаевич. Правда, в правительстве обещали мне помочь.
— Дай Бог. Только что-то мне не верится в силу правительства из социалистов. Ему и на фронте особо не доверяют.
— Надеюсь, что всё в нашем многострадальном Отечестве образумится...
В Петрограде Юденич задержался всего на два-три дня. Он уехал в родную Москву, куда с Кавказа, из Тифлиса, уже успела перебраться его семья. Теперь ему приходилось в условиях войны переходить на положение отставного военного, ставшего волей судьбы гражданским человеком.
Генеральская пенсия пока позволяла вполне прилично существовать, хотя цены на всё самое необходимое, особенно на продукты, росли как на дрожжах. А новые денежные знаки Временного правительства, прозванные в народе «керенками», едва ли не с каждым месяцем «облегчались» нулями. В стране начинала свирепствовать инфляция.
Как известно, у безработных и отставников уйма свободного времени. Юденич посещал родное ему Александровское военное училище, благо оно находилось совсем рядом с родительским домом. А в Москве Николай Николаевич встретил немало сослуживцев и однополчан, среди которых оказалось немало инвалидов Первой мировой и Русско-японской.
Случайно отставной генерал посетил парад войск Московского гарнизона. Там он послушал страстные речи хорошо знакомого ему по газетам министра-социалиста Александра Фёдоровича Керенского. Тот с трибуны ратовал за победное продолжение войны е Германией и её союзниками.
В сердце кавказского полководца затеплилась надежда на возвращение в армейский строй, на то, что он с его способностями и боевыми заслугами ещё будет нужен Отечеству. 55-летний возраст он считал для себя не помехой: было б только достойное дело на идущей войне.
Спокойная жизнь отставного генерала никак не устраивала Николая Николаевича, и он решил, посоветовавшись с товарищами по училищу, посетить Ставку Верховного главнокомандующего в Могилёве. Там он собирался поставить перед новым Верховным генералом А. А. Брусиловым вопрос о своём возвращении к активной военной деятельности, иначе говоря, попроситься на фронт.
Брусилов только недавно получил назначение на этот высокий пост, заменив генерала М. В. Алексеева, который был снят Временным правительством. Поводом стала алексеевская речь на Первом офицерском съезде, проходившем в Могилёве. Тогда Верховный главнокомандующий осудил политику правительства, которая гибельно вела к полному разложению армии и флота.
В город Могилёв Юденич приехал 17 июня. В тот день войска Юго-Западного фронта перешли в новое наступление. В Ставке он так и не смог решить свою генеральскую судьбу — там на всех уровнях управления армией царила неразбериха, а порой и безвластие. Комиссары Временного правительства, зачастую не имевшие никаких познаний в военном деле, вмешивались в решения высшего командования, реализуя прежде всего собственную политическую амбициозность.
Это стало своеобразным отголоском тех революционных процессов, которые почти неуправляемо происходили в армейских низах. Разложение военной силы России шло через вмешательство солдатских комитетов в командование не только отдельными воинскими частями, но уже и дивизиями.
Но главной причиной того, что поездка Н. Н. Юденича в Могилёв была полностью безрезультатной, стал его разговор с новым Верховным главнокомандующим генералом от кавалерии А. А. Брусиловым, только недавно оставившего пост главы Юго-Западного фронта.
Юденичу следовало бы знать, что Брусилов являлся протеже нового военного министра Временного правительства А. Ф. Керенского. Николай Николаевич же видел в Алексее Алексеевиче прежде всего боевого генерала и... выпускника привилегированного Пажеского Его Величества корпуса и генерал-адъютанта Свиты Его Императорского Величества. Но в Ставке перед ним предстал уже другой человек.
Брусилов после февраля 1917 года откровенно пришёлся ко двору Временного правительства. Его, популярного полководца Первой мировой войны, неслучайно порой именовали «революционным генералом». Был известен случай, когда в городе Каменец-Подольском толпа носила его в красном кресле.
Свою «революционность» Брусилов продемонстрировал в первый же день своего прибытия к новому месту службы, в Ставку. Для торжественной встречи нового Верховного главнокомандующего был выстроен караул Георгиевского пехотного батальона. Он был сформирован ещё при императоре Николае II специально для охраны Ставки из фронтовиков — офицеров и нижних чинов, которые отличились в боях и были награждены Георгиевскими крестами.
Обходя строй почётного караула Георгиевских кавалеров, недавний генерал-адъютант государя-императора пожал руку каждому солдату, но не поздоровался ни с одним офицером батальона, тоже заслуженными фронтовиками, Награждёнными орденом Святого великомученика и Победоносца Георгия.
Генерал-лейтенант А. И. Деникин, служивший начальником штаба у М. В. Алексеева, а затем и у Брусилова на том же посту, о назначении последнего главой Ставки писал в своих эмигрантских мемуарах «Очерки Русской смуты» следующее:
«Назначение генерала Брусилова знаменовало собой окончательное обезличивание Ставки и перемену её направления: безудержный и ничем не объяснимый оппортунизм Брусилова, его погоня за революционной репутацией лишили командный состав армии далее той, хотя бы чисто моральной опоры, которую он видел в прежней Ставке...»
Юденичу стоило немало труда пробиться на приём к Верховному. Тот, по всей видимости, особо не желал встречаться с человеком, снятым Временным правительством с должности командующего Кавказским фронтом. Но всё же приехавший опальный полководец проявил настойчивость и встреча генералов состоялась.