Для обращения всея Европы взоров
На образ сей, в меди блистающий меж нас,
Не нужен стихотворства глас;
Довольно молвить: се Суворов!
В литературных кругах авторитет Суворова оставался ключевым для понимания русской героики и через много лет после смерти полководца, во времена новых героев, прежде всего – героев 1812 года. К лучшим страницам истории Суворова обращался Семен Бобров, не забывал своего великого друга граф Хвостов, самим своим сардинским графством обязанный Суворову. Еще при жизни Суворова Хвостов отзывался на все победы знатного родственника пространными стихами. Уже в «Беседе…» Хвостов не расставался с образом Суворова и, может быть, полу случайные упоминания полководца в поздних стихах Хвостова представляют больший интерес, нежели его пространные ранние оды суворовским победам.
Именно в письмах Хвостову Суворов держался наиболее открыто и прямо, именно Хвостов был первым читателем большинства стихотворений Суворова. Воспоминания о друге, запечатленные в поздних стихах Хвостова, стали скромным литературным монументом полководцу. Перед европейской кампанией 1799 года Суворов жил в петербургском доме Хвостова, в котором позже и умер. И Хвостов имел право написать:
Премудрости рукой водя, как на войне,
Герой участие в сих тайнах вверил мне.
Это чистая правда: Суворов доверял Хвостову и «вверял участие в тайнах». В послании «Николаю Михайловичу Языкову» (1827) Хвостов снова припоминает славного героя:
Новграда бард, не медли боле!
Представь премудрость на престоле,
Греми Екатерины меч;
На Альпы стань, когда Суворов,
Герой молниеносных взоров,
Вещал устами грома речь!
Громкие слова, тяжеловесные риторические фигуры – зерно наивного хвостовского стиля. Графоманы любили Суворова, а некоторые и вовсе использовали в своих целях генеральскую любовь к поэзии. Кто сейчас помнит плодовитого писателя, поэта и подполковника Фанагорийского полка Иринарха Завалишина, написавшего в 1795 году героическую поэму «Сувориада», немало польстившую Суворову. Нам остается вчитываться в строки злой державинской эпиграммы на Завалишина:
Сей рифмотворческой, безсмысленной чухой
Геройский звук побед в потомство не промчится:
По имени творца, в пыль тотчас завалится,
И вечно будет жить Суворов сам собой
Или достойною его гомеровской трубой.
Вот вид на эту книгу мой.
Лирическую, по авторскому определению и лирико-эпическую по сути поэму «Александр Суворов» написал поэт Степанов (1821) – от восьми песен этого памятника искренней любви к полководцу остались полные динамизма реплики Суворова:
О, Грязев! Чрез твою могилу
Прибавишь россам ты венец!
Ты с малым здесь пребудь отрядом,
Займи кусты с конца в конец!
Сражайся с смертию и с адом,
Греми, грози, зови на бой!
Будь Леонид! Друзья, за мной!
Конечно, поэзия Хвостова, Степанова и Завалишина не стала той гомеровской трубой, что может увековечить великого героя. Суворов и сам прекрасно понимал и видел все несовершенства их писаний (см. анекдот о предсмертном совете генералиссимуса Хвостову). Понимал несовершенства, но неизменно ценил внимание стихотворцев. Суворов был снисходителен к поэтам. Не в продолжение разговора о графоманах, но в связи с завалишинской разработкой жанра героической поэмы напомню, что узбекский стихотворец второй половины XIX века Фиркат создал «Сувороэму», ещё одну героическую поэму о Суворове. Сувороведы любят цитировать фиркатовский пассаж о кончанской ссылке полководца:
Он жил угрюмо в сельском заточеньи,
С людьми простыми запросто дружа;
Оттуда видя всей земли волненье,
Орлом полдневным над землей кружа.
В народных русских песнях Суворова сравнивали с соколом, узбекский поэт уподобил великого старца орлу. И – ещё одна подробность – в кончанском заточении утешением Суворова были стихи. Стихи, в которых отразились его прошлые подвиги. В ноябре 1798 года Суворов пишет Хвостову из ссылки: «А/лександру/ С/еменовичу/ Р/умянце/ву поручено от меня между пр/ очим/ привесть с собою из С/анкт/-П/етер/б/ург/а «Сувориаду», оду на Измаил Д. Хвостова, на Варшаву оду Кострова, на Варшаву песнь Г. Державина, то ж, коли есть иные, коих не знаю; томик – перевод Оссиана Кострова. Ежели Р/умянцев/ в чем по тому неизправен, я вас прошу изправить и ко мне перевесть. Деньги возмещу». А с деньгами у Суворова тогда было плоховато: опала, наветы, иски… Но на стихи он не жалел, ценил и внимание поэтов и возможность читать стихи о собственных славных делах.
