Сигизмунд Нарцисович слишком крепко стоял в семье Прозоровских на пьедестале честности, самоотверженности, героизма, понятия о которых совершенно не вяжутся с преступлением отравления, гнусным убийством своего ближнего, для совершения которого убийца не рискует ни защитой убиваемого, ни даже не проявляет, ни малейшего мужества, хотя бы и преступного.
Даже в прочтенных княжною Варварой романах отравительницами являлись всегда женщины, а не мужчины — последние душили, резали, стреляли, оставляя яд — это орудие трусов — женщинам.
В уме княжны закрадывалось сомнение. Это сомнение находило себе благодарную почву в дальнейших словах покойной Капочки, росло и делало ее предсмертную исповедь все более и более загадочной. «Я отравилась сама, убийца нас обоих Сигизмунд, мой лю…»
Что могло означать все это?
Если Капочка любила князя и отравилась, узнав о его смерти, то как мог быть Сигизмунд Нарцисович ее любовником? Если он был им, то, значит, она не любила князя Баратова. Если она отравилась сама, то почему же она называет Кржижановского убийцей их обоих?
Вот вопросы, которые смущали княжну Варвару Ивановну и ответа на которые она не находила. Выходило, что Капочка солгала, но она и при жизни никогда не прибегала ко лжи, зачем же было ей брать такой страшный грех, как ложное обвинение человека в гнусном преступлении, перед смертью.
Ум княжны усиленно работал, припоминая отношения Сигизмунда Нарцисовича к ее подруге детства за последнее время. Ничего подтверждающего близость последней к Кржижановскому она, увы, не находила.
Всегда серьезный, холодный, он, казалось, не замечал существовавшей не только Капочки, но даже и ее, княжны. Последнее она вспоминала с горьким чувством оскорбленного самолюбия.
Мы уже имели случай заметить, что княжна Варвара Ивановна в лице Сигизмунда Нарцисовича видела идеал своего романа, а его осторожная тактика светской холодной любезности, которой этот железный человек был в силе держаться с безумно нравящейся ему девушкой, сильно уязвляла самолюбие княжны и даже заставила, быть может, обратить свое внимание на блестящую партию — князя Баратова, которого княжна не любила, как следует любить невесте.
Знай она, что под наружной ледяной поверхностью сердца пана Кржижановского пылает в нем к ней неукротимая страсть, быть может, она отвергла бы предложение князя Владимира Яковлевича и отдалась бы Сигизмунду Нарцисовичу, даже не так случайно и бессознательно, как покойная Капочка.
Но хитрый сластолюбивый поляк знал, что интрига с княжной Прозоровской не может ограничиться «игрой в любовь», как с бедной девушкой, приживалкой в княжеском доме, что устранить княжну даже при посредстве чудодейственных пилюль патера Флорентия было бы очень и очень рискованно, а потому выжидал удобного момента, как коршун, остановившийся в поднебесье, недвижно выжидает мгновенья, когда может свободно и безнаказанно спуститься на уже намеченную им жертву и впиться в нее своими острыми когтями.
Вследствие этого намеченная польским коршуном жертва — княжна Варвара Ивановна пока, к ее счастью, ограничивалась лишь созерцанием издалека своего героя. И вдруг тога добродетели, в которую одет был последний, грубо срывалась с него предсмертною исповедью Капочки. Герой становился гнусным убийцей.
Этого не могли допустить ни ум, ни сердце княжны Варвары. В этом было ее несчастье, в этом было начало удачи для пана Кржижановского. Княжна все-таки стала внимательно следить за ним, страшась и надеясь. Страшась за то, чтобы кумир не пошатнулся на пьедестале, и надеясь, что он будет стоять так же незыблемо-прочно, как и прежде.
Наблюдения оправдали надежду и почти разогнали все сомнения.
Мы говорим «почти», потому что окончательно исчезли они вследствие того, что предсмертные слова Капочки были объяснены и потеряли свое значение оскорбительной для Сигизмунда Нарцисовича загадки.
Объяснение это было дано самим Кржижановским. Ему, конечно, одному из первых стали известны подробности смерти Капочки и то, что обморок княжны случился после того, как умирающая что-то шепотом говорила ей. Для Сигизмунда Нарцисовича не трудно было догадаться, что такое говорила покойная княжне Варваре, отчего последняя лишилась чувств.
Наблюдая незаметно за княжной Прозоровской, Кржижановский заметил обращенные на него полуиспуганные, полунедоумевающие взгляды молодой девушки. Он понял почти все. Он догадался, что Капочка передала княжне об их отношениях, но в такой форме, что княжна Варвара не совсем поняла ее. Он решил, во что бы то ни стало оправдаться перед княжной и, кроме того, узнать подробнее то, о чем он только догадывался. Это можно было сделать, только начав разговор с княжной Варварой с глазу на глаз. Сигизмунд Нарцисович решил воспользоваться первым удобным случаем.
