такой печальный конец одной из операций. Может быть, он что-то и преувеличивает, но все же тому, что описывал генерал-фельдмаршал, совсем не верить нельзя. Выглядит это так: «Можно себе представить, с какими чувствами, надеясь и беспокоясь, мы ожидали в нашем штабном поезде известий о том, удастся ли выход из окружения. В 1 час 25 минут в ночь с 16 на 17 февраля пришло радостное известие, что первая связь между выходящими из окружения корпусами и передовыми частями 3-го танкового корпуса установлена. Противник, находившийся между ними, был буквально смят. 28 февраля мы узнали, что из котла вышло 30–32 тысячи человек. Так как в нем находилось 6 дивизий и одна бригада, при учете низкой численности войск это составляло большую часть активных штыков. Огромную боль нам причинило то, что большую часть тяжелораненных, выходивших из окружения, не смогли взять с собой. Генерал Штеммерман погиб во время боя. Таким образом, нам удалось избавить эти 2 корпуса от той судьбы, которая постигла 6-ю армию под Сталинградом. Конечно, при выходе из окружения большая часть тяжелого оружия и орудий застряла в грязи... Вырвавшиеся из котла дивизии пришлось временно отвести в тыл. Вследствие этого шесть с половиной дивизий из группы армий не принимали участия в боях, что еще более усложняло обстановку. Эта необходимость, однако, далеко отступала перед той радостью, которую доставляло удавшееся спасение, по крайней мере, личного состава обоих корпусов...» Правильно говорят: больше всего врут на охоте и на войне. Кто здесь говорит правду, кто преуменьшает, кто преувеличивает? Не будем гадать. Но возьмем мнение вроде бы объективного человека, историка, немца Курта Типпсльскирха. Вот что он пишет в своей книге «История второй мировой войны»: «Когда к 15 февраля наступательные силы деблокирующих войск истощились, окруженные корпуса получили приказ пробиваться в южном направлении, откуда навстречу им должен был наступать танковый корпус 1-й танковой армии. Блестяще подготовленный прорыв в ночь с 16 на 17 февраля не привел, однако, к соединению с наступавшим навстречу корпусом, т. к. продвижение последнего, и без того медленное из-за плохого состояния грунта, было остановлено противником...» Вот, как говорится, здесь поставлены все точки над "i". Нет никаких оснований подозревать Типпельскирха в каком-то преуменьшении или преувеличении. Но все-таки одного традиционного для немцев фактора и этот вроде бы объективный историк не избежал: обратите внимание, что остановило наступающий навстречу корпус – «плохое состояние грунта...» Не то, что наши части, авиация, артиллерия громили прорывающихся, а, видите ли, главная причина, по его мнению, была... в распутице. Распутица, действительно, сыграла определенную роль в атом сражении, потому остановлюсь на ней подробнее. Фельдмаршал Манштейн сетует, что она – одна из причин неудачных действий германских войск: «...при выходе из окружения большая часть тяжелого оружия и орудия застряли в грязи». Жуков об этом тоже пишет: "В связи с полной весенней распутицей на Украине это (наступление. – В. К.)было связано с величайшими трудностями. Особенно тяжело было сосредоточить снаряды, мины, бомбы, горючее и продовольствие непосредственно в войсковых частях. Немецкое командование считало, что советские войска не смогут в таких условиях наступать... На этом необоснованном (их) расчете мы и решили поймать врага... использовать оперативную внезапность..." Оба полководца, и Жуков, и Манштейн, говорят о распутице и грязище, наблюдая ее в бинокли или преодолевая в легковых машинах. Мне, будучи еще рядовым, пришлось на фронте хлебнуть этого лиха! Солдаты не только «накапливали боеприпасы и продовольствие», но еще шли вперед под огнем пулеметов, разрывами снарядов и бомбежкой самолетов. Они шли по колени в болотной жиже, а при близких разрывах еще и падали в эту грязь, вжимались в нее, давимые инстинктом сохранения жизни. Они вставали и не только шли дальше, а тянули на лямках и веревках за собой противотанковые пушки, зная, что без них танки опрокинут их при первой же контратаке. Что такое тянуть орудие по грязи выше колен, знает только тот, кто сам это испытал. Напрягаешься до того, что кажется, вот-вот лопнут жилы внутри твоего тела. Пушка не просто тянется за тобой, а сначала ты сам ногами своими погружаешься в жижу. И только когда почувствуешь твердую землю, упрешься в нее, да не один, а все вместе – расчет орудия и те, кто ему помогают, упрутся, да с криком, с матом поволокут, только тогда орудие поддастся, поползет вперед. Если лихо потянут, оно проскользит несколько десятков метров. А потом опять упираешься и рвешь до искр из глаз... Вот так и волокли себя и пушки. Да еще и танки откапывали. Бывало, он, могучий, горячий, забуксует, зароется гусеницами до самых подкрылков, вот матушка пехота быстренько пособит ему, подкопает спереди или сзади, он, сердешный, и выберется из колдобины. Танк бросить никак нельзя. Впереди пулеметы, они нас всех выстригут, если танки их не подавят. Танк – наш спаситель, у него гусеницы – расплющат, а его пушка