Орден Суворова 1-3-й степеней
Ещё один миф, имеющий документальные подтверждения, – предание о Терентии Черкасове. По легенде, староста одного из имений Суворова, скрывая своё расточительство и воровство, зная генеральскую слабость, отписывал барину неумелыми стихами. Терентий Черкасов не был деревенским старостой – он был юристом, юриспрудентом, вел дела Суворова и заслужил следующее высказывание Александра Васильевича: «Терентий вместо дела упражняется только в поэзии». Терентий Черкасов посвящал Суворову стихи:
Буди силен и красен,
Почтеньем превознесен.
И что злобной супостат ни деет,
Моя преданность не оскудеет.
И как светло блистает звезда,
Тако соделывается от источника правоты мзда!
Суворову везло на графоманов, «тысячи тонн словесной руды» посвящали они добродушному полководцу. А может быть, полководец осознанно окружал себя хорошими и разными поэтами, образовывал героическую, зовущую на подвиги, атмосферу. Мифологизировал собственное существование, вырываясь из будничных хлопот в мир стремительных переходов, доведенной до совершенства тактики, в мир шутливых обменов стихами и громких поэтических голосов. Суворов знал, что такое быть национальным героем. Поэзия – и даже немудреные вирши плутоватого Терентия Черкасова – была важной составляющей и будничной жизни полководца, и его праздников. А праздником для Суворова и для окружавших его поэтов была – победа. Незадолго до смерти, получив от поэта А. П. Брежинского очередной стихотворный панегирик, смертельно больной Суворов растрогался, как некогда в Варшаве, когда прочитал державинскую оду. Из Праги Суворов салютовал Брежинскому ответными стихами:
И в холодном краю света
Есть к наукам пылкий жар!
Благодарность для поэта
Вместо лавров будет в дар.
Пусть в Отечестве любезном
Он Гомером прослывёт,
Будет гражданин полезной,
В дружбе с лирой да живёт.
Щемящую эпитафию Суворову написал брат суворовского адъютанта А. А. Столыпина Николай Александрович, трагически погибший в Севастополе в 1830 году:
Стой, Росс! И омочи слезами камень сей!
Здесь прах лежит того великого героя,
Кто не щадил для нас ни жизни, ни покоя;
Россией был любим, почтен вселенной всей.
Выделялась из общего ряда и эпитафия талантливейшего М. Н. Муравьёва, много лет искренне восхищавшегося Суворовым. Свои стихи он написал под влиянием главной эпитафии – «Здесь лежит Суворов»:
Величие души, заслуги, добродетель,
Военно счастие, которым мир гремит, —
Всё смерти покорил вселенный содетель.
Смиритесь, смертные: Суворов здесь лежит.
Следующая волна поэтических отражений Суворова связана с Отечественной войной 1812 года, с героикой первых десятилетий XIX века. Поэты – будущие декабристы и вельможи – клялись именем Суворова, учились у Суворова, вспоминали о великом Суворове. Из некоторых воспоминаний вышли всем известные поэтические шедевры. Василий Андреевич Жуковский – поэт, «в наследие» в которому оставлял лиру Державин – в «Певце во стане русских воинов», между прочим, писал:
Но кто сей рьяный великан,
Сей витязь полуночи?
Друзья, на спящий вражий стан
Вперил он страшны очи;
Его завидя в облаках,
Шумящим, смутным роем
На снежных Альпов высотах
Взлетели тени с воем;
Бледнеет галл, дрожит сармат
В шатрах от гневных взоров…
О горе! горе, супостат!
То грозный наш Суворов.
«…»
Гордитесь, ваш Державин сын!
Готовь свои перуны,
Суворов, чудо-исполин, —
Державин грянет в струны.
«Певец во стане русских воинов» – самое известное стихотворение времен Отечественной войны 1812 года и последовавших за ней европейских кампаний. В то время «Певцом…» Жуковского зачитывалась вся просвещённая Россия. Символично, что в легендарном стихотворении, посвященном воинам 1812 года, нашлось место и для полководца прежних лет. Для Суворова. Этот факт показывает силу суворовской легенды, её значимость для России и в Отечественную войну и позднее. Суворов был вдохновителем и учителем не только генералов и офицеров, но и солдат русской армии, воспитанных на рассказах лермонтовских «стариков» о суворовских походах. Генералы делились воспоминаниями о престарелом победителе французов, офицеры пересказывали анекдоты о Суворове, а солдаты – пели песни о старом фельдмаршале. Впрочем, и офицеры пели суворовские песни, а солдаты слагали о «батюшке Суворове» легенды и анекдоты.
Александр Васильевич терпеть не мог придворных, осветленных на французскую стать, лишившихся чрез чужеземное образование русской души, – и обученных французскими учителями русских, подражающих во всем заграничным умникам, считал обезьянами, сороками, болтушками, а в особенности не жаловал тех из них, которые уверены были в себе, что они умны и разумны. Отчего в нем была такая антипатия к ним? Оттого, что пользы отечеству от них ни в каких случаях и ни в чем ожидать было нельзя.