Такой случай представился не скоро, так как Кржижановский виделся с княжной или в обществе ее отца, или же Эрнестины Ивановны. Наконец, через месяц с небольшим выдалось послеобеденное время, когда князь Иван Андреевич удалился, по обыкновению, вздремнуть часок-другой, а Эрнестина Ивановна должна была уехать из дома по какому-то делу. Княжна с работой одна сидела в гостиной. Сигизмунд Нарцисович, отправив своих учеников кататься с гор на дворе, смело прошел в гостиную и сел в кресло у стола, противоположное тому, на котором сидела княжна Варвара с вязанием в руках, которым она, по-видимому, прилежно занималась. Это было, однако, только по-видимому, так как мысли ее были далеко от работы — они продолжали виться около мучившего ее все это время вопроса: сказала ли правду или солгала Капочка?
Неожиданный приход в гостиную Кржижановского и происшедшее вследствие этого столь же неожиданное с ним tete-a-tete страшно смутило княжну Варвару Ивановну. Первой ее мыслью было уйти в свою комнату — она даже сделала движение, чтобы встать, но заставила себя остаться на месте. Страх перед человеком, которого она еще не могла прямо обвинять в преступлении, показался ей постыдным малодушием. Она все-таки мельком подняла на него глаза. Ее взгляд выражал тот же страх и то же недоумение, которое Сигизмунд Нарцисович наблюдал за все последнее время.
Она снова опустила глаза к работе и молчала. Молчал некоторое время и Кржижановский.
— Я хотел с вами поговорить, княжна… — начал он.
Варвара Ивановна подняла голову и окинула его вопросительным взглядом.
— Со мной?
— Да, с вами. И даже не от себя лично, несмотря на то, что я принимаю в вас чистосердечное участие.
Он остановился. Княжна Варвара молчала, опустив руки с работой на колени. Он прямо смотрел ей в глаза, и у нее мелькало в уме: «Какой у него честный взгляд. Неужели он — убийца, отравитель. Не может быть. Это невозможно».
— Я хотел поговорить с вами от лица вашего батюшки, хотя он, — я не хочу себя выставлять перед вами не тем, что я есть, — меня не уполномочивал на это… — заговорил он, видя, что она молчит.
— В таком случае, — начала было княжна, но Сигизмунд Нарцисович перебил ее.
— Но он так огорчен, так страдает, а между тем не хочет бередить ваших сердечных ран. Он любит вас больше себя. А мне его жалко, пожалейте и вы его.
— Но в чем же дело? Что же я?.. — спросила княжна.
— Вы чересчур принимаете к сердцу все происшедшее. Конечно, удар страшный. Лишиться жениха и вместо подвенечного платья надеть эту печальную одежду.
Он жестом показал на платье княжны Варвары: она была в трауре.
— Но вы молоды. Ваша жизнь вся впереди, и хотя посланное вам испытание велико, но надо перенести его с христианским смирением и верить, что Бог устраивает все к лучшему. Да и на самом деле, лучше потерять жениха, нежели мужа в первом же месяце супружества. Бог, видимо, внушил князю Владимиру Яковлевичу, — да упокоит его душу, Господь в селениях праведных, — медлить с предложением, иначе теперь вы бы были молодою вдовою. Князь слишком много жил, расстроил этой жизнью свое здоровье и носил уже давно смерть в своей груди.
— Вы думаете, что это так? — пытливо спросила княжна Варвара Ивановна, неотводно смотря ему в глаза.
Это спокойствие, с которым он говорил о смерти отравленного им, если верить Капочке, человека, поразило ее. Что это? Комедия или же перед нею сидит оклеветанный умирающей девушкой человек?
Княжна решилась добиться истины. Но как? Не спросить же его прямо, не он ли отравил князя Баратова. А если Капочка солгала, то за что же она, княжна, нанесет такое смертельное оскорбление другу ее отца и, наконец, человеку, к которому она относилась — и даже, надо сознаться, относится и теперь — почти с обожанием. Надо продолжать с ним разговор, быть может, он сам скажет что-нибудь такое, что или оправдает его в ее глазах совершенно, или же подтвердит Капочкину исповедь-обвинение.
Так решила княжна Варвара и задала Сигизмунду Нарцисовичу последний вопрос.
— А как же иначе… У князя были последние года припадки удушья. Я сам не раз присутствовал при переносимых им страданиях. Я несколько смыслю в медицине. Это грудная жаба, которая производит моментально разрыв сердца. Я не считал себя вправе говорит это ни вашему отцу, ни вам, когда князь сделал предложение, так как это была лишь моя догадка, которая, к несчастью, так сравнительно скоро оправдалась. Для вас это, впрочем, повторяю, счастье.
— Счастье… — печально улыбнулась княжна.
— Лучше потерять жениха, нежели мужа. Вы этого еще не понимаете, но это, безусловно, верно. С женихом вы не так еще сроднились, он все же вам чужой.
— Но мне все-таки его жалко.
— Без сомнения… Иначе и не может быть, но это грусть проходящая.
— Пожалуй, вы правы, недаром мой отец находит вас всегда правым, — острая боль воспоминания о князе Владимире Яковлевиче почти прошла, мне больше жаль, пожалуй, Капочки.
Она положительно впилась в него глазами при произнесении этого имени. На его лице не дрогнул ни один мускул.
— Она и умерла-то какою-то странною смертью. Точно их убила одна рука.
Громадного усилия воли стоило Сигизмунду Нарцисовичу сохранить спокойное и бесстрастное выражение лица под неподвижно-пытливым взглядом княжны Варвары, когда она произнесла последн