Мужчина, чтобы быть ее кумиром, должен обладать качествами библейского змия — злобной мудростью, убедительным красноречием и вкрадчивою ласкою. Нет женщины, которая может устоять перед ним и не последовать примеру своей прародительницы, нарушившей заповедь Бога.
Таким змием явился перед княжной Варварой Ивановной Прозоровской Сигизмунд Нарцисович Кржижановский.
Она не устояла, и всецело, повторяем, подпала под его власть. Он мог взять ее каждую минуту, взять всю, безраздельно, по мановению его руки она пошла бы за ним на край света, ни разу не оглянувшись назад. Но он не брал ее, он медлил, он вел ее к какой-то, если не неведомой, то не совсем понятной для нее цели.
Она чувствовала где-то в глубине своей души, что то, на что надеется, что предполагает этот человек, идет вразрез с тем понятием о нравственном и безнравственном, которое ей внушили с детства и о чем не раз повторяла ей Эрнестина Ивановна, но сила над ней этого человека была выше ее самой и заученной ею морали. Великосветское общество Москвы того времени, по распущенности нравов, не давало для Варвары Ивановны почвы, о которую она могла бы опереться, чтобы противостоять планам Кржижановского.
Он с торжеством указывал ей на тех и других представительниц московского света и говорил:
— Смотрите… Так поступают все…
«Так поступают все…» — фраза, которую женщины зачастую кладут в основу своей своеобразной морали.
В устах же любимого и любящего человека она была почти закон.
Сигизмунд Нарцисович, после первой беседы с княжной Варварой Ивановной с глазу на глаз, старался всеми силами повторять такие свидания. Это ему тем более удавалось, что Эрнестина Ивановна Лагранж стала сильно прихварывать и иногда по несколько дней не вставала с постели или не выходила из своей комнаты.
При первом же представившемся случае к подобной беседе он снова завел разговор о смерти князя Баратова. Этим он хотел, с одной стороны, совершенно очистить себя от подозрений, а с другой, как мы увидим далее, имел и иную личную цель.
— Я в одном виноват перед памятью князя! — со вздохом сказал он.
— В чем же? — удивленно спросила княжна, опустив на колени работу, с которой сидела в той же гостиной, в том же кресле как тогда, при первом разговоре.
— Меня совсем не огорчила его смерть… Совсем… Даже напротив.
Он сделал вид, что смутился, и замолчал.
— Напротив? — повторила княжна. — Почему?
Он ответил не сразу. Княжна тревожно смотрела на него. Наконец он начал:
— Нехорошо устроен свет… Счастье одного всегда несчастье другого. Человек возвышается непременно по спинам своих ближних… Если вы видите горе одного, то оно почти всегда составляет радость другого и наоборот… Это тяжело, это прямо страшно возмутительно, но, увы, этого не переделаешь…
— Я вас не понимаю, но при чем же тут князь… и вы…
— Не понимаете? — загадочно спросил Кржижановский.
— Разве то, что он жил счастливый, довольный… делало вас несчастным, недовольным?..
— Нет…
— Так что же вас побуждает не жалеть его?..
— Он должен был жениться на вас, княжна… — после некоторой паузы как бы с трудом произнес он.
— Что же из этого? — начала, было княжна, но вдруг оборвала фразу и вся вспыхнула.
Она поняла.
— Не видеть вас, хотя издали, не жить под одной кровлей с вами, не дышать тем воздухом, которым дышите вы… Это, простите, княжна, для меня невозможно… Лучше смерть…
Он взглянул на княжну, желая проверить действие своих слов. Она сидела, опустив низко голову, бледная как полотно.
— Княжна, ваше сиятельство, простите, я оскорбил вас… Я не скажу более ни слова… Прогоните меня отсюда, даже из дома… О, я несчастный, я оскорбил вас…
Сигизмунд Нарцисович встал и схватился руками за голову. Княжна Варвара Ивановна быстро подняла голову.
— Успокойтесь… Вы ничем не оскорбили меня… но это так неожиданно… так…
Княжна не договорила. Кржижановский несколько раз прошелся по гостиной.
— Как вы добры, княжна! Вы ангел… Вас не обидело, что я, бездомный, ничтожный человек, осмелился поднять полные любви взоры на вас, от которой меня отделяет целая пропасть… О, как мне благодарить вас, княжна.
Она подошла к нему и протянула свои руки. Сигизмунд Нарцисович наклонился и стал покрывать их горячими поцелуями. Она не отнимала их несколько минут, затем тихо высвободила, прошептав:
— Довольно, могут войти…
Этим было сказано все. Они ограничились этим своеобразным объяснением в любви. Он понял, что она любит его и что признание взволновало ее, как давно ожидаемая неожиданность. Она вся трепетала от охватившего ее сладкого чувства сознаний себя любимой любимым человеком.
Их второй роковой для княжны tete-a-tete был прерван вбежавшим учеником Кржижановского.
По тем немым, но красноречивым взглядам, которыми они незаметно для других, стали обмениваться друг с другом, было видно, что они совершенно поняли друг друга и что княжна бесповоротно нравственно принадлежала Сигизмунду Нарцисовичу. В последующие свидания они даже незаметно перешли на «ты».
— Папа так ценит тебя, так любит… Он согласится, он не пойдет наперекор нашему счастью… — заговорила княжна первая о браке.
— Это невозможно… — вздохнул Кржижановский.
— Что невозможно? Я так хочу! Я настою на этом… Если же он не согласится, так обойдемся и без его согласия. Я совершеннолетняя. У меня есть состояние моей матери… — продолжала, волнуясь, княжна Варвара.
— Это невозможно…
— То есть что же невозможно? Я не понимаю, — уставилась она на Сигизмунда Нарцисовича.
— В мужья я тебе не гожусь!.. Мы не пара…
— Почему?
— А потому, что всякий бриллиант требует достойной оправы, а я дать тебе такой оправы не могу… Ты должна выйти за богатого, за знатного человека.
— А ты?..
— Я, я буду любить тебя!..
— Но как же ты говорил, что почти радовался, что князь Владимир умер? Ведь теперь будет другой…
— Князь не был из таких людей, которые бы приобретали жену для света. Он хотел тебя для себя. Тебе, наконец, князь нравился, ведь нравился?
— Да, немного… — тоном виноватой пролепетала княжна. — Да, я ведь тогда не знала, что ты любишь меня, — сочла она долгом добавить, как бы в свое оправдание.
— Вот, видишь ли… Если же жених нравится, любовь к мужу приходит… Ты должна выйти за того, кто тебе не нравится. Этот брак будет для света. Ты будешь свободна и будешь моей!
— Это ужасно! — воскликнула княжна.
— Что ужасно? — удивленно посмотрел на нее Сигизмунд Нарцисович.
— Что ты говоришь!
— Ничего нет ужасного! Допустим даже, что князь Иван Андреевич согласится на наш брак. Что из этого будет?
— Будет все хорошо.
— Нимало! Ты не имеешь понятия о жизни. То, что имеет твой отец и ты, разделенное на два дома — почти нищета.
— Мы будем жить вместе.
— Какую роль ты хочешь заставить меня играть в свете?
— Я откажусь от света.
— Это было бы безумием. Ты молода, прекрасна! Ты еще будешь царицей балов. Ты должна вращаться при дворе, в Петербурге! — Он говорил с расстановкой, неотводно смотря ей в глаза.
Он видел, что последний аргумент подействовал. Княжна Варвара Ивановна самодовольно улыбнулась.
— Ты думаешь?
— Я в этом убежден…
— Но это безнравственно…
— Какие пустяки… Прописная мораль… Разве ты не видишь, как живут с мужьями твои же подруги…
— Д-а-а-а… — протянула княжна.
— Так живут все…
Княжна возражала слабо. Она была подавлена авторитетом Кржижановского.
Если бы князь Иван Андреевич знал, к чему приведет его дочь это узаконенное им подчинение самого себя и всего дома авторитету Кржижановского, он бы горько раскаялся в своем почти благоговейном доверии к коварному другу.
В дальнейшие свидания Сигизмунд Нарцисович сумел совершенно подготовить княжну к давно намеченному им плану овладеть ею после свадьбы и таким образом быть безответственно счастливым.
Но где сыскать подходящего жениха?
Вот вопрос, который занимал ум Кржижановского, когда князь Иван Андреевич Прозоровский рассказал ему о сделанном предложении за сына со стороны Василия Ивановича Суворова. Подходящий жених был найден.
Что могло быть удобнее для сладострастных целей Сигизмунда Нарцисовича, как муж, отдавшийся всецело службе, которая составляла всю его жизнь. Самое сватовство Александра Васильевича Суворова через его отца указывало, что он смотрит на брак как на непременную обязанность гражданина, как на акт рассудка, а не сердца.
Невзрачный и некрасивый, он даст своей жене имя и положение, предоставив ему, Сигизмунду Нарцисовичу, обонять розы брачного венка, не чувствуя их шипов.
Чего же было больше желать ему?
Александр Васильевич Суворов был, таким образом, желательным для Кржижановского претендентом на руку так сильно нравящейся ему княжны Варвары Ивановны. Потому-то он с такой готовностью предложил князю Ивану Андреевичу свое посредничество в этом деле, обещая употребить для этого все свое красноречие и нравственное влияние. Он знал заранее, что почва была подготовлена и что ему не будет особого труда уговорить княжну Варвару принять предложение «знаменитого» Суворова.
Эпитет «знаменитый» хотя в глазах женщин и играет подчас решающую роль, и известность человека, даже независимо от качеств этой известности, часто заменяет для женщины все остальные его физические и нравственные качества, но в данном случае «знаменитость» жениха княжны Прозоровской в ее глазах не играла почти никакой роли.
Он был для нее только тем ожидаемым мужем, который должен был сделать ее свободной, свободной для любви к ее герою. Право свое на такую свободу она, уже совершенно глядевшая на все глазами своего учителя жизни Кржижановского, считала совершенно естественным, почти законным.
Разрешение, данное Сигизмунду Нарцисовичу князем Прозоровским, влиять на его дочь в смысле склонения ее на брак с Александром Васильевичем Суворовым дало Кржижановскому более частую возможность вести беседы с княжной с глазу на глаз и еще более подчинять ее своему тлетворному влиянию.