сшибет пулемет, как только тот застрекочет. Так что танк – лучший друг пехотинца. Он только бы нас до рукопашной довел, а там мы себя покажем. Сколько злости в мае накапливается, пока по этой грязюке ныряем. Вроде бы уж и сил нет, все оставили, преодолевая жидкое, вязкое месиво, но как только замелькали вблизи каски и зеленые мундиры гитлеровцев, внутри будто какие-то дополнительные клапаны раскрываются – тут уж рвется из груди само собой: «Ура!» и «За Родину!» И мать и Бога – всех вспомнят! Тут уж нас не остановят ни пули, ни гранаты, что летят нам навстречу из немецкой траншеи. Если русская пехота добралась до бруствера вражеского окопа, ее никто не остановит, против нее ни одна армия не устоит. Страшен и беспощаден российский солдат в рукопашной, бьет он врага ловко, умело, самозабвенно... И только потом, закуривая самокрутку, весь в поту, еще не отдышавшись после схватки, оглядится вокруг и с ухмылкой сам же удивится и скажет: «Надо же – чего натворили!» Вот этого запредельного нечеловеческого умения одолеть распутицу, выкарабкаться из грязищи, будь она хоть по самые ноздри, вот этой способности у немецкого солдата не было. Ну а мне, полковому разведчику по профессии своей, еще до того как пройти через все вышеописанное, полагалось ночами, до начала наступления, не ходить, а ползать по этой грязи то за «языком», то отыскивая слабые места в обороне противника. Тут уж в полном смысле нахлебаешься болотной жижи. Вернешься с задания – свои не узнают: как черт грязный от бровей до подметок. Вот что мне хотелось добавить для полноты картины к сетованиям Манштейна на грязь и к использованию нами распутицы как элемента внезапности. 18 февраля столица салютовала победам наших войск под Корсунь-Шевченковским, и был опубликован такой приказ: «Приказ Верховного Главнокомандующего генералу армии Коневу: Войска 2-го Украинского фронта в результате ожесточенных боев, продолжавшихся непрерывно в течение 14 дней, 17 февраля завершили операцию по уничтожению 10 дивизий и одной бригады 8-й армии немцев, окруженных в районе Корсунь-Шевченковского. В ходе этой операции немцы оставили на поле боя убитыми 52 тысячи человек. Сдалось в плен 11 тысяч немецких солдат и офицеров...» Дальше перечисляются войска и имена генералов, под руководством которых была проведена эта операция, и сообщается о присвоении частям и соединениям почетных званий. Из Москвы позвонил Коневу Сталин и сказал: – Поздравляю с успехом. У правительства есть мнение присвоить вам звание Маршала Советского Союза. Как вы на это смотрите? Не возражаете? Можно вас поздравить? Конев ответил: – Благодарю, товарищ Сталин. – Представьте отличившихся командиров к наградам. У нас также есть соображения ввести новое воинское звание – маршал бронетанковых войск. Как ваше мнение на сей счет? – Позвольте представить к этому новому званию маршала бронетанковых войск Павла Алексеевича Ротмистрова. Он отличился в этой операции. – Я – за. И думаю, что мы еще присвоим такое звание товарищу Федоренко, начальнику бронетанковых войск. Конев в своих воспоминаниях пишет: «На второй же день самолетом мне доставили маршальские погоны, присланные'Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым. Это было и внимание, и поздравление, и бесценный подарок». Те, кто внимательно прочитал эту главу, наверное, несколько удивлены, почему Сталин как Верховный Главнокомандующий отмечает в своем приказе только 2-й Украинский фронт и Конева. Ведь окружение и уничтожение корсунь-шевченковской группировки вели два фронта: 1-й и 2-й Украинские – и руководил этими фронтами маршал Жуков. Что можно было сказать по поводу приказа Сталина как Верховного Главнокомандующего, оценивающего боевые действия в Корсунь-Шевченковской операции только как заслугу 2-го Украинского фронта под командованием Конева? Можно было, конечно, только развести руками, выразив этим непонимание происшедшего. Можно было вспомнить русскую поговорку: «Темна вода в облацех», имея в виду, что нам, простым смертным, неведомо, что там творится наверху, и этим объяснить происшедшее. Или еще одну: «Загадка сия – великая тайна есть». Но теперь уже прошло много времени, и все загадки и тайны давно раскрыты. Можно определенно высказать суждение и по поводу этого поступка Сталина. Я умышленно подчеркиваю – поступка, единоличного, именно Сталина, потому что кроме него никто такого решения принять не мог. Видимо, он сам так задумал. Что же за этим кроется? Сталин решил немножко проучить Жукова. Верховный занимался такой «воспитательной» политикой с маршалами. Мы уже знаем – не раз одергивал или ставил на место крупных военачальников. Вспомните, как он выговаривал Коневу за то, что тот дал возможность прорваться группировке противника из окружения. Может быть, у Сталина был такой же напряженный разговор с Жуковым? Может быть, Жуков не захотел приводить его в своих мемуарах? Мои предположения высказаны не просто так: есть документ, который дает для них основание. Вот текст телеграммы, которую Сталин послал Жукову по поводу того же случая прорыва части окруженных гитлеровцев: